Замкнутый круг

Он сидел на холодном, устланом дорогими тканными коврами полу, забившись в угол покоев, отведенных ему лично Господарем, и долго наблюдал, как косой луч солнца, пересекая комнату, пробежал сперва по стене, затем скользнул по тяжелым, бархатным складкам балдахина пышной кровати и, успокоившись, остановился волнообразной полосой на измятой простыне. Гэбриэль почти не спал этой ночью, мучимый слишком сильным, волнующим его чувством. Он назвал бы это радостью, но сердце подсказывало, что у сладости, которую он никогда прежде не испытывал, но которая делала его безмятежно-счасливым, было совершенно другое имя. Что бы это ни было, оно, как и все в жизни, имело обратную сторону, отнимая силы и оставляя за собой привкус приятной, но все же усталости. Во дворе с самого восхода было шумно, как будто шли важные приготовления, но Ван Хельсинг не желал покидать своей комнаты. Он знал, что ему, как иноверцу, здесь никто не рад, заметив еще с вечера недружелюбные взгляды придворных. «Мне нет до них никакого дела, — думал Гэбриэль про себя. — Лишь бы это чувство никогда не проходило. Лишь бы оно осталось. Все другое неважно». Раздался негромкий, но настойчивый стук в дверь, которая без промедления отворилась. Сначала Ван Хельсинг увидел тонкие, длинные пальцы, скользнувшие по воздуху, мгновенно пропитавшемуся запахом лилии и холодного металла. Затем вошел он, одетый слишком празднично для, казалось бы, обыкновенного и невзрачного утра. На Дракуле был белый парчовый кафтан с темно-бежевым цветочным узором, щедро расшитый золотом на вороте и опоясанный широкой атласной лентой, только подчеркивающей его стройную фигуру . Оглядев комнату и не обнаружив в постели гостя, он оперся локтем на один из каменных столбов, державших свод, и устремил задумчивый взгляд на смятые подушки. Ван Хельсинг, разглядывая его профиль, заметил на устах, прикрытых средним и указательным пальцами, улыбку. — Доброе утро, — произнес Гэбриэль, но голос его прозвучал хрипло и недружелюбно. — Я не хотел тебя будить… — отозвался Дракула не шевельнувшись, словно все это время знал, где находится его гость. — Но у тебя есть возможность позабавить себя. Сегодня я приношу клятву на верность королю. Гэбриэль, запрокинув голову, продолжал рассматривать князя, который бросил на него беспечный, подправленный ухмылкой взгляд. В этих глазах цвета олова было что-то отчужденное и недоброе. — Ты ведь слышал о малолетнем Ладиславе Постуме. Ворон-стервятник, наверняка, рассказывал о нем? Ван Хельсинг понял, что речь шла о Хуньяди, который долгое время оставался королевским регентом. — Рассказывал. Но оставьте мертвое мертвым. Дракула выглядел усталым и измученным, словно, терзаемый мыслями, так же провел ночь без сна. — Ты служил ему, — его голос был ровным и однотонным, не выдававшим истинных намерений. Но Гэбриэль встал, зная наперед, каков будет следующий вопрос. — Почему же ты спас меня? — Христианское милосердие, — отрезал монах и, осознав насколько непочтительно себя вел, со стыдом склонил голову прошептав: «Господарь». — Не смей… — выпалил с раздражением пробившимся в голосе, Дракула. — Я обязан тебе жизнью! Он отвернулся. Ван Хельсинг не мог разобраться в себе и поступках, каждый из которых противоречил другому. Как же он мог оправдаться перед князем? — Я спас Вам жизнь, Господарь. И ничуть в этом не раскаиваюсь, — спокойно сказал он, надеясь, что правды, которую чувствовал всей душой, будет достаточно. — И снова сделал бы то же. Влад обернулся, но так, словно пытался расслышать лицемерие и ложь. В его глазах молниями сверкали гордыня и непоколебимость. Гэбриэль хотел объяснить, хотел сказать гораздо больше... Но произнес лишь: — Я смогу доказать, что я честен. Позвольте мне служить Вам. Преодолевая самого себя, свое недоверие, Дракула промолвил: — Служить? Нет… — и, выждав мгновение, добавил с твердостью. — Быть другом… Он подошел к окнам и поочередно открыл все ставни. — У нас много дел. Приведи себя в порядок. Представители Брашова уже ждут. Да, и скоро прибудет турецкий посланник. Он направился к двери и, уже выходя из покоев, сказал: — Я никому не верю, Гэбриэль. Но тебе я дарю свою верность и дружбу. Так будь добр, называй меня по имени, которое я так