В Огайо всегда пахнет сиренью

Не нужно быть чересчур проницательным, чтобы догадаться, что по мере прочтения бумага насквозь промокла от слёз, периодически стекающих с моего уже припухлого лица. Буквы не собираются в слова, слова не собираются в предложения, предложения не составляют абзацы — написанное просто размывается перед глазами и теряет всякий смысл, когда мои руки сильнее сминают края и превращают бумагу в безобразный клочок. Меня штормит, будто я разбавил смертельную дозу виски с вином и выпил одним заходом. Под руку мне попалась бутылка от лимонада, я бросил её в стену, она отрикошетила и покатилась в сторону окна. Какого чёрта, Джош? Какого чёрта ты врываешься в мою жизнь после всего, что было? После всей боли, что ты причинил мне? Я сознавал, что злюсь без причины, но лучше злиться и проклинать весь мир, чем биться в истерике и рыдать, потому что его слова прошлись остриём бритвы прямо под рёбрами и я ничего не мог поделать, чтобы остановить эту бурю внутри. Мне понадобилось много времени, чтобы оправиться от шока и желания уйти от действительности. Когда сознание более прояснилось, я перестал испытывать злость, вместо агрессии я уткнулся лицом в подушку и высказал ей буквально всё, что сжирало меня изнутри. Я не мог заставить себя поверить в то, что это действительно происходит. Сама мысль о том, что Джош добровольно согласился на эвтаназию, наводила на меня и ужас и чувство собственной беспомощности одновременно. Кто я такой, чтобы приказывать ему? Кто я такой, чтобы заставлять его жить дальше, страдать от того, что у него нет и не будет ни единой возможности жить полноценно? Его жизнь принадлежит только ему самому, но даже осознание этого факта не утешало. Пятнадцатого числа декабря на одного человека станет меньше. Человека, который стал для меня настолько важной и неотъемлемой частью, что, лишившись его, я чуть не лишился рассудка. Прямо сейчас он дышит, думает о чём-то, возможно, даже слушает музыку или читает книгу, но пятнадцатого числа его жизнь оборвётся, и я больше никогда не смогу услышать его пренебрежительного тона уже не потому, что меня уволили, а потому, что его больше не будет в этой вселенной. Джош покинет ненавистное ему кресло и обретёт свободу там, где я не смогу коснуться его руки, чтобы поддержать. На что он рассчитывал, когда диктовал Алексу свои мысли? Неужели он правда надеялся, что я смогу присутствовать рядом с ним тогда, когда смертоносная таблетка начнёт разрушать его мозг секунда за секундой? Даже сейчас образ не складывался в моём воображении. Я просто не могу представить себя, стоящим рядом с ним и сжимающим руку, в ожидании, когда его настигнет необратимое беспамятство. На следующее утро я собрал почти все свои вещи и выбросил из окна на задний двор. Я хотел почувствовать себя ещё более ничтожным, чем есть на самом деле, мне нужно было разрушить себя, чтобы восстать из пепла, как огненный феникс. Никто из родных не пожелал вмешиваться, поэтому мне предоставили полный и абсолютный полёт фантазии. Может, каким-то образом они узнали, что я нахожусь на последней стадии отчаяния и депрессивного периода, но это уже не имело ни малейшего значения. Я срывал свою злость, обиду и прочие негативные эмоции буквально на всём, что попадало мне под руку: сломал даже ни в чём неповинный ноутбук, от которого теперь уже остались одни жалкие детали. Мне не хватало самообладания, не хватало контроля, всё, о чём я мог думать, было океаном из ненависти, разочарования и понимания, что от меня совершенно ничего не зависит. Джош собирается покончить с собой, а я заранее забраковал идею проводить его в агонию смерти. Я — эгоист, совершенно не думающий о чувствах других, а подумал ли Джош дважды, прежде чем наставить на себя дуло пистолета? Когда моя комната превратилась в последствия высокобалльного урагана, я не нашёл, на чём ещё можно отыграться, и обессилено рухнул к стене, отбивая по ней неизвестный ритм головой. Слёзы беспорядочно катились по щекам, обжигали щёки, попадали в рот и несколько раз я чуть не захлебнулся, даже не пытаясь дать себе шанс на передышку. Я наконец понял, что моя жизнь никогда будет иметь смысла. Что теперь я всего лишь тот, который не смог уберечь человека от смерти. А что для меня значит Джош? Кем он стал для меня за то время, что мы провели вместе? Если учитывать его мнение, я просто сиделка, а он мой подопечный, но разве стал бы подопечный отсылать подобные письма просто сиделке? Сомневаюсь, что он написал то же самое той, что была до меня или после. Означает ли это, что ему действительно важно, чтобы я находился рядом с ним прежде, чем для него всё закончится? Чем больше я думал об этом, тем сильнее убеждался, что просто не способен сделать истинно-верное решение. В любом случае моё сердце будет разбито. