Пустоцвет

Вилли Беккет: «А я напоминаю, что буквально считанные минуты остаются до начала самого громкого судебного слушания последних десятилетий. Наверное, не будет преувеличением сказать, что такого мы не видели со времен О’Джей Симпсона. Хотя кто как, а я в 90-е правосудием не увлекался». Гвендолин Адамс: «Наверняка в те годы тебя больше привлекала «Улица Сезам». Вилли Беккет: «Ха, спасибо за комплимент, Гвен». Гвендолин Адамс: «Но ты, безусловно, прав. Такого громкого, а — главное — открытого судебного процесса Америка не видела давно. В ближайшие дни мы действительно будем иметь уникальную возможность: не упустим ничего из того, что произойдет в зале суда и на его подходах. Трансляция организована силами национальной широковещательной компании совместно с несколькими агрегаторами». Вилли Беккет: «Это вообще потрясно! Двадцать пять видеокамер внутри Верховного суда штата Нью-Йорк будут работать он-лайн на протяжении всех предстоящих заседаний. Вы можете просматривать их все в режиме «соты» или выбрать интересующий план. Видео будет доступно на сайтах наших телеканалов и страницах в соцсетях — адреса сейчас на экранах. Даже на финале кубка регби такого не увидишь!». Гвендолин Адамс: «Это точно. Ну, а комментировать происходящее здесь, в студии на Таймс сквер, будем мы: самый известный блоггер-омега Вилли Беккет, у которого четыре миллиона подписчиков в инстаграмм». Вилли Беккет: «И человек-икона, бессменная ведущая девятичасовых новостей и просто женщина, на мнении которой выросло не одно поколение — Гвендолин Адамс». Гвендолин Адамс: «Мне нет и шестидесяти, Вилли. Максимум два поколения. Но пора бы нам оставить шутливый тон. Я вижу, что к знаменитой лестнице верховного суда уже направляется один из главных людей предстоящего процесса. Это Михаэль Бергман — защитник, которого Франческе Борк предоставило государство. И, пожалуй, этому человеку придется сегодня поработать за всю адвокатскую братию, чтобы хоть как-то оправдать свою подопечную». Вилли Беккет: «Боюсь показаться предвзятым, но вряд ли ему это удастся. Зрители, наверняка, знают, что на моей странице уже неделю идет он-лайн голосование о наказании, которого достойна Франческа Борк. И у меня плохие новости для этой дамочки. Пока электрический стул лидирует с отрывом в шестьдесят пять процентов». Гвендолин Адамс: «Но я напоминаю, что смертная казнь является неконституционной в штате Нью-Йорк, так что судье тоже придется нелегко, выбирая наказание для мисс Борк. А то, что присяжные вынесут обвинительный вердикт, вряд ли кого-то удивит. Впрочем, мы пока забегаем вперед». Вилли Беккет: «О, а вот и действительно главный герой этого дня. К зданию суда подъехал заместитель прокурора штата Нью-Йорк, обвинитель по этому поистине леденящему душу делу — Рэми Уиттакер. Держите меня семеро, потому что я собираюсь петь дифирамбы этому человеку-легенде, пока мне не заткнут рот! Мистер Уиттакер не просто адвокат. Это, друзья мои, адвокат-омега, который не проиграл еще ни одного своего дела. Я вообще не совру, если скажу, что он самый влиятельный из людей третьего гендера на данный момент. Наша гордость! Живое доказательство того, что пол неважен, если хочешь добиться успеха! А еще на нем просто космический костюм. «Том Форд», полагаю». Гвендолин Адамс: «Да, в мое время девушкам про таких говорили «хорошая партия», хотя девушкам уже давно так не везет. Должна заметить, мистер Уиттакер не зря красуется. И я не про костюм, Вилли. Это дело, безусловно, станет его триумфом. Разночтения, как говорится, неуместны, и спорные прогнозы делать тоже смысла нет. Только два вопроса сейчас занимают умы миллионов зрителей: «Что именно могло подтолкнуть Франческу Борк к такому поступку?» и «Что ей за это будет?». Вилли Беккет: «Я бы оставил только последний вопрос, Гвен. Причины ясны — это ненависть, шовинизм