тщетно скрывал от тебя. Когда он вышел, Ван Хельсинг глубоко вдохнул. Первое задание Капистрана и Ордена было выполнено, но мысль об этом вызывала неприятную, тупую боль. Все что он хотел, это находиться там, где он был. Гэбриэль не посчитал нужным участвовать при торжественной церемонии клятвы венгерскому королю. Появление иноземца могли породить пересуды среди бояр, с которыми у Влада и без того были беспрерывные распри. Ван Хельсинг знал, что некоторые из них не стеснялись своей причастности к предательству, в результате которого страшной смертью погибли отец Дракулы и его старший брат. Он слышал об этом от одного из венгерских дворян во время ночного привала на подступах к Белграду. - Отцу отсекли голову, а старшего схоронили заживо, - венгр говорил это с ужасом в глазах, в которых читался леденящий душу страх смерти. Во время ожесточенной битвы в проломе нижней оборонительной стены он погиб от стрелы янычара. Гэбриэль сощурился, наблюдая, как за тонкой полупрозрачной тканью завесы, которой он был отделен и скрыт от зала, Дракула произносил клятвенную речь. Сквозь серебристую пелену господарь казался особенно гордым, особенно одиноким и особенно...красивым. Ван Хельсинг никогда прежде не оценивал кого-то по внешности, с самого начала все его знание о человеке опиралось исключительно на духовность. Так он размышлял еще будучи монахом. Теперь же он ясно видел, что помимо духовности было ещё что-то, что придавало особый блеск и очарование другим созданиям. Другому созданию. Кто-то коснулся его плеча. Позади стоял доброго вида человек в годах, с черными масляными глазами и благородной сединой на висках. - Я бы хотел с Вами поговорить, - прошептал он. Гэбриэль, последний раз взглянув за жемчуг прозрачной ткани и увидев что князь закончил свою речь, последовал за незнакомцем. Они вышли на улицу, спустившись по крутой лестнице. Солнце стояло в зените, раскаляя воздух. - Позвольте представить себя, - сказал мужчина чуть склонив голову. - Валерий, родственник и близкий друг Влада. - Гэбриэль Ван Хельсинг, - молодой человек так же учтиво поклонился, чувствуя тревогу и в то же время интерес. - Рад нашему знакомству, - Валерий радушно улыбнулся. - Влад говорил о монахе-францисканце, спасшем ему жизнь. Но, говоря честно, я думал, что это был... плод воображения. Гэбриэль снисходительно улыбнулся, а родственник Дракулы, как бы извиняясь, пояснил: - У него была жестокая лихорадка. Он очень долго не вставал с постели, и мы были готовы к самому худшему. На глазах старика проступили слезы. - Я люблю Влада, как если бы он был моим родным сыном. Спасибо, что спасли ему жизнь. Ван Хельсинг ощутил неловкость и ободряюще положил руку на плечо собеседника: - Если князь позволит остаться при нем, я готов защищать и оберегать его и впредь. - Надо благодарить Господа за то, что послал ему такого друга и хранителя. Смущение заставило обоих замолчать, но вдруг тишину прервал хрипловатый голос: - Уже познакомились? Дракула стоял несколькими ступенями выше, гдядя на них сверху вниз, и оправлял узел атласного пояса. - Что, венгерский пёс, - засмеялся Валерий, - продал свою душу? Влад сощурился, но тут же захохотал: - Не слушай этого прихвостня, Гэбриэль. Он называет себя королем цыган, так что от него можно ожидать чего угодно. Он быстро спустился вниз и дружественно приобнял старика. - Что ж, одно дело сделано. Брашовяне останутся довольны. Теперь неплохо бы и поговорить с османами. Валерий покачал головой и коснулся густых усов, аккуратно их подкрутив: - Зря ты делаешь это так открыто, Влад. Не успели уехать эти, зовешь других... Дракула резко оборвал его: - Сколько бы клятв я не приносил, подчиняюсь я только самому себе, - он взглянул на Ван Хельсинга и лукаво подмигнул ему. - А ты Валерий слишком беспокоишься о пустяках. Уныние не к лицу столь почтенному старому жуку. Пойдем Гэбриэль, твое целомудрие будет как нельзя кстати за скучным разговором с посланником. Монах вспыхнул как спичка, зардевшись румянцем, но изо всех сил постарался не выдать себя. Это было последнее воспоминание. Зелье, приносившее Ван Хельсингу все большее противоречие с самим собой, не действовало уже несколько дней, но ему становилось хуже. Он чувствовал себя отвратительно: