В Огайо всегда пахнет сиренью

За исключением тех дней, когда Джош упорно игнорировал любую мою попытку достучаться до него, наша компания представляла собой вполне неплохую команду. Иногда мне даже казалось, что мы самые настоящие друзья, нет, серьёзно. В особые дни его разговорчивости мы обсуждали музыку, современную литературу, он много говорил о собаках, о том, что я должен стать Лизе старшим братом, с которого она сможет брать пример, но меня немного (или даже больше, чем просто много) расстраивал тот факт, что Джош упорно избегал вопросов о его собственной личности. Стоило мне только завести тему о его личной жизни (не только в плане отношений, в случае Джоша, личная жизнь — это буквально вся её составляющая), парень резко менялся в лице и будто уходил глубоко в себя, отказываясь продолжать диалог. Я прекрасно сознавал, что в такие моменты начинаю говорить со стеной, но по какой-то необъяснимой причине всё равно продолжал настаивать на своём в надежде, что однажды ему надоест моя настойчивость и он всё же помашет мне белым флажком. Иронично, учитывая одну незначительную деталь: Джош никогда в жизни даже фак не покажет в качестве протеста. За месяц работы у семьи Дан я многому научился, отчасти не отдавая себе в этом отчёта. Моя скучная жизнь, которая раньше ограничивалась бесцельным зависанием у телевизора, экрана компьютера, безвылазной компании с журналом в руках, начала постепенно обретать новые краски. Я больше внимания уделял своей четвероногой подруге и гораздо меньше смотрел телевизор (на него у меня просто не оставалось времени). Порой я даже ловил себя на мысли, что не работаю, а прохожу какую-то обучающую программу по избавлению от токсических хобби, отравляющих мою жизнь. Вечером воскресенья позвонила миссис Дан и сообщила, что с завтрашнего дня у меня незапланированный отпуск, поскольку Джош приболел и вынужден срочно госпитализироваться. Честно признать, я с трудом удержал в себе желание составить ему компанию в четырёх стенах больничного здания, поскольку даже за такой короткий период времени знал, что Джош не то ненавидит больницы, не то просто боится их. К сожалению, чуть позже мне ещё придётся пожалеть, что моя привязанность оказалась даже сильнее, чем я мог себе представить в самом начале работы на его родителей. Чтобы не сидеть дома буквально целый день (боюсь, таким образом я снова приколочу задницу к дивану), мы с Лизой отправились гулять по дождливому Колумбусу. Мимо нас проходили самые разные люди, но в абсолютно каждом я непроизвольно начинал искать схожие черты с Джошем. Вот я встретился взглядом с подростком в мешковатой одежде, его усталые глаза напоминали извечную усталость в глазах Джоша. А та женщина недовольно ругалась со своим компаньоном, она напомнила мне о вечерах, когда мы с Джошем часы напролёт спорили о том, о чём уже даже не вспомнить. Наверное, я слишком драматизирую, но после всех ассоциаций (даже неосознанных, мысли просто врезались мне в голову, как воздух — в лёгкие) я почувствовал, что мне всё же не хватает его измученного взгляда и острой нужды оспорить любое моё мнение. Он словно стал частью моей жизни и, лишившись его пускай и на несколько суток, внутри меня зияла пустота, пожирающая буквально каждую клеточку. Сейчас я нахожусь не там, где нужно. Очень быстро я обнаружил себя у здания частной клиники, куда Алекс направил меня ответом на моё сообщение о месте нахождения Джоша. Я точно не знал, что собираюсь сделать, но меня переполняло ощущение, будто я делаю всё правильно. Следуя по бесконечным больничным коридорам, я мысленно наставлял себя на хорошую работу. Мне нужно быть рядом, чтобы обеспечить ему поддержку, поддержку человека, который сумел вызвать в нём первую искреннюю улыбку за долгие годы. Лизу я оставил ждать у входа в клинику, командой, которой её обучил самый ассоциальный человек во всём мире. Кажется, мы оба дополняли друг друга, сами того не осознавая. Палата оказалась в восточном крыле почти по центру. На соединённых сидениях беспокойно ожидала миссис Дан, без интереса держа в руках какой-то глянцевый журнал с яркой обложкой. Мы поприветствовали друг друга взглядом и, кажется, она была совсем не против моего присутствия здесь. Более того, она даже ожидала моего появления, хотя я почему-то уверен, что Алекс не предупреждал её об этом внеплановом визите. На её лице читался ничем нескрываемый страх, волнение и вполне естественное беспокойство за собственного сына. Что ж, нет смысла скрывать, я всецело разделял её чувства. — Как он себя чувствует? — осторожно спросил я, расположившись через