Замкнутый круг

Последняя защита на пути зла… Ему настойчиво твердили, что он послан Небесами для выполнения богоугодных дел. Но у Гэбриэля появилось странное предчувствие. Его Вера прошла столько испытаний, что хватило бы для полного искупления, но прощение не приходило. Ни «до», ни «сейчас», и вряд ли придет потом. Он проснулся в постели девицы, которую подцепил в кабаке. Сон прервала звонкая птица, с наслаждением упивавшаяся долгожданным утром. Но ни в одном другом уголке благородного города, застывшего, в преддверии рассвета, ее пение не нашло отклика. Ван Хельсинг смутно помнил, как оказался в этой крохотной унылой комнате, как уснул или, возможно, просто забылся на продавленной, узкой кровати, как спутница задремала на его плече. Падения в прошлое рвали связи с реальностью, но именно сейчас, пробудившись, он чувствовал себя крепко привязанным к настоящему, к серости, к грязи, к болезненно острому одиночеству. Гэбриэль лежал недвижимо, боясь разбудить хозяйку комнаты и вспоминал ночное видение. Почему он так верил в Дракулу? Почему, не раздумывая, не сомневаясь, спас ему жизнь? Почему в его сердце родилось это искрящее, разрушительное чувство, когда он… страшно подумать… Неужели он, действительно, по-братски поцеловал этого человека? Охотник дернулся от ясного, ощутимого запаха речной воды, словно заплетенного в волосы Дракулы. Черт возьми! Почему он чувствовал эту щемящую тоску? — Ммм… — девушка, которую разбудил его отрывисто-обреченный выдох, открыла сонные глаза и сладко потянулась. — Проснулся? Стянув с Гэбриэля тонкое одеяло, она обернула плечи и неспешно подошла к туалетному столику. — Как тебя зовут? — Тебе лучше не знать, — отозвался охотник, медленно натягивая штаны, которые обнаружил на пыльном полу. — Ну, если ты преступник, то, действительно, лучше не знать, — она достала из изящного портсигара две сигареты, одну себе, другую кинула Гэбриэлю. — А меня можешь называть Бианкой. — Далеко ли отсюда до собора Святого Михаила? — Ван Хельсинг покрутил сигарету в руке и отложил в сторону. — Нет, пару кварталов. Он на секунду задумался. — Могу я попросить о маленькой услуге? Девушка нахмурилась: — Почему бы тебе не зайти в храм и не попросить об этой самой услуге своего Бога? Гэбриэль улыбнулся: — На небесах все заняты. А твою работу я оплачу отдельно. Бианка сделала вид, что мало интересуется деньгами, но, все же, утвердительно кивнула. — Я напишу письмо. А ты сходишь на почту, и отправишь конверт на тот адрес, который я тебе скажу. Дай листок. Нет, два. Девушка потянулась к ящику полированной тумбочки и достала два серых листа, небрежно положив их перед охотником. Ван Хельсинг наскоро нацарапал несколько строчек для Радки и отдал письмо Бианке. — Это тоже отправить? — поправляя одеяло, оголившее плечи, полюбопытствовала девушка. — Нет, — Гэбриэль сосредоточенно согнул второй листок, содержание которого было ещё короче. — Это я отдам лично. Вернувшись в дом Епископа до восхода солнца, он пробрался через оставленное открытым (в борьбе с невыносимой духотой этих дней) чердачное окно. Сначала показалось, что в доме тихо, но через некоторое время Ван Хельсинг различил негромкий голос, звучащий этажом ниже. По всей видимости, Епископ говорил по телефону, который не так давно установили в его доме. Гэбриэль смог неплохо расслышать отдельные фразы. — Да, он спит. Проверил… Точно. Пора действовать, иначе мы опоздаем. Все готово. Разумеется, на причастии. Если он, наконец, исповедуется! Дальше было тихо и неразборчиво. Ван Хельсинг почувствовал подступающую ярость, но благоразумие говорило ему, что лучше воздержаться от каких-либо действий, пока все не прояснится. Епископ вызвал его к себе ближе к ночи, до этого времени охотник не отлучался из комнаты и тщетно пытался уснуть. Он сам себе казался больным и вялым, словно зелье Радки, подобно опасному яду, постепенно отнимало у него силы. Священнослужитель предложил присесть на широкий диван, заняв место на противоположном конце. — Сын мой, — Епископ предстал в особом расположении духа, поэтому его голос звучал елейно мягко. — Я понял, насколько мы были не правы. Он выждал паузу, внимательно разглядывая Ван Хельсинга. — Говоря искренне, не стоило так давить на тебя с возвращением. Да, дел в мире много, но Орден, я думаю, справится. Ты сам хорошо знаешь, как нужен Церкви, нужен миру. Но мы же не можем рисковать твоим здоровьем. И, если ты не чувствуешь в себе сил… Гэбриэль удивлялся, как искренне и неподдельно говорил Епископ. Не знай он всей правды, слова глубоко запали бы ему в душу, вызывая только теплые дружеские чувства. Но сейчас охотник ощущал лишь глубокое презрение к этому человеку. — Я хотел бы остаться, с позволения Его Превосходительства, здесь в Алба-Юлии, — перебил Ван Хельсинг. Глаза священнослужителя загорелись пламенем преисподней, но он ответил сдержанно и смиренно: — Это твое решение, сын мой. На худом холеном лице проскочила самодовольная улыбка: — Поживи здесь. Может быть, после выздоровления ты вернешься к делам. В конце-концов, в Румынии всегда было полно нечисти. Он подмигнул. Гэбриэль, стиснув крепко зубы, все же произнес: — У меня только одна просьба. — Слушаю тебя. — Я бы хотел лично забрать несколько вещей, из тех, что остались… — В сарае у старухи-ведьмы? — Епископ не скрыл надменной и высокомерной улыбки. — Ну, конечно, Гэбриэль. Только обещай, что прежде ты исповедуешься.