В Огайо всегда пахнет сиренью

Должен признать, я повёл себя крайне непрофессионально. Мне не следовало психовать так сильно, сеять обиду, злость, ненависть даже. Когда я ночью перебрался в его номер, обнаружил не самую лицеприятную картину. Джош оставался в том же положении, в каком я бросил его накануне, прежде чем уйти гулять. Бросил! Я бросил беспомощного человека, одного, голодного, существовать в четырёх замкнутых стенах! На лице выступил холодный пот; ужас, что прошёл буквально сквозь весь пищевод, выветрил буквально все остатки алкоголя в крови, я не мог унять отвращение уже к самому себе из-за всей этой безрассудной выходки. Чёрт возьми, как я себя ненавижу! Может, миссис Дан была права? Мои родители... они тоже были правы. Я абсолютно ни на что не гожусь, я абсолютно безответственен, и в мир вношу одни только неприятности. Мне повезло, что Джошуа спал. Мне очень не хотелось, чтобы он застал меня в таком виде. То есть посмотрел в мои бесстыжие глаза. Чувствовал ли он себя преданным, брошенным щенком, о котором забыли и оставили на произвол судьбы? Чёрт возьми, я не хочу об этом думать. Но что же мне делать? Он пропустил как минимум два приёма пищи и лекарств. Что случится, если его слабые мышцы пойдут на попятную? При слабом освещении его лицо казалось ещё более осунувшимся, измученным и уязвимым. Конечно, он бы не изменился так резко за какие-то пару часов, но почему я не замечал раньше, как болезненно выглядит его тело, не учитывая общую, уже известную проблему? Я беспомощно рухнул на пол прямо возле его кресла, сложив руки на пустующем подлокотнике, и выдохнул из груди напряжённый воздух и попытался обрисовать возможные последствия. Они точно подадут на меня в суд за халатное отношение к своему подопечному! Но вовсе не эта угроза терзала меня с такой стремительной скоростью. Я боялся, что наши доверительные отношения разрушит тот самый звонок, а на деле оказалось так, что их разрушил я сам. Вряд ли после того, как я бездушно оставил его одного в номере, Джош проявит хотя бы малейшее желание говорить со мной без пренебрежительности и грубости. Скорее всего, он обрушит на меня целую тираду оскорблений, втопчет в грязь, как всю жизнь делали это мои родители, когда я совершал нечто из ряда вон выходящее. Но это будет хотя бы справедливо. «Почти пустующий автобус минует пригородную полосу. Во всём салоне от силы человек шесть, не больше, все парами разбросаны по разным углам, оградившись барьерами от всего мира. Мы с Джошем занимаем восточную часть, я даже позволил ему сесть у окна, чтобы лучше видеть пейзажи, моментально сменяющие друг друга. Удивительно, но для этого путешествия нам не потребовалось его кресло. Мы собираемся остановиться на следующей остановке, пройтись чуть глубже и вынырнуть в сад, на котором растут апельсины. Небо продолжает раскачиваться, уходящее солнце персикового оттенка приятно ласкает зрение, так что нам даже не приходится общаться, чтобы чувствовать себя максимально комфортно. Автобус плавно тормозит у обочины, я хлопаю Джоша по плечу и мы скоро оказываемся снаружи, провожая взглядом уходящий старый транспорт. Тёплый воздух обволакивает нашу кожу и проникает в лёгкие, очищая их от грязи и городской пыли. Всего несколько фунтов отделяет нас от цели, и мы не спеша преодолеваем небольшое расстояние, после чего я протягиваю ему свою плотно сшитую корзинку и пальцем указываю на величавые деревья. Жест призывает к действию, не проходит и пяти минут, как корзина почти полностью заполняется спелыми цитрусовыми. Мы улыбаемся друг другу, мягко и довольно, отчего сердце обливается теплом и будто сливочным маслом. Проходит ещё какое-то время, и я задерживаю дыхание, с замерением наблюдая за тем, как его губы становятся совсем близко с моими...» — Тайлер? — голос доносился будто за тысячи километров отсюда. — Тайлер? Я не соображал, что происходит. Не соображал, что Джош зовёт меня. Первые минуты после пробуждения странный сон никак не мог отпустить меня, я будто всё ещё вдыхал в лёгкие аромат цитрусового со смесью тёплого вечера. Зов прекратился, и сознание более прояснилось. Чёрт, неужели я заснул в таком положении? Мышцы немного ныли от бездействия, но и не это самое страшное в этой... неловкой? ситуации. — Сколько я проспал? — Не знаю, Тайлер. Его голос показался каким-то странным, необычным, что ли. И дело вовсе не в интонации. Он был хриплым, будто всё это время он только кричал. Я посмотрел на него снизу вверх и обнаружил, что его шея застыла в каком-то неестественном положении. И скорейшее осознание ударило меня прямо под дых. С ним что-то произошло, пока я спал. Что-то произошло с его шеей. Из-за того, что он совершенно не двигался? Сколько занятий физиотерапии мы пропустили? Господи... Мысли смешались в одно единое целое и затянулись крепким узлом. Вокруг меня