Замкнутый круг

Возвращение обещало ему покой, пусть мимолетный, призрачный, но все же… Несколько недель прошло с тех пор, как Гэбриэль покинул Радку, но тоска по ней была не слабее, чем тянущая, непроходящая боль пятисотлетней выдержки. Раз за разом воображая момент встречи, охотник представлял, что первым делом она отправит ему в голову удачно попавшийся под руку предмет. Потом расплачется. А он не сможет утешить старушку и сообщит тревожную, страшную новость о том, что ей придётся уехать. Навсегда. Чем дальше, тем лучше. Со времен зарождения Орден заметно расширился и превратился в прогрессивную подпольную организацию, вросшую своими корнями в земли каждого континента и охватившую множество стран в пламенном служении Богу. Но Ван Хельсинг знал места, где Радка сможет в тишине и благополучии дожить свой век. Зябким, дождливым утром, пробираясь по хорошо знакомым лесным тропинкам, путавшим заблудившихся странников, охотник вышел к деревенской околице. Еще издалека он увидел знакомый домик, отгородившийся ручейком от прочих хозяйств. Но по мере того, как Гэбриэль приближался, каждый его шаг начал отдавать дребезжащим страхом. Кружась, задевая крыльями черепицу, над крышей трепетали чёрные птицы. — Боже… — выдохнул охотник… Его глазам предстал сгоревший дотла сарай, в котором прежде он засыпал мирными и сладкими ночами. Чёрный остов, ещё раскаленный, возвышался над обожженными ветвями и пепельным ковром. — Радка! — срываясь на крик позвал Ван Хельсинг. Никто не ответил. Он вбежал на крыльцо дома, раздиравшего душу открытыми настежь дверьми. Серый воздух сквозняком проходил через пустые комнаты, отзываясь воем в дальних углах. Под сапогами затрещало битое стекло и глиняные черенки, один из которых, задетый спешкой, с глухим скрежетом покачивался на полу. — Радка, — вновь воскликнул Ван Хельсинг, бегло оглядываясь, пока его взор не устремился за разрезанный осколками, зависшими в оконной раме, сад. — О, нет… Охотник ринулся во двор. Старушка лежала возле колодца, цепляясь немощными руками за деревянные бревна в попытке встать. — Нет!.. Нет… Нет… — упав на колени, Гэбриэль подхватил ее крохотное тельце. — Габор, — еле слышно прошептала ведьма, слабо улыбнувшись. — Ты вернулся… — Я здесь, моя хорошая… Господи, это я во всем виноват… Она остановила его, погладив ладошкой по щеке. — Ты ни в чем не виноват. Я знала, что они придут… Закопала бутылку с зельем возле старой яблони, на которой самые вкусные плоды… Твои любимые… Его душили слезы, но он не позволял им вырваться наружу. — Ты поправишься, Радка… ты… — Мало времени… — она нахмурилась так, как делала это всегда, с безграничной, вселенской добротой в глазах, в которые начал проникать туман смертельной агонии. — Гэбриэль… Я хочу сказать что-то очень важное… Наклонись… Послушно опустив голову, он вслушивался в хрипящий, тихий голос. — Ты спросил тогда, кого бы я воскресила… Я бы не стала этого делать… потому что не вижу в смерти ничего плохого. Но, если сердце тебе велит… Брось в колодец то, что принадлежало умершему… И он восстанет из мертвых… — Я воскрешу тебя! — взмолился Ван Хельсинг. — Не надо… Мои близкие уже ждут… Старушка посмотрела на беспросветно-серое небо, и ее глаза застыли. Навечно. Заключив неподвижное тело в объятия, охотник завыл от боли. — Мама… — он никогда и никого так не называл, но слова безвольно слетали с его души, измученной бесконечными смертями. — Милая… Впервые в нем вспыхнула сильная, переливающаяся через край ненависть к миру. Миру, которому он служил. — Сколько еще?! — захлебываясь, закричал он. — Сколько еще испытаний ты уготовил?! Ответа не было, как не было и утешения его горю. Люди, которых он любил, всегда уходили… Это был его собственный ад.