Пустоцвет

День выдался дождливый и холодный, несмотря на уверенное лето по календарю. Такие дни иногда случались в Нью-Йорке, внезапно и без какой бы то ни было подготовки. Просто падали на головы разогретых и потных горожан, не считая нужным предупреждать о себе или как-то еще заботиться о комфорте человеческого населения. Вот еще вчера было плюс 90* градусов, а сегодня уже 66*. Михаэль, в отличие от подавляющего большинства, что населяло огромный мегаполис, такие дни любил. Он вообще любил, когда дождливо и холодно. Его дети шутили, что это, мол, говорит кровь предков, которая зовет сколотить деревянную посудину и отправиться куда-нибудь на север (юг, запад) грабить соседей. Михаэль смеялся, конечно, но доля правды в этих словах, безусловно, была. Не в том смысле, что он хотел грабить соседей. Но в холод он действительно чувствовал себя намного увереннее и, может быть, даже счастливее. Вероятно, это была одна из тех причин, по которой Михаэль взялся в тот день за дело, которое явно не прибавит денег, зато точно прибавит головной боли. Не то чтобы государственный защитник мог особо выбирать, кого защищать, а кого нет. Иначе бы они вовсе никого не защищали, ведь в бесплатном адвокате нуждались, как правило, те, кто с вероятностью в девяносто процентов был виновен. Причем, по закону подлости, в оставшиеся десять процентов входили те невиновные, чью невиновность было практически невозможно доказать. Но, так или иначе, Михаэль все-таки достаточно проработал в этой системе, чтобы отнекиваться от совсем уж проигрышных дел. А дело Франчески Борк было именно таким. Может быть, в старом мире, лет этак десять-двадцать назад, присяжные бы ей посочувствовали. Может, даже лет семь назад это бы прокатило: испугалась, не поняла, не приняла нового. Но сейчас… в глазах современной общественности Франческа Борк будет кем-то вроде педофила. Покуситься на беременного парня, мда… И, тем не менее, государственный защитник Михаэль Бергман согласился на это дело. Днем, уже порядком промокнув под непредсказуемым нью-йоркским ливнем, зашел в участок, чтобы прочитать протокол допроса. Конечно, он при этом столкнулся с заместителем прокурора, который будет выступать на стороне обвинения. И, конечно, на это дело назначили никого иного, как Рэми Уиттакера. Впрочем, было бы странно, если б Рэми упустил такое дело. Михаэль улыбался про себя вот уже несколько часов. Глупое отеческое чувство — он понимал, но уже давно не сопротивлялся ему. Ну, а теперь, вечером, адвокат защиты тащился в изолятор. Дождь, по-видимому, не собирался заканчивать. На улице было темнее обычного и единственное, на что тянуло государственного защитника, так это вернуться уже поскорее домой и достать припрятанную от старших детей бутылку шираза. Они, то ли к счастью, то ли наоборот, вошли в то, что называется взрослый возраст, и помимо очевидных плюсов (например, Михаэлю больше не надо было ходить на родительские собрания и даже думать, на что отправить их в колледж, оба старших уже работали и сами платили за свое обучение), так вот помимо плюсов были и некоторые минусы. Например, теперь дети могли совершенно спокойно подойти к домашнему бару и пропустить стаканчик. А то и два. А если приглашали гостей, то и вовсе приходилось прощаться с целыми бутылками. Главе семейства приходилось кое-что припрятывать, как будто это он теперь был подростком. Смех да и только. Все также кутаясь в плащ и мечтая о своем бокале шираза, Михаэль поздоровался с офицером на досмотре. Они уже много лет пересекались в этом месте. Так что адвокат, как воспитанный человек, которого не очень сильно ебёт его жизнь, даже улыбнулся и пожелал хорошего вечера. Сдал старенький и совсем не модный телефон, на котором все еще были кнопки. Потом прошел досмотр еще раз и улыбнулся молодому альфе на внутреннем КПП. Этот был новенький, но улыбок своих Михаэлю было не жаль. Абсолютно все в этот день укладывалось в привычную схему, пока он не дошел до комнаты переговоров. Там градус дружелюбия упал так же резко, как и те градусы, что за окном. От женщины, которая сидела за большим железным столом, ощутимо веяло безнадегой, отчуждением, безразличием. Крепкий коктейль. Адвокат вздохнул и начал снимать мокрый плащ. Быстрее начнет — быстрее закончит. — Здравствуйте, мисс Борк. Меня зовут Михаэль Бергман, и, если у вас нет возражений, то именно мне