воздух стал тяжелее проникать в легкие, пальцы немели от холода, и голову постоянно тревожила нескончаемая пульсирующая дробь. Гэбриэль ясно осознавал, что умирает. Ему было неприятно от мысли, что имея столько возможностей забрать его жизнь благородно, Смерть прокралась со спины и удушливо схватила за горло, растягивая собственное удовольствие. Отравило ли его зелье? Нет. Радка никогда бы не навредила. Что-то другое медленно опустошало его. Возможно, само прошлое? Но Ван Хельсинг уже не мог, не хотел останавливаться. Теперь он точно знал, что эти странные, столь непохожие на правду воспоминания были куда дороже его нынешнего существования. И все-таки Гэбриэль ощутил то колючее, горячее желание, свойственное любому умирающему, задержаться в мире живых еще ненадолго. В мире, где он прожил не одно столетие, казалось, какое-то важное дело все же осталось незавершенным. Недосказанным… С этими мыслями он зашел в исповедальню. — Во имя Отца… — Ван Хельсинг не мог сконцентрироваться и проговорил молитву машинально, совсем не вникая в суть таинства. — Господь да пребудет в сердце твоем, — послышалось с обратной стороны решетчатого оконца. Уловив уже знакомый высокомерный тон, Гэбриэль сморщился, как если бы выпил настой горькой полыни. За несколько веков он исповедался неисчислимое количество раз, раскаиваясь в грехах, которых было еще больше. И все они прощались служителями Господа, потому что, если бы они не были прощены, то отправлять его на выполнение следующих было бы просто бессмыслицей. — Последний раз я исповедовался до моего отъезда в Анкару, — проговорил охотник. — То есть это было несколько лет назад, — донесся упрек священнослужителя. — Каюсь, падре. — В чем еще ты бы хотел покаяться? — В двух смертных грехах… Послышались легкий шорох сутаны и взволнованный скрип деревянной половицы. — Каких именно? Гэбриэль ухмыльнулся: — Чревоугодие… и уныние… Епископу трудно было скрыть свое недовольство — он нетерпеливо перебивал, распалившегося в неглубоких измышлениях Ван Хельсинга, который ловко выкручивался, выдумывая грехи и свое раскаяние в них. Священнослужитель постарался быстрее закончить таинство, чем только убедил Гэбриэля, что главной целью был обряд причастия. Но почему? Дальше были бездумные, вычитанные наскоро молитвы и прощение. И охотник услышал долгожданное: «Иди с миром и служи Господу!». Он вышел, жадно хватая прохладный, плесневелый воздух храма. Убедившись, что поблизости никого нет, а Епископ не решился следовать за ним, Ван Хельсинг присел на длинную скамью, напротив алтаря и достал из кармана жилета тот самый листок, написанный им в квартире Бианки. Он несколько раз огляделся, прежде чем заговорить. — Господи, я знаю, что ты слышишь. Тишину нарушало только глухое потрескивание свечей, оплавлявших все сокровенное. — Я… Я не смею просить. Но… Ему стало трудно говорить. Не в силах усидеть, он вскочил со скамьи и подошел к большому подсвечнику, в котором тлели восковые огарки. Опустив листок к одной короткой, но еще горящей свече, он поджог письмо и, держа его за края, внимательно посмотрел на вспыхнувшее золотисто-голубое пламя, мгновенно опалившее бумагу. — Пожалуйста… — тихо вымолвил охотник. Перекрестившись и не говоря больше ни слова, он быстрым шагом направился к выходу. Ван Хельсинг заставлял себя думать о прошлом, пребывать в нём, наслаждаясь каждой деталью, какой бы страшной она ни была. По ночам ему по-прежнему снились сражения. Теперь в одном из таких снов он различил стены Белого Города, охваченные серым дымом и слепящей пылью. А по утрам Ван Хельсинг просыпался с раздирающей изнутри болью в плече, изматывающей теперь долгие часы. Как-то раз, в пылу жара, он явственно услышал голос Дракулы — эхом повторявшийся крик одного-единственного слова. И звучало оно словно просьба о помощи. Иногда, пытаясь найти зацепку, Гэбриэль вновь и вновь перебирал фрагменты памяти, но ничего не находил, и ему стало казаться, что Дракула пытался докричаться из самой преисподней. Он наполовину пересек деревянный мост, соединявший древнюю цитадель Алба-Юлии с городом, и остановился над поросшим зеленью рвом, разглядывая кольцо, которое носил на своем безымянный пальце. Темное золото непоправимо состаренное временем все