и дискриминация. Все то, с чем мы, люди нового поколения, учимся жить последние годы». Гвендолин Адамс: «С чем человечество учится жить всю свою историю, Вилли. Причем так до сих пор и… Ох, как же легко сорваться на философский тон, когда слушается подобное дело. Мы, безусловно, еще обсудим эту проблему с приглашенными экспертами. А сейчас, дорогие телезрители, я напоминаю, что мы ждем саму подсудимую. Вот-вот из тюрьмы должны доставить Франческу Борк». Вилли Беккет: «Последние два месяца — все то время, что шло следствие — она находилась в заключении. Что примечательно, судья даже не назначил возможного залога, чтобы Борк дожидалась суда дома. И я считаю, это правильно». Гвендолин Адамс: «Скорее, показательно. Многим жестоким преступникам назначали заоблачный залог в несколько миллионов и даже миллиардов долларов. Понятно, что таких денег у преступников, как правило, не водится. Но конституционная возможность, таким образом…» Вилли Беккет: «О какой Конституции тут говоришь, Гвен? Эта дама ушла от преследования после убийства. Я напоминаю, мы до сих пор не знаем, где она пряталась и как смогла все это провернуть, но факт остается фактом: если бы она захотела убежать снова — сделала бы это с легкостью». Гвендолин Адамс: «Не факт, а предположение. Подробности задержания нам до сих пор не известны — следствие их пока не огласило. Однако адвокат защиты апеллирует к тому, что имела место явка с повинной. По его мнению — да и по закону, вообще-то — это должно являться веским доводом к смягчению приговора». Вилли Беккет: «Я, конечно, не знаток законов, но, по-моему, смягчающим обстоятельством должно быть сожаление о содеянном, а о нем адвокат защиты что-то не упоминал». Гвендолин Адамс: «В этом и предстоит разобраться на судебном заседании». Вилли Беккет: «Ооо! Вот и она! Я вижу машину». Гвендолин Адамс: «Что ж, все, кто сейчас смотрит нашу трансляцию, выбирайте план на камере шесть. Лицо этой женщины навсегда войдет в историю человечества. По крайней мере, мы точно запомним его надолго». Вилли Беккет: «Она улыбается! Гвен, ущипни меня! Я не верю, что можно быть такой наглой!» *** «…это было как во сне. Знаете, я никогда о таком даже не мечтал. Я имею в виду, какой вообще парень станет о таком мечтать? Ранний брак по залету, да еще и такой… Я же, когда встретил Лукаса, только-только встал на ноги. Закончил колледж, устроился в перспективную компанию, играл в баскетбол с друзьями и клеил кого ни попадя в барах… А тут он. Он…» Вилли Беккет: «Господи, я сейчас сам заплачу». Гвендолин Адамс: «Тише, Вилли. Ты перебиваешь трансляцию». Рэми Уиттакер: «Расскажите, как вы познакомились, мистер Мерфи». Джейк Мерфи: «Я не могу… я не могу, понимаете? Мы всегда вместе… рассказывали… после свадьбы…» Рэми Уиттакер: «Продолжайте» Джейк Мерфи: «Просто это так глупо всегда звучало… Только у Лукаса получалось рассказывать мило… Он прошел мимо меня. Прямо как в ромкомах всяких. Я переходил 18-ую, а он навстречу. Даже не видел его. И он меня не видел. Просто вдруг так… уютно запахло. Счастьем? Не знаю. Я сам до этого не верил: истинные — или как там? — запахи всякие. Я не чувствовал, хотя мне еще лет в шестнадцать врач сказал, что я, скорее всего, из четвертого гендера… А тут прямо… не смог дальше идти. Развернулся, пошел обратно. Вынюхивал, как собака… Три улицы за ним шел. А у него тогда насморк был, он не понял ничего. А когда я его увидел… как будто калейдоскоп вместо непонятного рисунка Мону Лизу показал. Я понял, что больше не надо никуда идти. Искать никого не надо. Что все, что мне нужно — это он… А он испугался, потому что видок у меня тогда был, как у маньяка». Рэми Уиттакер: «Что было дальше?» Джейк Мерфи: «Счастье. Жизнь. Я, честно говоря, плохо помню… Все как один миг. Как сон… Мы встречались какое-то время. Пару месяцев, на самом деле. Потом