heavydirtysoul

\\ — Ты когда-нибудь мечтал изменить что-то в своей жизни? Они сидят в креслах у панорамных окон, смотря на заходящее солнце, пока остальные веселятся, надрывая голоса, пытаясь забыть утренний кошмар. Дэни вопрос задает будто самому себе, все еще прокручивая слова Сережи: «давай, притворяйся, что он любит тебя». У Олега лицо все болит нещадно, но чертовскигрязнаядуша болит сильнее. Олег краем глаза видит, как Даня руки на груди скрещивает, словно защищаясь, очки вот-вот слетят с носа, но он не поправляет. Терновой хочет притвориться спящим, глухим, немым, мертвым, чтобы не отвечать. Олег думает, что поменял бы все. Был бы более добрым к родителям, отстаивал мечту, перестал бежать от себя, научился любить, научился быть счастливым. Возможно, не придумал Терри, не гнался за славой, за победой, пел бы на летних верандах в Ташкенте, съездил бы на море, попробовал суши, не попал бы на Песни, не заставил Дэни корчиться от боли, любви и печали. Возможно, в другой вселенной, они были бы счастливы, если бы не встречались. Олег вздыхает, понимая, что Даня ждет ответа. — Вся моя жизнь — разные вариации слова «дерьмо». Но я бы ничего не изменил, потому что это моя жизнь. Все это привело к тому, где я сейчас, кто я сейчас, это привело к тебе. Терновой улыбается грустно, превозмогая боль. Это, наверно, эгоистично. Он все никак не может отпустить. Олег задумывается на мгновение, прислушиваясь к мерному дыханию рядом, а потом продолжает, прочищая горло. — Единственное, что я бы сделал.… Я бы рассказал о тебе. Тому Олегу, который не видел смысла в жизни. Рассказал, что, несмотря на все, в конце будет человек, который будет любить его. Которого будет любить он. И ради этого стоит жить. Стоит терпеть. Стоит бороться. Олег смотрит на Дэни и видит в его глазах слезы. Олег хочет поправить его очки, но тянется слишком резко, застав Дэни врасплох. И Даня дергается неосознанно, будто боясь, что Олег вновь ударит его. Рука замирает на полпути, а Дэни пытается выровнять дыхание и успокоиться. — Прости, я просто не ожидал… — пытается оправдаться, заметив, как изменился взгляд Тернового. — Я не боюсь тебя, просто… Даня руку его перехватывает, прижимая к губам, будто от прикосновения зависит вся его жизнь, и Олег позволяет ему. Олег будто больной, тянущийся к лекарству, которое наконец-то получил. Блять, да они оба больны друг другом, и каждый поцелуй, каждое признание, каждое мгновение вместе приближает их к краю, откуда падать будут, взявшись за руки. Последняя стадия болезни начинается, когда Терновой понимает, что привязался. \\ — Мы теперь оба некрасивые, — шутит Даня. Олег сглатывает и напрягается еще сильнее, когда чужие пальцы касаются его лица. — Но я даже таким тебя любить буду, честно. Сложнее всего коснуться пальцев, чтобы оторвать их от лица, а не чтобы прижать к губам, выдыхая признания куда-то в указательный и средний. Сложнее всего видеть непонимание и огорчение в глазах, где должно быть только счастье. Сложнее всего скидывать с колен тело, которое хочется прижать к себе и никогда не отпускать. Сложнее всего отказываться от того, что принадлежит тебе безоговорочно. — Олеж, ты чего? — Лучше держись от меня подальше. В словах столько ледяного спокойствия и уверенности, что мороз идет по коже. Дэни сопротивляется его внезапной агрессии, испуганно пытаясь обнять, но Олег тут же его отталкивает. У этого мальчика действительно отсутствует инстинкт самосохранения, или он игнорирует позывы, предоставляя чувствам распоряжаться его разумом? Олег знает, что их никто не услышит — все ушли к Занетти, а они предпочли друг друга занятиям. Многое осталось невыясненным, и Терновой решает