Замкнутый круг

— Князь Гэбриэль, вставайте! Господарь пожелал видеть Вас. От бессонной ночи слипались и болели глаза, которым Ван Хельсинг уже не доверял. Зато он ещё полагался на свой слух, признав в боязливом и вкрадчивом шёпоте Бесника, искреннее желание приободрить ввереного ему пленника. Монах перевернулся с одного бока на другой, вытягивая связанные руки, пытаясь содрать с них въевшуюся вместе с веревками боль: — Отче наш… Рассветный воздух трепетал от порывов южного ветра, диким зверем сгладывающего с костей остатки тепла. В осадном лагере не спали только часовые, от холода и безделья ловившие ладонями пепел от костров. — Постарайтесь идти быстрее, — с сочувствием торопил дружинник, следуя позади. — Он приказал… — Я знаю, Бесник… не волнуйся, — монотонно проговорил Гэбриэль, ускорив шаги настолько, насколько хватало сил. Он был готов. Уже несколько недель с нетерпением и горячностью, свойственными всем осуждённым на смерть, монах ждал этой минуты. Потеряв счёт времени, в затхлой сырости, окружавшей его, Ван Хельсинг видел сны, казавшиеся явью и путал явь с собственными снами. Он звал своего Господаря, но неизменно оставался один. Лишь изредка, когда по рукаву кралась предательская тень проходящего мимо, в сердце вдруг проскальзывали один-другой, дробившие пульс, приглушённые удары — символ его неопалимой веры в прощение. Монах устал следовать окованным и под сочувственно опущенные взгляды весь этот нескончаемый путь до османских земель. Глядеть как Дракула берет с успехом каждую крепость. Одну за одной. Без него… Как жаждет доказать, что сильнее любой стихии. Что способен защитить себя и свои земли без божьей помощи. Без него… Что будет увенчан славой за свою храбрость. Что смерть ему не страшна. Что он будет жить. Без него… И худшей кары для себя Гэбриэль не знал. Разве что доходившие до его клетки слухи о неожиданной и рьяной жестокости князя к врагам. — Сдирает кожу... — Пьёт кровь… Так сквозь решетку, вместе с дневным светом проникали голоса его старых товарищей. Но Ван Хельсинг никому из них не верил. — Бесник… Вдохнув как можно глубже свежей сумеречной прохлады, монах оглядел с холма пойму реки, заволоченную низким густым туманом. — Лёд сошёл? — Почти везде, — отозвался воин. — Скоро эта долгая зима закончится. Мы вернёмся домой. Оступившись на склоне, Гэбриэль испещрил рукой ледяной наст, оголив промерзшую землю. Он так устал, что не мог подняться и протянул руку в надежде на помощь. Скоро эта зима закончится и для него. Жаль, что он не застанет апрельское солнце, утопающий в зелени Город Радости, цветущие яблони в церковном саду… И как жаль, что он уже никогда не станет тем, кем хотел быть. Не спасёт христианский мир, не станет героем… Но, хуже всего, он никогда не сможет сказать Владу, как сильна его любовь. Перед глазами Гэбриэля вдруг предстала долина совсем другой реки… С тем же необузданным ветром, и той же серой бесконечностью неба… «Я хочу, чтобы в смерти мой рай был именно таким…» — Ван Хельсинг, задыхаясь, спускался ниже, ведомый своим спутником. Они миновали лагерь и вышли далеко за его пределы, рассеивая молоко тумана своими сгорбленными телами. — Что он мне приготовил? — усмехнулся Ван Хельсинг. — Дыбу? Костер? Но поравнявшийся с ним Бесник мертвецки побледнел. — Вы ничего не знаете… Господарь лишился рассудка… казнит турков сотнями, тысячами… — воин схватился за верёвку на руках монаха и резко дернул её, пытаясь распутать… — Я спасу Вас, князь. Вам нельзя… Нельзя умирать… — Бесник, оставь… Но стягивавшие запястья путы уже ослабли, высвободив непослушно-онемевшие кисти. — Бегите, князь… Вздохнув, Ван Хельсинг не сдвинулся с места. Ветер, показалось, донёс до него крики вороньей стаи, изуродовавшие кристальную чистоту утра — Скажи мне, где он. Я пойду к нему. Мотая головой, Бесник вскинул руку в беспросветную белизну и побежал прочь. И, проводив его коротким, беглым взглядом, Гэбриэль, осторожно вымеряя шаг, двинулся вперёд. Он чувствовал биение крови в родной ему плоти и шёл на этот приглушенный, потаенный звук в его собственной голове. Им овладела страсть. Возможно, последняя в этой жизни. Как можно скорее… Снова… Увидеть Влада. Дракула стоял на камне, спиной к нему, подобно призраку воспарив над сатиновым прахом зимы. Здесь, в низине, больше не было тишины — неведомые тревога и страх обернули туманной плащаницей кромку широкого берега. — Я здесь, — громко сказал Ван Хельсинг. — Я пришёл к тебе. Но Влад не обернулся. Тогда монах выкрикнул более решительно. — Я готов. Вынеси приговор. Могло показаться, что прошли три вечности, прежде чем князь, слегка склонив голову на бок, опустился на сырую твердь. — Ты недостоин смерти, Ван Хельсинг, — его слова с трудом были различимы в речном ветре. — Убирайся отсюда. И никогда больше не появляйся в этих землях. — Если сегодня мне не суждено умереть, то Валахию я не покину. Я дал клятву Ордену. — Ты клялся и мне… Дракула поднял рукав, слегка коснувшись пальцем шрама на запястье:  — Если бы я только мог изомкнуть, исторгнуть из себя ту кровь, что течёт теперь в моих жилах… — Прошу… — Ты, алчный до славы, безродный монах… Ты нарушил все свои клятвы. — Я остался верным тебе! На тонких устах князя пробежала безумная улыбка. - Разве? Позади него Гэбриэль стал различать черную кромку воды, и торчащие на мелководье стволы молодых деревьев. Но монах осознавал, что на Дунае их и быть не может. То были не деревья. И это предчувствие было с ним давно. Он долго и пристально вглядывался, пока не различил колья, всаженные в илистое дно. Одно, второе, ещё несколько… Их было больше четырёх десятков вдоль всего берега… каждое увенчано мертвецом… — Что бы я не сделал, — Дракула захохотал. — Верно, Гэбриэль? Что бы я не сотворил… Молча отступив, Ван Хельсинг продолжал обегать взглядом сад из разлагавшихся трупов. — Я предупреждал тогда, мой ангел, что ты пожалеешь... — Влад, что ты наделал?.. В эту секунду Гэбриэль понял, что есть вещи хуже гибели. Там в раю, если бы его душа была одарена раем, он навсегда останется один… — Если бы у меня был кинжал, — зарычал монах в беспамятстве, — я бы убил тебя. — Сожалею, что у тебя его нет, — Дракула засмеялся, но через мгновение ощерился, прошептав: — Выбор за тобой… Ван Хельсинг, не в силах смотреть, как рушится его мирозданье, быстро зашагал прочь. — Гэбриэль!!! Он не смел обернуться, но услышав свое имя трижды, перевёл дух и все же поглядел назад. Упав на колени, Влад широко развёл руки, словно до объятий: — Я твой! — Неистово захрипел он. — Ты слышишь? Я твой, Гэбриэль! Но выбор был сделан. Изгнание. Точнее бегство. От того, что Ван Хельсинг не в силах был изменить.