В Огайо всегда пахнет сиренью

Всю следующую неделю я в упор игнорировал окружающий мир. Как если бы меня закрыли в одиночной палате с мягкими подушками, только лечебницей оказалась съёмная квартира, в которой я, вероятно, доживал свои последние недели. Почти все сбережения я потратил в Нюрнберге, так что ни о какой роскоши не могло быть и речи. Питался, чем придётся, хлебал дешёвый чай без сахара, в надежде сэкономить для оплаты аренды на следующий месяц. Лиза вернулась жить обратно к родителям вместе с Заком, так что с меня спала ещё одна большая ответственность. Я больше не принадлежал этой вселенной, и вселенная покинула меня. Наверное, вам всем интересно узнать, как именно пролетали мои бесполезные, серые дни в изоляции буквально от всего грёбаного мира? Единственное, чего мне хотелось — закрыться от солнечного света, закрыться от соседей, которые в последнее время шумели даже слишком МНОГО, связать вокруг себя пуленепробиваемый жилет и лежать целые сутки в постели, беззвучно рыдая в подушку и проклиная тот день, когда я только подумал о работе сиделки. Я чувствовал себя отвратительно. Маленьким мальчиком, который собственными глазами увидел, как его любимую игрушку снова и снова переезжают машины. Странная, неуместная ассоциация, но примерно такие же ощущения я испытывал, когда мой любимый бежевый кролик попал под колёса и был вынужден оставаться в грязной луже, тысячу раз раздавленный под тяжестью машин. Тогда я вернулся домой, зарылся в кучу из одеял и долго-долго плакал, потому что даже совсем юным мозгом сознавал, что больше никогда не смогу положить своего Адамса рядом с собой перед тем, как потушить свет и заснуть. За исключением редких выходов в магазин, когда я всё-таки переступил через себя и осилил изредка выбираться наружу, я всё чаще забирался на крышу многоэтажного здания недалеко от района и без всякой осторожности ступал по самому краю, расставляя руки в стороны и тем самым балансируя над высотой птичьего полёта. Это было захватывающе и невероятно, сердце буквально перевоплощалось в пожирающую всё махину и качала кровь с сумасшедшей скоростью. Я смотрел под себя и воображал, как падаю вниз и, достигая цели, разлетаюсь на мельчайшие кусочки, словно опрокинутая с тумбочки ваза. И представление ничуть не пугало меня, потому что, вероятно, какой-то частью преданного разума я допускал возможность самоубийства. Этому так же свидетельствовало то, что, переходя через дорогу, я надеялся, чтобы машина прибавила скорости и в нужный момент просто не заметила пешехода, то есть меня самого. Или, например, читая в газете колонки с несчастными случаями, я спрашивал пустые стены — почему не я? Вопрос интересный, но ситуация страшная. Возможно, я всего лишь драматизирую. Преувеличиваю, раздуваю из мухи слона. Но это всё ничего по сравнению с тем, что я совершенно сбит столку и не имею ни малейшего понятия, что делать дальше. Куда мне идти? Я ни на что не способен. Все двери внезапно оказались закрытыми, а я по-прежнему метался меж двух огней: бесполезное существование или прыжок с высоты. Иногда я размышлял над тем, как всё-таки просто стать полнейшим ничтожеством. Как просто сначала иметь всё, а в один миг всего лишиться. Я даже представлял себя в роли Джоша. Если я спрыгну с той крыши, а судьба решит сыграть злую шутку, смогу ли я вынести бремя, что лежит на плечах Джоша с тех пор, как он попал в ту чёртову аварию? Прежде я не задавал себе таких вопросов и, по правде говоря, теперь я по-настоящему испугался собственных мыслей. В конце концов, мне пришлось вернуться к родителям. Это было даже хуже, чем возвращение в школу после больничного, когда в первый же день учитель даёт всему классу контрольную, и тебе в том числе. Родители встретили меня таким выражением лица, будто изначально предполагали очередную мою неудачу, будто ни секунды вообще не верили, что я уезжаю от них на совсем. Что ж, неудивительно. Я больше не злился. Из меня словно выкачали все эмоции с тех самых пор, как я покинул здание аэропорта. И только необходимость в слезах не покидала моё тело ни на секунду. Первые дни