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько одиноко и беспомощно. Нет ни единого шанса, чтобы исправить сложившиеся обстоятельства. Я просто не в состоянии изменить что-либо. Я игнорировал буквально весь мир, и был бы только счастлив, если бы на месте Джошуа оказался я сам. Но даже в Швейцарии невозможно легально свести счёты с жизнью, если твоё здоровье не подразумевает неизлечимую болезнь без шанса на восстановление. Может, стоит броситься под колёса машины, спланировав всё так, чтобы сошло за несчастный случай? А что, если тогда у меня не будет даже возможности подписать бумаги? Если я не умру, но останусь полностью парализованным? Ладно, прямо сейчас я думаю, как отчаявшийся человек, чересчур эмоционально и импульсивно, не отдавая себе отчёта, насколько мои мысли разумны — это не есть хорошо. Но и не плохо. Это — естественно. — Тайлер, милый, нельзя же доводить себя до такого состояния, — мама собирает осколки и бросает их в глубокий пакет, я же стараюсь не слушать её и абстрагироваться как можно дальше отсюда. Мне совсем не хочется слушать её, слушать нотации, слушать лицемерное мотивированное дерьмо, которое совершенно точно не сделает лучше. Уже ничего не станет лучше. Джош скоро умрёт, умру и я вместе с ним, а эту женщину волнует исключительно беспорядок в моей комнате. — Давай мы запишем тебя к психологу? Тебе нужна помощь. Нельзя просто лежать целыми днями и убивать себя… — Мам, прошу, пожалуйста, умоляю тебя! Оставь меня в покое хотя бы сейчас! — каюсь, мне пришлось повысить на неё голос. Я просто не мог совладать с собой, как не мог позволить ей и дальше выносить мне мозг тем, что я не имею ни малейшего права сидеть на их шее до старости лет. Разве я доставляю так много проблем? Я практически ничего не ем, не так часто пользуюсь коммунальными услугами, а тот факт, что теперь моя комната напоминает руины, не должен волновать кого-то больше, чем меня самого. В ближайшее время я просто не в состоянии найти себе работу и просто забыть обо всём, как по миновению волшебной палочки. Но кого это волнует? Всем плевать, что морально я уничтожен, все только и думают, когда я наконец заработаю для них денег. Мама и не собиралась сдаваться. Вместо того, чтобы сделать мне одолжение и просто уйти, сделав единственное, что в её силах, она садится на край кровати и тянется вперёд, чтобы положить руку на моё плечо, по-прежнему содрогающееся от бесконечных переживаний, которым не было ни конца, ни края. Неужели обязательно доставать меня сейчас?! Неужели не понятно, что я даже физически не способен принять её попытки облегчить мои страдания прямо в эту грёбаную секунду?! — Я понимаю, что тебе трудно, первое время всегда сложно найти новую работу… Освоиться… Ты ещё такой молодой, ещё много шансов найти хороших, верных друзей. Почему ты так зациклился на человеке, который тебе даже не друг, Тайлер? — Потому что этот человек, блять, умрёт, а вместо того, чтобы оставить меня и дать возможность смириться, ты сидишь и словно намеренно пытаешься спровоцировать меня на нервный срыв! Катись к чёрту, убирайся, вы никогда даже не пытались войти в моё положение! Тайлер, найди работу! Тайлер, почему ты ничего не делаешь! Тайлер, хватит запираться в комнате, работа сама себя не сделает! ИДИТЕ К ЧЁРТУ, ПОНЯТНО?! Я НЕНАВИЖУ ВАС, НЕНАВИЖУ ВАС ВСЕХ, ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СДЕЛАЛА АБОРТ, КОГДА УЗНАЛА О БЕРЕМЕННОСТИ?! — я надрывал голос и сам не сознавал, Что кричу и в чём её обвиняю. Мне было плевать, если честно, слова просто вырывались из губ и смешивались с горькими слезами отчаяния. Когда находиться в одной комнате с ней стало невыносимо, я вскочил на ноги и выбежал из комнаты, быстро преодолел лестницу и вырвался наружу, не чувствуя своих ног, не имея ни малейшего понятия, куда и зачем я бегу в одной только пижаме и опухшим от долгих рыданий лицом. Я побежал вдоль улицы и миновал