предстоит защищать ваши интересы в суде. Заученная, тысячу раз говоренная на автомате фраза, встречала разные ответы за те годы, что Михаэль Бергман провел в своей должности государственного защитника. На него матерились, к нему кидались, смотрели, как на бога и как на кусок дерьма. Улыбались даже, причем намного чаще, чем можно было бы предположить. Но вот Франческа Борк подняла от стола усталый, пустой и, как показалось Михаэлю, абсолютно мертвый взгляд. Одному богу и охране, конечно, известно, чего стоит человеку пройти через тюремное заключение. Адвокат за годы работы много раз видел, как люди ломаются еще в первые часы многолетнего или даже пожизненного срока. Но ее вопрос удивил его еще больше. — Немец? — Что, простите? — Михаэль на секунду отвлекся от папок с документами, которые доставал из своего кожаного портфеля, и снова взглянул на клиентку. Смотрит прямо, но уголок губ слегка дрожит, поза абсолютно одеревеневшая. Тревожные это все были признаки. Свой вопрос подзащитная не повторила. — Американец, мисс, — Михаэль улыбнулся одними глазами, прекрасно понимая, что излишнее дружелюбие тут некстати, а, вероятно, этой юной леди вообще воспринимается как агрессия. — Родился и вырос. А имя — как семейная реликвия, которую мы передаем друг другу просто по привычке. — У ваших детей тоже немецкие имена? — Шведские. И да, грешен, — кивнул адвокат, заканчивая раскладывать папки и не относящийся к делу разговор. — Итак, мисс Борк. У вас есть возражения против моей кандидатуры? — Детей вам родила женщина? Государственный защитник откинулся на спинку стула и уже в третий раз за последние пару минут встретился с этим тяжелым взглядом напротив. Что ж, девочка задавала вполне логичные для себя вопросы. — Я женился задолго до того, как у мужчин появился выбор: делать это с женщиной или кем-то другим. Я имею в виду, что это было даже до легализации однополых браков. Так давно, что один из моих детей — все еще обычный парень. И нет, мисс Борк, это, увы, никак не повлияет на мою работу. Я защищаю вас не потому, что поборник старых устоев. Она сползла по стулу, хотя из-за наручников, которые вынужденно вытягивали ее руки к середине стола, это было не очень-то удобно. Щеки вспыхнули. Такая очевидная злость. — Считаете меня виноватой? — с вызовом спросила она. — В том, что толкнули незнакомого человека под поезд? А вы сами, мисс Борк, считаете себя виноватой в этом? Франческа Борк как будто закаменела. Что ж, Михаэль умел задавать правильные вопросы без правильных ответов. По крайней мере, озвучивать такой ответ она не будет — это адвокату было ясно совершенно, еще с тех пор, как он прочитал распечатку допроса. Впрочем, игры пора было заканчивать: упражняться в риторических вопросах и философских высказываниях нужно в зале суда, а не в комнате для свиданий в тюрьме. — Неважно, что я считаю, мисс Борк, — адвокат примирительно поднял руки вверх. — Вам нужен защитник, и я это сделаю. Все, что смогу в данной ситуации. Так каков ваш вердикт? Да — нет? Она кивнула спустя несколько минут. Ведь на самом деле выбора у нее не было. — Хорошо, — вздохнул Михаэль, раскрывая свои записи. — Тогда давайте начнем. Работы предстоит много. Для начала. Вы сами пришли в участок и сдались полиции, дали показания, не требуя присутствия адвоката. Это значит, что мы вполне могли бы рассчитывать на сделку с помощником прокурора. Но. К сожалению, это только в теории. Я знаю человека, которого назначили на ваше дело. На сделку он не пойдет и попытается вытащить это дело в суд присяжных. — Мне должно быть от этого хуже или лучше? — бесцветно спросила Франческа. — Зависит от того, насколько вы любите внимание. Гособвинитель попытается сделать из дела шоу, а из вас — дьявола. С вероятностью восемьдесят пять — девяносто процентов, вам утяжелят статью. На убийство второй и даже первой степени я бы не рассчитывал, скорее всего, будет что-нибудь со словосочетанием «гендерная ненависть». — Ну, — криво улыбнулась Франческа. — Полагаю, это она и была. Адвокат защиты на минуту отложил свою старую записную книжку, которая — о, он точно знал — всегда смешила его оппонента по суду, человека совсем другого поколения… — Мисс Борк, вы намерены бороться за себя? Я имею в виду, что мои возможности в вашем деле, разумеется, не безграничны, но кое-что для вас мы сделать можем. Но только в том случае, если у вас