всё померкло — кресло, на котором беспомощно сидел Джош, стены, кровать, даже пол казался зыбучим песком. Первым делом я сменил ему катетер и ту ёмкость, куда собирается моча. Затем я предложил ему поесть, но он отказался, несмотря на все протесты и убеждения, что он не ел уже целые сутки, никакой аргумент не подействовал с успехом. От отчаяния я позвонил Алексу и сообщил о возникшей проблеме, спросил, на сколько опасно его состояние, на что получил вполне утешительный ответ: мне нужно просто сделать ему массаж и оцепение пройдёт в скором времени. Этим я и занялся в ближайшие несколько минут. Джош не противился, или просто не мог противиться? Так что процедура прошла без каких-либо трудностей и скоро шея слегка смягчилась по сравнению с тем, какой я застал её в тот страшный миг. Рейс, на который я заказал билеты, оказался вечерним, так что это ещё одна причина, по которой мне стоит прекратить выпивать в одиночестве. Перелёт выдался ужасным. Даже больше, чем просто ужасным. Джош всё время молчал и своим молчанием лишь добивал меня. Конечно, виноват во всём лишь я сам, но чёрт возьми, это буквально последние наши часы и неужели один день мог перечеркнуть буквально всё, что было до? Я не мог представить себе завтрашний день. День, точнее уже вечер, когда самолёт сядет в аэропорте Колумбуса. Нюрнберг... такой великолепный и такой разрушительный в одном флаконе, поставил окончательную точку в моей жизни. Казалось, у меня из рук вырвали будущее, хотя едва ли оно как-то связано с пожизненным прислуживанием за квадриплегиком. Когда голову атаковали совсем отчаянные мысли, я заснул. И просыпался исключительно для того, чтобы покормить Джоша и дать ему лекарства, а потом снова проваливался в бездну, в надежде убежать от жестокой реальности. В аэропорту нас встретил Алекс и почти сразу оповестил, что его попросили перехватить Джоша, потому что им не хочется, чтобы моя нога вновь ступала на порог их дома после всего, Что я сделал. А что я, чёрт возьми, сделал-то? Показал Джошу мир за пределами его кресла? Если это преступление, судите меня по всем грёбаным пунктам! Я больше не злился, просто не мог испытывать это грызущее ощущение, передо мной всё просто померкло, как будто во всей вселенной резко отключили электричество. — Это обязательно? Я могу хотя бы... проводить вас? Алекс выдавил из себя страдальческую улыбку и неуверенно пожал плечами. И я понял всё без слов. Разделяет ли он сам точку зрения Данов, или просто выполняет свою работу? Уверен, его предупредили о возможности моего желания сопроводить их до самого дома, но чего придерживается сам Алекс? Это мне было неизвестно. Прощаться тяжело, а прощаться навсегда, зная, что жизнь больше никогда не сплетёт ваши дорожки вместе — невыносимо. Мне пришлось провожать их одним только взглядом, позволяя неуловимой боли проходить электрическим током вдоль всего тела. Я смотрел, как Алекс погружает Джоша в машину, специально оборудованную для колясочников, смотрел, как автоматическая дверь закрывается, и моё сердце болезненно обливалось кровью при виде ускользающего, словно песок сквозь пальцы, смысла моей жизни. Я потерял всё, что у меня было. Я сам приложил руку к тому, чтобы всё разрушилось в один грёбаный миг. Выглядит как дешёвая драма с трагичным концом, по сути ей всё и является. Даже не стоило думать о том, как я заявлю родителям, что я снова остался безработным. Сама мысль о том, какой миной меня встретит отец, вызывала мучительные спазмы в желудке. Конечно, я могу остаться в своей квартире и доживать последние деньги, пока не найду новое место работы, но я не уверен, что кому-нибудь вообще нужен такой «специалист», как я. Безответственный, глупый идиот. Я не умею планировать своё время, не умею правильно договариваться с людьми, мой язык просто не развит для коммуникабельности. Ноль инициативности, ноль стремления к карьерному росту. Казалось, я вообще ни на что не способен, кроме как кормить кого-то с ложечки, менять положение тела и помогать принимать душ. Может, устроиться воспитателем в детский сад? Мужчин не берут на такую работу. А что, если в престарелый дом? Нет, я не смогу подтирать старикам задницы и выносить использованные памперсы. Я — полное ничтожество. Возвращаясь домой по родным улицам Колумбуса, я в упор не узнавал ничего вокруг, хотя более, чем уверен, что прежде проходил здесь и не раз, всё почему-то казалось каким-то чужим и неизведанным: здания, такие обычные и безжизненные, редкие деревья между асфальтом и дорогой, даже столбы и те отталкивали взгляд. Мне было некомфортно бродить в одиночестве по ночному Колумбусу, а рюкзак за спиной лишь утяжелял ход беспорядочных мыслей, и каждый шаг словно отбивал похоронный марш. Одно только радовало: я доберусь до квартиры и провалюсь в глубокий сон, в котором реальность потеряет весь смысл.