внести в это коррективы. — Что случилось? — спрашивает Даня. Всего минуту назад Олег улыбался, пальцами теплыми касаясь его спины, целовал невесомо в уголок губ, любил так нежно, что задохнуться можно от лепестков расцветающих незабудок. Дане не было страшно, когда он вышел на сцену, один против всего мира. Дане не было страшно, когда результаты сзади показывали, и он не был уверен даже наполовину, что сегодня домой не поедет. Дане страшно, когда ледяные глаза смотрят на него, проникая скальпелем под кожу и вскрывая вены. — Сделаем друг другу одолжение, — говорит Терновой, выпрямляясь в кресле, а Даня бессильно опускается перед ним на колени. Такой беспомощный. Такой покорный. — Прекратим все это. Я по горло сыт сопливыми речами и пустыми драмами. Поиграли — и хватит. — Олежа… — Нет-нет, позволь объяснить, — слова звенят в ушах, а перед глазами плывут белые круги. Олег сглатывает комок в горле, пряча страх за холодом глаз, ведь кто на проекте Актер Актерович Актеров, в конце-то концов? Олег умеет притворяться, даже когда больно. — Мы теперь оба известные, Дэни. Мы еще не ощутили это в полной мере, но это пиздец, понимаешь? Представители нового шоу-бизнеса, потенциальные звезды Блэк Стара, хиты которых держатся в Айтюнсе дольше некоторых песен наших наставников. А теперь представь, каково нам будет любить друг друга, когда нас будут преследовать по пятам. Ни одной спокойной минутки без камер и автографов. Постоянно, блять, прятаться будет ужасно сложно для нас обоих, Дэни. Даня молчит. По глазам видно, что возразить хочет, но молчит, как собачка, которой заткнули пасть. Как же хочется упасть к нему туда, в самый низ, в пропасть, и коснуться губами дрожащих губ… Олег делает судорожный вдох и продолжает. — В конце концов, ты устанешь. Это естественно. Захочешь выходить на улицу со мной без оглядки на прохожих, целоваться не в запертой на тысячу замков квартире, а там, где захочется, и тогда, когда захочется. В открытую держать мою руку на интервью, давая понять фанаткам, что зря они пальцы стирают в кровь, шля поцелуйчики и сердечки. Это охуеть как нормально. Ты захочешь, а я не смогу. Не смогу пожертвовать своей карьерой, потому что моя аудитория строится как раз на этих гребанных поцелуйчиках и сердечках. — Я ни за что не заставлю тебя… Не буду принуждать, если важна карьера… Его гребанные глаза уставляются на Олега в немой мольбе, будто одна неуверенная ложь сможет спасти их отношения. Олег выпрямляет спину, чувствуя себя, как в первый раз на сцене, — неебически высокомерным, эгоистичным и жестоким. Солдаты будут стрелять в детей, потому что они солдаты*… — Нет. Либо ты заставишь меня сделать то, что я не смогу, либо устанешь, бросишь меня, и разрыв будет болезненнее. Мы потратим больше сил и времени. А представь охуевание людей, если наши отношения выплывут наружу? Просто, блять, представь. Мы станем единственной гей-парой Блэк Стара, будем заинтересовывать людей не своими песнями, а тем, кто кого трахает и в какой позе. — Терри, — выдыхает Даня, но Олег качает головой так сильно, что она едва не слетает с шеи. — Люди уже давно не удивляются подобным вещам. В конце концов, давно пора поменять что-то. — Это не твоя толерантная Англия, развешивающая везде радужные флаги, Дань, — запинается на чужом имени, значащем так много, и слабо улыбается, — Я всю жизнь прожил в Узбекистане, где до сих пор есть наказание за гомосексуализм, в двадцать первом веке, прикинь. Знаешь, сколько стоит там моя к тебе любовь? Три года колонии — вот цена. Мой любимый папочка лично писал докладную на соседа, которого заподозрил в этом грехе. Просто представь, какой это позор на всю нашу семью там — мало