будет к этому желание. — Что же вы можете сделать? — Франческа сползла еще ниже. — Психушка? Или в нашей стране уже открыли какое-нибудь тюремное поселение для женщин? Резервация там или еще что-нибудь в этом духе. — Мы можем построить свою линию защиты на том, что вы были расстроены в тот день. На затяжной депрессии. Присяжные — обычные люди. Среди них, наверняка, будут и те, кто поймет ваше состояние. — То есть другие женщины, вы это имеете в виду? — У вас и к женщинам какие-то вопросы, мисс Борк? Я не вполне понимаю… Франческа криво ухмыльнулась, но не ответила. — Мисс Борк, не тратьте свое и мое время. Если вы готовы сражаться, то советую начать диалог. Подготовка к слушанию — нудное, кропотливое дело. Помощников у меня, считайте, что нет. Так что за справками о вашем здоровье и характеристиками с работы придется побегать. Но это все будет мартышкин труд, если вы действительно настроены на позорный столб. — Ну, допустим, не настроена, — выдохнула подсудимая. Хоть что-то живое, настоящее промелькнуло. — Но не хотите же вы сказать, что стоит только захотеть… Ха. Если бы все зависело от желаний, мистер… как ваша фамилия? Я забыла. — Бергман. — Мистер Бергман. Так вот, если бы все зависело от моих желаний, то ситуации, в которой мне пришлось толкать под поезд беременное Нечто, вообще бы не было. Михаэль вздохнул. Все ему вдруг стало понятно с этой запутавшейся девочкой. Так серьезно в сослагательном наклонении говорят только те, кто хочет все исправить. Только не по-настоящему: это не сожалению о поступке, всего лишь нежелание разбираться с последствиями. Хотя… уже лучше, чем апатия и самобичевание. Что ж, приходилось Михаэлю защищать и таких убийц, которые убили бы снова. — Я понял. Значит, работаем. От этого брови у Франчески Борк удивленно поползли вверх, но, как и следовало ожидать, возражать она не стала. «Позволь женщине быть женщиной, решая за нее все проблемы, и, может быть, когда-нибудь тебе скажут «спасибо», — улыбнулся про себя адвокат. Подумал еще, что, наверное, теперь последний знаток женской натуры и способов с ними, с женщинами, обращения. Вот вроде и не пользуется этим знанием с тех пор, как встретил Холли в университете, а оно все никуда не девается. Не пропьешь… — Ваш допрос я читал, — Михаэль переключился на рабочий лад и углубился в свои записи. — Вы довольно подробно описали само происшествие. Но как-то обошли вниманием, где находились с двадцать седьмого июня по третье июля и почему решили прийти с повинной именно в этот день? Насколько я понимаю, вам удалось залечь на дно. Так почему вы сдались? — Совесть заела, — хмыкнула обвиняемая. — Так правильно? — Ну, для присяжных вполне. Но о том, как вести себя на процессе, мы поговорим позже. Где вы были, Франческа? Она вздохнула и отвела глаза: — То здесь, то там. Ничего примечательного, просто пряталась. — Поподробнее, мисс Борк. — Это что, важно? — вспылила она. — Все важно. Франческа снова поднялась на своем сидении и села прямо. То, что она не договаривает чего-то сакраментально важного, в этот момент стало очевидно. То, что она вряд ли решит этим поделиться — тоже. Михаэль вздохнул и потер пальцами виски. Жест слабости. Обычно он себе такого не позволял, оставаясь максимально собранным и беспристрастным. Но эта дамочка выпивала его, как бокал того же шираза — факт. — Позвольте я буду с вами откровенным еще раз, — вздохнул адвокат. — Дело — швах. Я понимаю, сейчас вы вряд ли готовы делать различия между двумя возможными исходами дела, оба из которых обещают вам тюремное заключение. Но, поверьте человеку, который почти в два раза вас старше, разница есть. Вы потом — может быть, не сразу, а лет этак через пять-семь — будете винить себя за глупость и излишнюю импульсивность. Но вы все еще можете повлиять на исход дела. Просто будьте со мной откровенны. Я попытаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы подобных сожалений у вас не было. Поверьте мне. Обвиняемая наклонилась вперед. И впервые у Михаэля появилось чувство, что стену он наконец-таки пробил. Чувство оказалось обманчивым. — Вы такой же, как я, — доверительным, очень человечным и совсем не издевающимся тоном сообщила Франческа. — Вы — рудимент. Человек из прошлого. С той лишь разницей, что чуть более удачливый. У вас есть семья, а вот ощущения сжирающей, опустошающей ненужности нет. Будьте этим счастливы. И при