также обрамляло извивающегося дракона с горделиво разверзнутыми крыльями. «Твой…» — повторил Ван Хельсинг про себя. Именно это слово он услышал. Слово, от которого по коже пробегала лихорадочная дрожь. —  Ааа, вот и ты… — послышался девичий голосок. Он отвлекся от размышлений и увидел Бианку, стоявшую рядом. Днем она выглядела куда более привлекательней без всей этой вычурной мишуры. — Я искала тебя… Девушка встала рядом и так же как и охотник оперлась на деревянные перила моста, вглядываясь в даль. — Как же ты нашла меня? — улыбнулся Ван Хельсинг. — Это было не сложно. Я просто несколько дней ходила неподалеку от собора, но тебя не было. — Да, я был болен, — он огляделся и торопливо зашагал по мосту. — Идем отсюда скорее… Бианка последовала за ним, подбирая полы длинной юбки. — Куда мы? — Здесь нас могут увидеть. Вечером я зайду к тебе, — охотник прибавил шаг, оставляя растерянную девушку позади. Выбравшись из своего заточения глубоко за полночь, Ван Хельсинг запутывал следы, предполагая, и даже зная наверняка, что за ним наблюдали. Он сделал все возможное, чтобы не оставить шанса преследователям, сворачивая в темные переулки, выжидая, затем возвращаясь снова на широкие улицы и подбиваясь к какой-нибудь компании праздных гуляк. Прошло достаточно много времени, прежде чем он оказался возле дома Бианки. Поднявшись по узкой лестнице на второй этаж и минуя узкий коридор, Гэбриэль постучал в знакомую дверь, но ему никто не ответил. Охотник, почуяв недоброе, дернул за железную ручку - дверь была закрыта и не поддавалась. Он захотел выбить замок, но вовремя себя остановил. В конце-концов, это могло быть просто неприятное совпадение. Может, она забыла? Открыв коридорное окно, задребезжавшее осевшей рамой и надтреснутым стеклом, Ван Хельсинг присел на узкий подоконник в ожидании. Что он делал со своей жизнью? Прятался, ненавидел тех, кто веками покровительствовал ему. Времена изменились. На смену вампирам, ведьмам, монстрам приходили тяжелая артиллерия и газовые атаки. Дьявол больше не призывал в свою армию, не покупал души, он пулеметной очередью сеял зло в сердцах людей. И в наступившем двадцатом веке Гэбриэль чувствовал себя больше вымышленным персонажем легенды, чем реальным человеком. Возможно, он просто перестал быть нужен Церкви? Внизу послышались голоса, шумно обсуждавшие что-то, затем продолжительное перешептывание и короткие смешки. Гэбриэль вздохнул с облегчением, узнав голос хозяйки жилья. Она поднялась на свой этаж, и, увидев охотника, вышедшего к ней навстречу из темноты, ничуть не смутилась. Бианка была сильно пьяна. - А вот и ты, - констатировала она, с трудом попав ключом в замочную скважину. - Зачем ты меня искала? - Ван Хельсинг придержал ее за локоть, когда входя в комнату, она чуть не упала, споткнувшись о собственные ботинки. - Просто так... - кокетливо заявила девушка Она сняла с себя легкую шаль и, кинув ее на пол, рухнула на кровать. Гэбриэль вздохнул и, сев рядом, все же спросил: - Уверена? Бианка, пребывая в игривом настроение, была расстроена тем, что ее гость не поддерживал веселье, поэтому она лишь раздосадованно оправила выбившееся светлые локоны, и махнула рукой на туалетный столик: - Там... Охотник, разглядев во мраке небольшой сверток, подошел к столу и бережно распаковал посылку - это была среднего размера фляга. Он откупорил крышку и почувствовал тот самый неприятный аромат зелья, от которого хотелось скорее отвести нос. Ван Хельсинг улыбнулся - в своем письме он не просил Радку ничего присылать, просто написал, что с ним все в порядке и он очень сильно скучает. Но ведьма, с ее невероятным чутьем, догадалась обо всем сама. - Кто тебе это принёс? - Забрала на почте, - ответила Бианка, широко зевая. Гэбриэль коснулся губами горлышка фляги и на мгновение застыл в нерешительности. Когда он выпьет зелье, ему станет хуже. Может быть, принимая его, он умрёт раньше, чем ожидал. Как же Радка? На войне она потеряла самых близких, теперь могла потерять и его. Гэбриэль все ей объяснит. Что старше её в несколько раз, что устал, что любит её. Она поймет. Он сделал глоток, затем другой. - Не было никакой записки? - спросил охотник, скривив лицо от горечи. Бианка не ответила, давно провалившись в глубокий сон.