Замкнутый круг

Запах талой воды и затопленных печей расползался по лесу, обволакивал и усыплял. Сырость до содрогавшихся плечей. В черных водах протоки Гэбриэль не мог разглядеть лицо, оно исчезало за мелкой рябью, едва появляясь на поверхности. — Князь… — сиплый от холода голос зазвенел в темноте. — Не называй меня так, никакой я не князь… — раздражённо отозвался Ван Хельсинг. Молчание заставило его со стыдом обернуться. — Не надо, Гожо. Зови меня по имени. Молодой, бронзовый воин поежился возле костра: — Идите, погрейтесь, — робко, по-мальчишески позвал он. Последний раз глянув в черничный омут заводи, монах поднялся по скользкой голубой глине к поляне, где они устроили ночлег. — Вы все время в своих думах, — более решительно и смело произнёс Гожо, будто таившаяся в нем обида непроизвольно вырвалась наружу. — Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, — вспомнив не к месту священное писание, Гэбриэль покачал головой и сел рядом со своим спутником. — Где же твоё? — Гожо будто хотел и не хотел быть услышанным. — Не стоило тебе бежать со мной. — Я не хочу служить этому еретику. В сердце кольнуло остро и очень больно, так, что на глаза проступили слезы. Сжав крепко в кулак запястье другой руки, Ван Хельсинг огрызнулся: — Он не еретик. Гожо резко и грубо схватил монаха за плечо: — Дракула протащил тебя, закованным в цепи, по Валашской земле… На посмешище всему войску! — Я это заслужил. Тонкие пальцы не ослабили хватку. — Каждый в этом войске тебя зовет Ангелом Божьим. Вот что ты заслужил, славу и почести, а не унижение… — Он мой брат по крови, — сквозь зубы процедил Гэбриэль. — И останется им… Какие бы грехи… — Я знаю, кто он тебе… — на раздосадованном лице воина заиграли желваки. — Знаю… Он, наконец, опустил руку и отвернулся. — Я давно догадался… Милостивый Бог словно смеялся над монахом, а он вновь и вновь просил вразумить, просил о помощи, читая беспрестанно одни и те же молитвы. Но мысль спотыкалась об имя, постоянно спотыкалась об имя. С самого начала, с той пустой и жалкой лачуги, где они, такие же пустые и жалкие, впервые встретились… оба притворялись и верили во что-то большее, а на деле просто были прогнившие, равно как стены и крыша у них над головами. — Куда мы идём? — спросил после некоторого молчания Гожо. — В Буду. — Зачем? — Мне нужна встреча с королём. Ухмыльнувшись, лучник подбросил в костёр крупную отсыревшую ветку, и чуть было не загасил ей пламя. — Без еды далеко мы не уйдем. Погляди на себя, ты болен, — он приложил ладонь ко лбу Ван Хельсинга. — У тебя жар. Его рука непозволительно скользнула по щеке, но так и не вырвала Гэбриэля из мрачной задумчивости. Они были пешками в этой игре. Капистран дальновидно предполагал, что заполучить копье под Белградом, не удастся и, несмотря на дружбу с Корвином, позволил молодому служке спасти опального беглеца. В войне все средства были уместны и благочинны. — Тот, которого ты так любишь, не любит никого. Он отдаст на откуп османам Валахию… — Это не так. — Он уже поступил так однажды, привёл их к стенам Эски-Джумая, чтобы свергнуть врага. Почему, по-твоему, он оставил тебя и свою супружницу на реке Дымбовице под защитой крохотного отряда, а сам пошёл на Трансильванские земли? — Гожо многозначительно замолчал, давая время на раздумье. — Он вырос при султанском дворе, впитал в себя их ересь. Подумай, кому он служит? — Он взял несколько крепостей. — Почти пустых… — Но во имя чего? — Я не знаю. Я всего лишь воин. Но, значит, было ради чего притворяться. Было ради чего сажать трупы на кол. Ван Хельсинг разрывался на части, не понимая, где совершил ошибку, а спутник продолжал смущать его разум. — Его брат, Раду, больше достоин престола, чем он сам… Дающее ничем не ограниченную власть копье могло достаться кому угодно. Султану, его любовнику, венгерскому королю, валашскому князю… Неужели Капистран был так глуп, что позволил безродному монаху решать судьбу человечества? Будь он хоть трижды рыцарем Ордена… — Ты говоришь, как предатель, Гожо. — Мне нет до того дела… — красавец вскочил с места. — Неужели ты не видишь? Все, что мне дорого осталось со мной. Задышав часто и волнительно, он стоял растерянный и униженный собственной слабостью, и Ван Хельсинг вздрогнул от своего безразличия. От того, что тысячи раз будучи на том самом месте, оказавшись на другой стороне, он не чувствовал ничего. Как ничего не чувствовал Влад к трусливому влюбленному монаху. — Я люблю тебя, — сорвалось с уст воина. Запустив пальцы во влажные от сырости кудри, Гэбриэль прикрыл веки и пожал плечами. Ему нечего было сказать. Он слышал как затрещали ветки под ногами воина, и надломленный голос бросил как подаяние: — Поищу сухих… Было ради чего притворяться… Что, если Дракула знал о копье раньше? Задолго до их встречи. Поглядев на запястье, Ван Хельсинг взвыл от боли.