возможности уезжайте куда-нибудь, где нет этих… всех… Доживете свой век, как нормальный человек, — она на мгновение отвела взгляд куда-то в угол, впрочем, смотрела туда недолго. А когда снова взглянула на Михаэля, то выглядела холодной и опустошенной оболочкой от когда-то нормального человека. — Мне нечего вам больше сказать. Мне очень жаль. Адвокат защиты кивнул и начал складывать свои вещи обратно в портфель. Надо было решить еще миллион вещей, но он больше не мог. Должен же был и этот день когда-то закончиться. — Я вас понял, мисс Борк, — слишком уж нарочито спокойно кивнул Михаэль, — еще увидимся. *** Однако свой следующий визит к Франческе Борк Михаэль трусливо откладывал столько, сколько было возможным. Причиной тому был, разумеется, не страх как таковой. Хотя что-то пугало государственного защитника в той бездне отчаяния и одиночества, из которой с ним общалась подзащитная. Дело было в другом. Ее история снова заставила задуматься на тему, которую Михаэль пометил грифом «секретно» еще много лет назад. О том, как его собственные дети будут жить в этом чудном новом мире? Ответа на этот важный вопрос у адвоката никогда не было. И Михаэль, как мудрый человек, своих времени и нервов на решение подобной загадки не тратил. Но теперь… Вернувшись после встречи, он так и не выпил вина. Вместо этого пошел в комнату к средней дочери, которой было почти девятнадцать и с которой, если быть откровенным, мистер Бергман давно не говорил по душам. Что говорить сейчас, он тоже не понимал. Надо заметить, Биргитта его в этом поддержала полностью. Разговор «ни о чем» не клеился, а дежурные вопросы адвокату было задавать стыдно. Родная дочь все-таки, а не коллега на ежегодном симпозиуме по профилактике преступности или чего-то подобного. В результате Михаэль устало присел на кровать и попытался всмотреться в лицо, которое одновременно напоминало и собственное отражение, и лицо жены. Ни подрагивающих уголков губ, ни пронзительно-отчаянного взгляда… Франчески Борк здесь, слава богу, не было. Но что будет через десять лет? Через пятнадцать… — У тебя все хорошо? — вдруг спросила дочь, озвучивая не свою роль, а как раз-таки роль Михаэля. — Боюсь за тебя, — признался государственный защитник. Близким людям он врать не любил. Так себе качество, когда тебя спрашивают про достоверность Санта Клауса, к примеру. — Волнуюсь. — Из-за того дела с убийством омеги? — Биргитта вернулась к конспекту и снова начала что-то просматривать в компьютере, лениво крутя колесико мышки. — Откуда знаешь? — Мама сказала, что ты взял это дело. — Все-то она вам говорит. — Просто предупредила, что ты, скорее всего, пойдешь к нам с ревизией на тему «как мы адаптируемся в современном мире». — Ммм… и как? — рассеянно спросил адвокат. Проницательности жены он перестал удивляться лет этак пятнадцать назад. В конце концов, она его действительно знала как облупленного. Намного лучше, чем он ее. Но это, наверное, потому что женщин до конца познать вообще невозможно. — Я кажется… — прервала Биргитта эти мысли. Аккуратный пальчик застыл на мыши, — кажется, я лесбиянка, па. У меня есть подруга. Михаэль выдохнул. Не то чтобы он был к этому не готов. Младший ребенок омега многое поменял в его мировоззрении. Да и не только его собственный ребенок-омега. И все же… все же. Он устало помассировал глаза и уши. День, который начался так хорошо, по итогу выходил из разряда «так себе». — Ты счастлива, Гитти? — спросил он, наконец. — Ну, я не чувствую потребности толкать омег под поезд. Михаэль поднял на дочь осуждающий взгляд. — Ладно-ладно, — заторопилась она. — Пошутить нельзя. Я счастлива, и мне хорошо. Не волнуйся. — Приводи свою подругу на ужин, — кисло вздохнул Михаэль и поднялся с кровати. Чмокнул дочь в макушку, как делал это, казалось бы, совсем недавно, когда Биргитта все на свете посыпала блестяшками — то ли позавчера, то ли шесть лет назад, и пошел в их с женой спальню. Может, и права была Франческа Борк. Может, им с Холли действительно стоит уехать в совсем другое место и дожить там свой скучный век, в котором не было такого большого выбора. Можно будет вспоминать былое с такими же рудиментами человечества, как они сами, выращивать цветы, ходить на рыбалку и смотреть старые фильмы. Те, где главные герои — всегда мужественные парни, не умеющие сдаваться и плакать. А их избранницы — хрупкие красивые девушки