Лукас так быстро забеременел. А я даже испугаться не успел. Казалось бы… а было так хорошо. Я только этого и хотел. Мы поженились. И все было… не было того, чего я боялся раньше. Мне не хотелось убежать. Не хотелось найти кого-то другого, без этих проблем. Мы выбирали кроватку, обои, игрушки. Мы так ждали…» Рэми Уиттакер: «Как вы хотели назвать сына, мистер Мерфи? Знаю, это причиняет вам боль. Но вы должны дать понять присяжным, как дорог был вам ваш муж. И какую потерю вы понесли». Джейк Мерфи: «Какую потерю? Я до сих пор не меняю постельное белье на нашей кровати — вот какую. Два ебанных месяца не могу это сделать, потому что каждую ночь нюхаю его подушку! А она не пахнет! Ничем не пахнет, потому что мой муж и мой ребенок тоже теперь гребаное ничто! Их нет! А я зачем-то все еще есть!» Рэми Уиттакер: «У вас были попытки суицида после произошедшего, мистер Мерфи?» Джейк Мерфи: «Я…» Рэми Уиттакер: «Да или нет, мистер Мерфи?» Джейк Мерфи: «Да, были». Рэми Уиттакер: «И что же заставило вас жить дальше? Я напоминаю, что вы сейчас в прямом эфире, и ваши слова могут услышать дети». Джейк Мерфи: «Я хотел посмотреть на ту су… На ту мразь, которая уничтожила мою жизнь. И я хотел увидеть, как она сама отдает концы». *** «…абсолютно низко, если меня спросите. Копошение в нижнем белье пошиба средненькой мыльной оперы — это просто насмешка над судом». Вилли Беккет: «Но вы же не будете отрицать, что подобный судебный процесс просто невозможно было бы замолчать». Конрад Бейл: «Замолчать — да. Но сделать его закрытым от прессы было бы гораздо более в духе свободы слова, как бы парадоксально это ни прозвучало». Вилли Беккет: «Вот уж действительно — парадоксально. С чего бы нам скрывать от общественности подробности этого дела?» Конрад Бейл: «С того, молодой человек — очень молодой человек, если быть честным — что это теперь охота на ведьм, а не правосудие. Я знаю, на чем сделал карьеру ваш герой Уиттакер, которого вы так превозносите. Это очень нечистоплотный в моральном плане человек, который не задумается над тем, что он творит с жизнями не только обвиняемой, но и тех, чьи интересы он якобы защищает. То, до какого состояния он доводит в зале суда родственников погибшего — только подтверждает мои слова». Гвендолин Адамс: «Не надо быть беспринципной сволочью, чтобы довести до слез родственников несправедливо убитого мальчика». Конрад Бейл: «И что в итоге? Что дальше? Ну, давайте дадим людям факела и вилы, раз вы так уверены не только в виновности Франчески Борк, но и в том, что она не имеет права на защиту, справедливый суд или раскаяние». Вилли Беккет: «О, только не надо спекулировать на том, какая несчастная и ущемленная женщина сидит сейчас на скамье подсудимых! У нее есть адвокат, у нее есть присяжные, в числе которых, кстати, есть и женщины. Этот суд никак не ущемляет ее гражданских прав. В отличие от нее самой, кстати. Потому что она-то на гражданское право жить, вопреки расовым и гендерным отличиям, не посмотрела!». Конрад Бейл: «Вы, молодой человек, еще сами не понимаете, какую травлю устроили. Причем не сегодня и не на прошлой неделе». Вилли Беккет: «Я имею право высказывать свое мнение. Или вы мне сейчас в свободе слова отказываете?» Конрад Бейл: «На свободу слова и мнения я покушаться не буду. Но это не ваш канал в соцсети. Это национальное телевидение. А вы здесь выполняете не роль блоггера, а работу журналиста. И хоть все уже подзабыли, в чем разница, я напомню: в принципе объективности. Ваша задача — дать голос всем сторонам конфликта, чтобы зрители сами сделали вывод, а не…» Вилли Беккет: «Сделать вывод, что толкать омег под поезд — это не преступление, что ли?» Конрад Бейл: «Не утрируйте. Убийство — это ужасно. Но для того, чтобы наказать виновного, у нас есть Конституция и весь Уголовный кодекс. То же, что устроили вы в эфире и что