сиденье. — Больным. — коротко ответила женщина, не спуская с меня внимательного взгляда, в котором ясно читался вопрос, по какой причине я оказался здесь в свой выходной. Я и сам не мог ответить на него. — Извините, что... без предупреждения. Мне просто хотелось знать, что с ним. Полчаса мы провели в молчаливой компании друг друга. Конечно, я понимал, что мы созданы абсолютно из разного теста и единственное, что связывает нас вместе, лежит сейчас по ту сторону и наверняка испытывает адские муки, но тем не менее я чувствовал себя крайне неловко, что не способен поддержать и лёгкого, непринуждённого диалога. Когда из палаты вышел зрелый мужчина в белом халате с планшетным блокнотом и ручкой в руках, миссис Дан заметно оживилась, соскочила с насиженного места и рванула к нему, совершенно забыв о моём присутствии. Я же нетерпеливо наблюдал со стороны, не желая вмешиваться. Они обсудили состояние Джоша, прогнозируемые сроки его пребывания в больнице, а так же серьёзные подозрения на заболевание, значение которого я даже не знаю. Я не большой любитель подслушивать, честно говоря, но сейчас я внимал буквально каждому слову, и вскоре врач направился вперёд по коридору, оставляя за нами разрешение зайти внутрь. — Лиза теперь умеет ждать, Джош, — мягким голосом сообщил я, когда его мама наконец отошла от кровати и удостоила мне пару минут времени с её сыном. Джош выглядел ещё хуже, чем раньше. Под глазами отчётливо выделялись смуглые, глубокие синяки, кожа больше напоминала мертвецкую, он уже не пах кокосовым гелем с примесью молочного шоколада, а из под тонкого одеяла пугающе выпирали кости. Я старался не подавать виду, что его вид больного человека вызывает у меня скверные мысли, но, как и всегда, Джош мастерски вычитал боль и сожаление в моих влажных глазах, я чувствовал это. — Ты прирождённый тренер. Надеюсь, как только ты вернёшься, мы сможем продолжить лепить из неё хорошую девочку. Она по тебе очень скучает. Джош только моргнул. И больше — ничего. Но даже такого простого жеста было достаточно, чтобы понять всё без слов. Мотая воспоминания как киноплёнку, я видел чёрствого, угрюмого, неконтролируемого всего лишь подростка, который в свои двадцать три года успел разочароваться в жизни. Сейчас же я вижу перед собой слабого, измученного парня и, положив руку на сердце, я бы всё отдал, чтобы вернуть ему прежний темперамент, а не смирённое движение век. Следующие пару недель я провёл как во сне. Долгом, беспамятном сне, который никогда не кончался. Просыпаясь после обеда, я игнорировал любые попытки родителей заговорить со мной. Общение с Заком я тоже забраковал. Лиза беспокойно крутилась вокруг меня, но не навязывалась, просто пыталась быть рядом, чтобы оказать своё преданное внимание и поддержку. Я ненавидел себя, ненавидел вселенную, ненавидел собственную беспомощность и резкий упадок сил. За что бы я ни взялся, всё будто сговорилось идти против меня. В конечном результате я даже забросил работу над новой программой, которую мы с Заком спланировали ещё до того, как я окончил второй курс. Удивительно, какой ужасной на вкус может оказаться жизнь, когда ты не видишь смысла даже в собственном существовании! Только теперь я научился понимать состояние Джоша. Он отбился от стаи не потому, что засранец и изгой, а потому, что лишился самого главного. Перед сном я пытался вообразить себе жизнь Джоша до аварии. В моей голове он был действительно счастлив со своей любимицей и неоднократной победительницей множества поединков между такими же талантливыми, воспитанными и грациозными собаками. Воображал, как они устраивают ранние пробежки, как резвятся на лужайке, как Джош бросает ей мячик, кричит апорт и терпеливо ждёт, когда та принесёт ему обучающую игрушку. Над ними светит ослепительное солнце, небо чистое и безоблачное, изредка проезжают легковые машины и сигналят на успешно выполненные трюки Аделаиды. От этих мыслей меня всегда продирает на слёзы с примесью горькой улыбки на лице. Только вечером пятницы на меня вдруг внизашло озарение. Я обещал Джошу, что буду заботиться о Лизе, что всерьёз возьмусь за её воспитание, сделаю из неё хорошую девочку и она станет самой послушной собакой во всём Огайо, а в итоге я имею такую же депрессивную, как и я сам, Лизу Джозеф, которая прямо в эту секунду смотрит в окно и тихо скулит, поджав лапки к печальной мордочке. Видимо, она настолько прониклась моим отчаянием, что впитала в себя эту грусть, жалость и лишение каких-либо эмоций, кроме боли и чувства безнадёжности. Она скучает. И она всё чувствует. Ей больно, а я просто идиот, если не замечал этого раньше.