с большой грудью и тонкой талией. Мда, пожурил себя Михаэль, такое сексистское эльдорадо для староверов журналисты разнесли бы в пух и прах. И, может быть, были бы правы. В конце концов, идеи с концлагерем и резервацией еще никогда не заканчивались хорошо. *** Дело не клеилось. Михаэль бегал по городу, как собака с высунутым языком. Взял все возможные справки и характеристики. Разыскал подруг детства и парней из колледжа. Опросил начальника и — даже! — официанта в баре около Мэдисон сквер, куда Франческа Борк забежала сразу после убийства. Между прочим, опередил прокурора и сам вызвал парня свидетелем защиты… И все же он не понимал. Совершенно не понимал, куда делась его клиентка 28 июня, и где она пропадала до 3 июля, когда пришла в полицию. Вернее: почему она пришла, когда уже в общем-то скрылась от преследования? Разумеется, для его линии защиты это была не самая важная информация. И все же внутренний голос, опыт или интуиция — все вместе твердили адвокату, что упускать этот аспект никак нельзя. А он упускался, выскользал из рук, никак не хотел проясняться. Идти с таким ощущением в суд было самоубийством. Так что Михаэль Бергман немного лениво брел уже на четвертую встречу с Франческой Борк, которую избежать, увы, было никак нельзя. До заседания оставались считанные дни, а прояснить вопрос с пропажей могла только сама подзащитная. Проходя по тюремным коридорам, Михаэль все так же улыбнулся знакомому на первой вахте. Потом кивнул охраннику на второй — на этот раз дежурил еще один старый знакомый. На нем-то и стало понятно, что что-то не так. Вместо обычного приветствия мужчина на секунду замер, а потом начал с таким рвением болтать о погоде, что до комнаты переговоров, куда обычно приводили Франческу, Михаэль уже почти бежал. Картина, которую он застал в переговорной, оказалась даже ужаснее, чем он успел себе вообразить. Нет, Франческу не избивали мужья-омеги тюремных служителей. И нет, ее не допрашивал какой-то особо наглый журналист, подкупивший охрану. Дела обстояли намного, намного хуже. — Мистер Уиттакер! Будьте добры отойти от моей подзащитной и немедленно покиньте помещение! — Конечно, мистер Бергман, немедленно, — очень вежливым и обманчиво спокойным тоном ответил зампрокурора, который и был назначен обвинителем на это дело. Однако несмотря на суть слов, он все так же держал Франческу Борк за волосы, оттягивая ее голову назад и вниз, все так же нависал над ней и продолжал буравить ее лицо взглядом. Что бы ни произошло в этой комнате, ничем хорошим это закончиться не могло. Михаэль перевел взгляд на свою подопечную. Сумасшедшая девочка то ли улыбалась, то ли скалилась, как загнанное в угол животное. Хотя почему как? — Рэми! — Михаэль снова прикрикнул, и на этот раз все же удостоился ответного взгляда. — Ты не имеешь права находиться здесь без моего присутствия. Не говоря уже о том, что не имеешь права причинять физический вред. Отпусти мисс Борк. Ты же понимаешь, что я вынужден написать… — Жалобу. Но только если мисс Борк сочтет нужным ее подать, — перебил его государственный обвинитель, выпуская накрученные на кулак волосы и быстро отходя от Франчески к противоположной стороне стола. Там, на стуле, Михаэль наконец приметил очередной щегольский портфель. — Так как вы, уважаемая? Будете жаловаться на очередного омегу, который портит вам жизнь? Франческа засмеялась ненормальным каркающим смехом, а Михаэль в очередной раз подумал, что таким грязным приемам он своего лучшего ученика абсолютно точно не учил. Теперь, если Борк все-таки пожалуется, то сделает свое положение в глазах присяжных и судьи еще хуже, чем было. Поди докажи с таким обвинением, что ее права нарушил омега. А не пожалуется — и… хотя все зависит от того, что было сказано. — Все, что ты узнал во время этой встречи, Рэми, будет исключено из дела. Ты же понимаешь, что я легко этого добьюсь. — Не утруждайся, — зампрокурора поправил и без того идеально сидящий пиджак, подхватил свой дорогой портфель и поравнялся с мистером Бергманом. — Никаких сведений твоя подзащитная не сообщила. Считай, что мы просто по-приятельски обсудили некоторые наболевшие личные вопросы. На этих словах Рэми Уиттакер вышел из комнаты свиданий. Противно скрипнула старая петля на оцинкованной двери. — Наверное, стоило толкать под поезд его, а не то беременное Нечто, — донеслось со стороны Франчески Борк.