того, что поет, так еще и гей! В России наказания за любовь нет, но есть ненависть и стереотипы. Я никогда не смогу привести тебя к своей семье и сказать: вот тот человек, которого я люблю. Никогда. — Не надо… — внезапно севшим голосом шепчет Даня. Олег на секунду позволяет себе глаза закрыть, чтобы не видеть его слезы. — Я не эгоист, Дэни, я забочусь не только о себе. Ты мне важен. Ты думаешь, нам охуенно будет защищаться от нападок интервьюеров? Охуенно тебе будет чистить гомофобные смс-ки с телефона, пока я сплю? Охуенно мне будет скрывать тебя за своей грудью от чужого кулака? Охуенно собирать нас обоих по кусочкам? Охуенно??? Голос срывается на последнем слове, и Даня вздрагивает невольно. Пустота давит на грудь. Олег пытается отдышаться после такого монолога, не встречаясь взглядом с Дэни. Боится, что сорвется. Боится, что пропадет в чужом горе, как только заглянет. Боится, что потянется целовать мокрые щеки, умоляя забыть все сказанное. — Я никогда не любил тебя, Дань. Это было весело, но нам пора остановиться. Мне необходима победа. Слова пробирают до костей. Олег собирает оставшиеся куски собственной маски и смотрит Дане, наконец, в глаза. Дэни смотрит так… прожигающе. Словно в душу заглядывает, вытаскивает правду на белый свет, оставляя все глупые слова позади. Чертовскигрязнаядуша ломает чертовскичистуюдушу. Нитки рвутся тихо, прорезая аорту, заставляя захлебываться. Солнце выжигает когда-то цветущую незабудками поляну, превращая все в пустыню. Синяк на коже притягивает взгляд, будто лишнее напоминание об олежиной слабости. Олег вскакивает, чтобы не видеть этого, не чувствовать, не понимать, что вина опять ложится на его плечи. Он ненавидит себя за то, что ломает до конца, поворачивая фантомную голову до вымышленного хруста. Убивает. Терновой знает, что если выйдет из комнаты, переступит ебанный порог, то все разрушит. Умрет. — Не могу поверить, что ты трус, Олеж. Не могу поверить, что ты сдался. Олег переступает порог. Терри ошарашено молчит, тенью прячется в темных окнах и заглядывает удивленно в олежины глаза. Терри не внес в этот разговор ни словечка. Терри не разрезал ни одной ниточки. Олег справился сам. \\ Сережа вваливается в репетиционную, сразу замечая Даню. Парень лежит на диване, не шевелясь и даже будто не дыша, взглядом прожигая потолок. Он никак не реагирует на присутствие PLC, и это по-настоящему пугает. За несколько недель их дружбы Сережа впервые видит его таким. — Плохой день? Даня ерзает на диване и мутным, безрадостным взглядом смотрит на PLC. Все ясно без слов. PLC устало вздыхает (он стал делать это регулярно) и садится на корточки рядом с диваном, чтобы разглядеть парня лучше. Я буду жить спокойно без тебя, Без этой драмы — дешевой драмы, без этой травмы. Куда делся прежний Дэни? Тот, который с веселой, чуть кривоватой усмешкой залетел на кастинг и порвал, сука, весь зал. Тот, который умел успокоить и поддержать даже не знакомых ему людей. Тот, который в песню вкладывал всю свою душу с ее детской наивностью и верой в лучшее. Тот, которого Сережа бесконечно любил. Того Дани больше нет. Того Даню обидели, ударили, оставив яркий синяк на щеке. Разорвали на кусочки, как волки серого козленка. Пережевали, растерзали, перемололи косточки, а потом выплюнули на свет — живи! Тот Даня не улыбается больше, не выносит чужих страданий, не может смотреть в глаза прямо. Тот Даня превратился в слабака. Доводишь до драмы, снова до драмы. Опять будут травмы. PLC устало вздыхает — глупая привычка, как и его любовь к Дэни — и готовится слушать. — Он меня бросил, как шавку какую-то. Раздражение, копившееся в Сереже все это время, внезапно достигает точки кипения. Почему