устроил в суде Уиттакер — это профанация. За человеческую историю было совершено миллионы убийств. У большинства убитых имелись мужья, жены, родители и дети. Но суть не в них. Сейчас под всеми этими слезливыми историями Уиттакер прячет настоящее обвинение: не то, что Борк убила, а то, что она — пережиток старого мира, то, что такие, как она — вслушайтесь, насколько страшно это звучит — не смогут вписаться в новое общество! И вы именно такое общественное мнение создаете!» Вилли Беккет: «Даже не смейте намекать на дискриминацию! Нет-нет-нет. Это слово не про таких, как Франческа Борк. Не женщины в целом, а конкретно эта женщина недостойна того, чтобы ее жалели только по гендерному признаку. Будь на ее месте обычный мужчина, мы бы возмущались точно так же». Конрад Бейл: «Разумеется. А если бы был альфа? Или другой омега?» Вилли Беккет: «Да как!..» Гвендолин Адамс: «Коллеги, я думаю, нам пора снизить градус беседы. Напоминаю, что у нас в студии на правах эксперта сегодня присутствует один самых известных юристов Нью-Йорка, глава компании «Бейл и Кортс» — Конрад Бейл. И это было его мнение по поводу текущего судебного слушания. Мы вернемся к вам после небольшой рекламы. Не переключайтесь. Впереди допрос свидетелей стороной защиты…» *** Гвендолин Адамс: «Что ж, все меньше времени остается до допроса подсудимой — Франчески Борк». Вилли Беккет: «Если кто-то только сейчас очнулся от комы и впервые наткнулся на нашу трансляцию, напоминаю, что судебное слушание по делу об убийце беременного омеги Лукаса Мерфи идет уже восьмой день подряд. За это время обвинение и защита опросили не только свидетелей самого убийства, а их немало, но также и всех, кто оказался причастным к этой трагичной истории. От исповеди мужа и родителей Лукаса до сих пор глаза на мокром месте, честно». Гвендолин Адамс: «Сложно остаться равнодушным к такому горю. Оттого, наверное, все американцы, и мы в том числе, особенно ждем допроса самой Франчески. На заместителя прокурора Рэми Уиттакера мы можем положиться. Думаю, он озвучит все накопившиеся вопросы». Вилли Беккет: «А их немало! На протяжении всего процесса эта мадам не проронила ни слова. А от выражения ее лица у меня уже у самого начинается нервный тик». Гвендолин Адамс: «Два дня назад в нашем эфире был психотерапевт Джулиан Фостер, с которым мы попытались составить психологический портрет мисс Борк. Этот эфир доступен на всех сайтах, где идет наша трансляция. На случай, если кто-то пропустил этот интереснейший разговор». Вилли Беккет: «О, начинается! Начинается! В зал вошел судья. Все встали для приветствия. Уиттакер сегодня особенно хорош. Знает, черт, что запись этого допроса еще долгие годы будет мелькать на экранах. Может, даже в учебники войдет. Кстати, пока судья обговаривает формальности… знаешь ли ты, Гвен, что за эти восемь дней в омежьем мире произошла настоящая революция?». Гвендолин Адамс: «Надеюсь, никто не пострадал». Вилли Беккет: «Только откровенные омежьи наряды! Интернет просто взорвали модные луки господина государственного обвинителя. Теперь самый писк — строгие костюмы-тройки и прическа низкий хвост». Гвендолин Адамс: «Ну, хотя бы за популяризацию хорошего вкуса стоит сказать Рэми Уиттакеру «спасибо». Хотя далеко не все настроены так восторженно в отношении этого человека. Как вы все видите, около нашей открытой студии на Таймс сквер постоянно стоят пикетчики с плакатами самого… впрочем, вы действительно сами можете видеть, какого содержания». Вилли Беккет: «Зашоренные религиозные фанатики и обозленные бабы!.. Прости, Гвен. О, все, начинается. Франческа Борк прошла на место ответчика и дает присягу. Господи, у меня прям сердце заколотилось». Гвендолин Адамс: «Что ж, слушаем. Мистер Уиттакер, жгите, как говорили в мое время». Рэми Уиттакер: «…Итак, мисс Борк, чтобы наш суд не упрекали в субъективности, я