пролетели, совсем как один. Я запирался в комнате и вслушивался в тишину своих мыслей, игнорируя голод, жажду, попытки родных хотя бы немного облегчить мои страдания. Мама говорит, что я бедняжка. Папа говорит, что я бездельник и чёртов трус. Зак не говорит ничего, он заботится о моей собаке и за это я не отвечаю ему грубостью. Им неведомо, какого мне жить с мыслью, что я облажался даже в роли сиделки. Мне не хотелось совсем ничего, может, я и правда бездельник и трус. Сильный человек ни за что не допустил бы, чтобы его покинули амбиции и стремление к жизни. Чем дольше я всматривался в глубины собственного разума, тем больше ненавидел всё, что хотя бы частично напоминало мне о минувших днях. В таком темпе проходит несколько недель. Наступил ноябрь. Месяц, который разбивает два сезона и решительно ускоряет момент наступления зимы. По правде говоря, постепенно я начал делать хоть и маленькие, но всё же успехи. Включал ноутбук и тренировался в создании анимаций. Пожалуй, это единственное занятие, которое не вызывало во мне очередной приступ рвоты: я просто запускал программу и терял связь с окружающим миром на большие промежутки времени, пропуская сразу несколько приёмов пищи. Я предпочёл бы перенести своё тело в графику, но разве мне позволили бы? В колледже мы проходили курс анимационной графики, так что я не был совсем новичком. На создание простейшей анимации уходило как минимум шесть часов, и я был в буквальном смысле заражён идеей воплотить свои страхи на графический холст. Вполне безобидное занятие, не требующее особых усилий, мне нравилось водить стилусом по планшету и целиком и полностью отдаваться процессу. За что люди любят дни рождения? За очередной повод напиться до беспамятства? За время, проведённое в тесном или не очень кругу друзей, родных и близких? За подарки и угощения? Что такого особенного в дне, когда ты просто родился? В детстве я обожал свой день рождения, потому что меня трепали по голове, называли хорошим повзрослевшим мальчиком и дарили крутые подарки, не требуя от меня что-либо взамен. Я зарабатывал подарки просто тем, что я есть в этот день рядом с ними. Со временем любовь поутихла, праздник больше не доставлял прежней радости, я думаю потому, что с каждым прошедшим годом на моих плечах скапливалось всё больше обязанностей, и тяжесть несённого бремени давит на меня по сей день. Ужасное ощущение. Приближение завтрашнего дня наводило на меня панику, я никак не мог сосредоточиться и на протяжении всего времени не выбирался из сооружённого укрытия из одеял и подушек, отчаянно надеясь, что так мне удастся оттянуть надвигающуюся катастрофу. Ещё я перестал носить глупую одежду. В один момент она стала мне ненавистна: все эти жёлтые, прозрачные, джинсовые рубашки с нашивками цветов (ромашек, алых роз), разноцветные бриджи, шорты с длинной талией, ремнём закрепляющихся на бёдрах; пришлось расстаться даже с комбинезоном. Казалось, избавившись от этих вещей, я смогу избавиться от прошлого, ведь именно одежда служила главным моим составляющим, но чем дольше я ходил в обычных, безжизненных кофтах и джинсах, тем больше я убеждался, что это так не работает. Необходимо предпринять что-то более серьёзное, но я и понятия не имел, Что именно будет достаточно эффективным. Представьте себя ребёнком, которому исполняется десять. Он ещё слишком мал и наивен, чтобы сознавать всю тяжесть скоропостижного взросления, и потому его смех, такой звучный и радостный, заряжает даже тусклые стены, не говоря уже о других привычных вещах. Он не боится повседневных забот, в его действиях не заметно логических связей, он просто живёт и радуется жизни, думая только о себе и о том, как здорово играть во дворе с друзьями и делиться с ними глупыми шутками. Представили?.. Мои размышления прерываются настойчивым стуком в дверь, я даже вздрогнул от неожиданности, потому что никак не планировал принимать гостей ни сегодня, ни когда-либо ещё. На пороге с ноги на ногу переминается Зак, он поднимает на меня свой типичный умный взгляд и, выдавливая сожалеющую улыбку, протягивает конверт, который бережно сжимал всё это время.