Даня не видит того, что Сережа уже даже не скрывает? Почему он приходит к нему только когда ему что-то нужно? Почему отворачивается, когда PLC больно, но как только у Дани случается глобальная проблема, связанная, естественно, с гребанным Терновым, Дэни утыкается ему в грудь и умоляет о поддержке? Конечно! Сережа — помоги-мне-пожалуйста. Сережа — лучший-друг-и-только. Сережа — ты-что-делаешь-вообще. Сережа — какое-тебе-дело. Сережа — плечо-в-которое-можно-поплакать. Сережа — человек-которого-ты-бросишь-при-первой-возможности. — Я тебя предупреждал, — немного резко отвечает PLC, и Даня внезапно выпрямляется на диване, округлившимися глазами смотря прямо в душу мужчины, будто прочитав его мысли. Сережа закусывает губу, моментально забывая всю свою злость. Дане плохо. Даня загинается от чужой чертовскигрязной души, с которой сам связался. Даня вот-вот заплачет. Естественно, PLC будет рядом, чтобы… что? Поддержать, утереть слезы, солгать, что все будет хорошо, спасти, уберечь, увести от края? Наивно полагать, что поезд не ушел. Не буду тебе лгать, бросай карты на стол. — Это все, — шепчет изменившимся голосом Дэни, обхватывая острые коленки руками и качаясь из стороны в сторону. — Все. Все. Все. Конец. Что ж, если это конец, то Сережа в него не входит, он даже не в титрах — где-то в конце, в благодарностях, которые никогда не читают. Плевать всем на твою любовь искреннюю, если есть он — хоть объебись-облюбись, а тебя все равно не выберут. Я любладно давай я послушаю твои страдания по другому человеку. — Ты веришь, что в человеке могут существовать две личности? — смотря теперь куда-то в сторону от PLC, отрешенно спрашивает Даня. Сережа мотает головой, не совсем понимая, к чему это. — Я читал об этом. Раздвоение, альтер-эго, биполярность, вторая личность, связанная с творческим амплуа. То есть… ты как бы и ты, и не ты. — О чем ты, Дань? Даня морщит лоб, на бледных до этого щеках появляется подобие румянца, он будто оживает. PLC, напротив, будто отдает ему свою энергию, чувствуя, как слабость окутывает все тело. Дэни наконец-то решается рассказать то, что мучит его с самого начала: — Терри и Олежа. Сережа не понимает: этот мальчик шутит или на полном серьезе? И хорошо будет, если первое — можно будет просто посмеяться, а потом притвориться, что ничего не было. Но Дэни кажется серьезным, разглядывая собственные сцепленные руки. — Вы ебанулись и меня с собой захватить хотите, — качает головой PLC, позволяя смешку вырваться из груди. — Он по-твоему Эминем и Слим Шейди**, что ли? Даня даже не улыбается, смотря чуть насупившись, и молчание затягивает их обоих в самую бездну мыслей. PLC устало вздыхает — в который раз? он устал считать — и говорит уже совсем другим тоном, словно с обиженным ребенком. — Ты просто оправдать его хочешь, Дань. Это не он, это все Терри, подождите, Олежа еще вернется! — плохо пародируя его голос, восклицает PLC, на что Дэни вздрагивает и внезапно сжимается. — А если Олежи никогда и не существовало? Наивно полагать, что мы друзья в сети. Не буду тебе лгать — здесь разошлись пути. — Прекрати, — умоляюще просит Дэни, PLC слышит в его голосе слезы и тут же затыкается, будто резко нажали выключатель. — Я точно знаю, что он есть. Я ведь люблю его, просто ситуация такая… Какая именно ситуация Сережа не дослушал, потому что он просто встает и уходит из комнаты, прижимаясь обессилено к двери в коридоре, и сердце колотится где-то в глотке вместе с криком. Это все бесполезно. Сережа застывает рядом с раковиной, руки умывая во всех смыслах, губкой трет остервенело, до покраснения, пытаясь стереть ебанную любовь. Не помогает. \\ Никто в «Меркурии» не любит вставать