перекрёсток, остановился только тогда, когда в лёгких совсем не осталось кислорода. Не понимаю, какого чёрта им всем нужно от меня. Не понимаю, какую цель она преследовала, прежде чем без разрешения ворваться в моё личное пространство и добить меня своими мерзкими, неуместными словами без доли понимания всей полноты картины. Я увидел такси и запрыгнул на заднее сиденье. Мне нужно встретиться с Алексом. Благодаря добродушному таксисту мне удалось связаться с медицинским работником семьи Дан, я попросил его о встрече и он, неудивительно, не отказал в этой роскоши, так что я назвал адрес больницы, в которой он сейчас дорабатывал последние дни перед отпуском (я-то знал, ради чего он возьмёт отпускные), и машина поехала по указанному маршруту. Я честно старался собраться с мыслями и привести себя в порядок прежде, чем достигнуть места назначения, но, к сожалению, даже в этом я сейчас бессилен. Алекс уже ждал у дороги, чтобы рассчитаться с таксистом за проезд. Он протянул мне ладонь для рукопожатия и мы коротко обменялись жестом, прежде чем отойти в сторону и обсудить всё, о чём я собирался его расспросить. По правде говоря, я даже не знал, что именно спрашивать. Желание увидеться с ним возникло скорее в порыве эмоций и посредством безвыходности, а вовсе не потому, что у меня имелся важный план по изучению деталей и мотивов. Но, поскольку мы уже встретились, нужно хотя бы постараться сделать вид, будто у меня для него есть разговор, не требующий отлогательств. Мы сели на скамейку во дворе больницы. Вокруг слонялись пациенты и персонал, присматривающий за ними, основную контингенцию составляли люди пожилого возраста, но даже их присутствие не омрачнало ситуацию так, как омрачнали её мои собственные мысли. Какое-то время мы сидели молча, лишь изредка бросая друг на друга встревоженные взгляды, но потом я всё-таки не выдержал и сказал то, что по сути должно было быть адресовано Джошуа: — Какого чёрта, Алекс? — сказал я и даже не заметил, как ногти впились под кожу на внутренних сторонах ладоней. — Понимаю. Я сам до сих пор не могу поверить. Джош, он… необычный парень. Очень умный, образованный. Я не знаю, что сказать, Тайлер. Если ты хотел что-то сказать — говори. Наверное, мне стоило сбавить обороты, всё-таки с Алексом мы разделяли одну сторону, к тому же, ему, должно быть, намного тяжелее, ведь он работал с Джошем с самого начала. Мне нечего было ему сказать. И мы оба это понимали. Наверное, я просто нуждался в том, чтобы оказаться в компании человека, который из собственного опыта понимает, какого это — осознавать, что совсем скоро для одного человека всё кончится, и что абсолютно никто не способен повлиять на его решение. — И что, нет ни единого шанса? Он уверен на все сто процентов? Может, есть всё же способ убедить его… Алекс перебил меня, лишая возможности продолжить лелеять пустые надежды. — На все девятьсот девяносто девять процентов. Он уверен именно на столько. Нет, нет никакого способа, разве что просто держать его в изоляции и тем самым насиловать его. Ты видел его шрамы на руках? Каким-то образом, не скажу каким, он умудрился вскрыть себе вены. Представляешь, каким отчаянием нужно обладать, чтобы снова и снова доставлять себе невыносимую боль? Я знаю много суицидников, но среди нет человека, который терпел ужасную боль на протяжении долгих минут, а то и часов. Прости, Тайлер. Я так же, как и ты, раздавлен и не хочу мириться с тем, что неизбежно, но единственное, что в наших силах — дать ему возможность уйти достойно. Я годами наблюдал за тем, как он плывёт по течению. И я не совру, если скажу, что он невообразимо сильный человек. Конечно, он мог бы и дальше волочить своё существование, но если жизнь ему поперёк горла, так зачем жить только ради кого-то? Он устал. Так сильно устал, что готов покончить со всем. Не осуждай его, Тайлер. И… он действительно хочет, чтобы ты пришёл. Это жестоко, я пытался его переубедить, но он будто и не слушал вовсе. Пожалуйста, подумай об этом. И… мне уже пора, извини, что сказал тебе всё это. Надеюсь, ты примешь правильное решение. И он ушёл, оставив меня одного наедине со своими мыслями, разрушив тот шаткий барьер, которым я так старательно огородил себя когда-то не так давно. Я смотрел ему в след и чувствовал, как слёзы снова увлажняют кожу. Внутри всё больше разрасталась дыра, и я почти решился на согласие.