рано, но Даня внезапно для себя открывает красоту рассвета над Москвой, и встает пораньше, чтобы заварить чай и встретить еще один день. Он движется бесшумно, боясь разбудить кого-нибудь после вчерашней вечеринки, закидывает чайный пакетик в любимую кружку и заливает кипятком. — Я слышал твое признание Терри той ночью… Или Олегу, я хуй знает, как ты их различаешь. Дэни замирает с обжигающе горячей чашкой в руках, узнавая Сережу по голосу. Уши предательски рдеют, будто его застали за чем-то непристойным, но и оправдываться тоже странно, поэтому Дэни просто спрашивает: — Что? — надеясь не получать ответа. PLC запинается, мнется, проваливается в гребанный ад. — Прекрати играть в слепого, Дань. Ты не нужен ни Терри, ни Олегу. Но мне нужен, блять, сильно. Я знаю, что ты его все равно выберешь, просто попытаться за тебя бороться стоит. Хотя сражение проиграно еще задолго до начала войны… Дэни осторожно ставит чашку на стол, дуя на обожженные пальцы. Он медленно оборачивается, боясь поднять взгляд и встретиться глазами с PLC, а потому упрямо разглядывает собственные красные пальцы. Сережа морщится, как от пощечины, а в голове кружится: ялюблюегоялюблюегоблятьтаклюблю. — Сереж, не надо, — тихо шепчет Даня, кусая губы и боясь обидеть. Это все так жутко неловко — отказывать человеку, которым дорожишь, но только как другом. Даня никогда не думал, что попадет в такое положение, но судьба расхохоталась и впечатала его в асфальт, заставляя грязь глотать. — Я не могу… — Что в нем такого, что ты к нему тянешься? Что есть в нем, но нет во мне, Дань?! Сережа внезапно оказывается рядом, отчаянно, резко, с надрывом произнося его имя. Он знает, что камеры выключены, а значит можно признаваться без опаски. Хотя это его мало волнует. Дэни вздрагивает, вспоминая первый поцелуй с Терри, и вытягивает руку, упирается в грудь в слабой попытке остановить. PLC мрачно усмехается, не делая шага вперед, хотя прекрасно понимает, что может взять то, что хочет. — Я не он, чтобы брать тебя насильно, — выдыхает отрешенно, вглядываясь в глаза, не видя в них хотя бы каплю нежности, а Даня еще сильнее хмурится, поджимая губы. — Я не он, чтобы причинять тебе боль. А может, тебе это просто нравится? PLC срывается с места, вылетая с кухни, тихо матерясь, а Даня еще какое-то время остается в неудобном положении, пока рука не затекает. Он садится на стул, чувствуя, как по лицу льются непрошенные слезы обиды и сожаления, руками закрывает рот, кусая тонкую кожу ладони, чтобы всхлипами не разбудить никого. Чай так и остался нетронутым, а рассвет — посмотренным. \\ Чем ближе полуфинал, тем крепче становилась власть Терри. Даже когда приступы кончаются, и Олег вновь становится Олегом, он раздраженно закатывает глаза на попытки Дани завести с ним разговор и временами злится. Сильно. До сбитых костяшек пальцев. Даня видит, как разгорается пожар ненависти в любимых глазах. Как из них утекают в Лету счастье, доброта, любовь. Вопрос в том, сколько Олег без Дани протянет. — Слава съест тебя, — кидает ему Дэни за завтраком. — О нет, милый, — качает головой Терри, отпивая обжигающий кофе и даже не кривясь, — я сожру ее сам. Олег знает, что причиняет Дэни боль, но не может ничего поделать. Он ранит его, унижает, оскорбляет, язвит, бросает одного в темноте, уничтожает, сжимает руками шею, провоцирует, ненавидит. Он рад бы был прекратить, да не может уже. Он видит, как PLC руки к Дане тянет, озираясь и нервничая, словно крадет что-то чужое, ему не принадлежащее. Олег рад бы был отпустить, отдать тому, кто точно сохранит в целости и проклятой тысячу раз любви, да не может уже. Олег

Даню

любит

но

Терри

его

сильнее.

Им осталось недолго.