попрошу вас рассказать свою версию произошедшего. Не ограничивайте себя во времени и в подробностях. Сегодня мы здесь для того, чтобы узнать вашу правду». Франческа Борк: «Как мило с вашей стороны». Рэми Уиттакер: «Что случилось 27-го июня, мисс Борк?» Франческа Борк: «Мои максимально подробные показания прикреплены к делу в виде записи допроса. Ознакомьтесь сами, если до сих пор не потрудились». Рэми Уиттакер: «И вы не хотите озвучить свои показания перед присяжными? Перед пострадавшими?» Франческа Борк: «Нет, мистер «Станцую на вашей могиле». Не хочу». Рэми Уиттакер: «Тогда позвольте я зачитаю, а вы поправляйте меня, если вдруг вспомните что-то еще». Франческа Борк: «Что, например? Как вы приходили ко мне в тюрьму 18 июля, совали руку мне в трусы и требовали сказать, что вы очень сексуальный парень, несмотря на то, что не парень?». Гвендолин Адамс: «Ха… а девочке палец в рот не клади» Вили Беккет: «Не может…» Рэми Уиттакер: «Вы подавали жалобу на домогательства, ущемление в правах и давление со стороны следствия или обвинения, мисс Борк?» Франческа Борк: «Нет, мистер Уиттакер, вы мне недвусмысленно намекнули, что не в моем положении жаловаться на омег». Рэми Уиттакер: «Прошу внести в протокол слушания, что ранее подсудимая не подавала жалоб, согласилась с составом суда и отвода государственного обвинителя не просила. Давайте вернемся к показаниям, мисс Борк. Итак, здесь указано, что вы увидели Лукаса Мерфи еще на подходе к станции метро, когда курили…» Вили Беккет: «Так… это пока неинтересно. Не понимаю, на что рассчитывает эта ненормальная? Ни один здоровый омега не покусился бы на нее. По-моему, яснее ясного, что она просто хочет скомпрометировать суд. Дождалась же, пока Уиттакер начнет ее опрашивать — ни раньше, ни позже». Гвендолин Адамс: «Время для таких заявлений действительно выбрано странное. С другой стороны, хуже ей уже вряд ли станет. Когда людям нечего терять, они не врут». Вили Беккет: «Неужели ты ей веришь, Гвен? Это бред. Подобное нарушение поставило бы все обвинение под сомнение. Сторона защиты этим бы точно воспользовалась и попыталась снять Уиттакера». Гвендолин Адамс: «Тише, Вилли, кажется, ему все-таки удалось ее разговорить». Рэми Уиттакер: «Вы ненавидите омег, мисс Борк?» Франческа Борк: «Я ненавижу свою жизнь, мистер Уиттакер». Рэми Уиттакер: «И вы вините в этом омег? В своем несчастье?» Франческа Борк: «Ну не себя же мне винить, право слово» Рэми Уиттакер: «Вы раскаиваетесь в поступке?» Франческа Борк: «Более или менее». Рэми Уиттакер: «Вам не жаль родственников убитого вами человека?» Франческа Борк: «Не больше, чем, например, своих родственников». Рэми Уиттакер: «Где вы были с 28 июня по 3 июля?» Франческа Борк: «Пряталась». Рэми Уиттакер: «Где?» Франческа Борк: «В Нью-Йорке. На белых женщин почти не обращают внимания. Хорошо быть девочкой, если вы понимаете, о чем я, господин не-вполне-мужчина». Рэми Уиттакер: «Вы были в одном месте?» Франческа Борк: «Нет». Рэми Уиттакер: «Вы хотели уехать?» Фрначеска Борк: «Да». Рэми Уиттакер: «Почему тогда решили сдаться?» Франческа Борк: «…» Рэми Уиттакер: «Почему?» Франческа Борк: «Мне стало страшно». Рэми Уиттакер: «Страшно? Чего же?» Франческа Борк: «…Не хочу жить в этом мире… в котором вы все скоро проснетесь»… *** Михаэль Бергман: «…я не прошу оправдать мою подзащитную. Мы все за эти дни успели пропустить историю несчастного Лукаса Мерфи через себя. Благодаря стараниям моего оппонента, вы, господа присяжные, буквально побывали в шкуре и мужа бедного мальчика, и его родителей, и всего омежьего гендера. Я сам побывал. И это весьма грустно и больно, должен признать. Я ведь тоже отец омеги, и, увы, слишком хорошо могу представить, что пережили эти люди… Но в нашей истории осталось белое пятно — это моя подзащитная и ее «шкура». Да, в отличие от мистера Джейка Мерфи, в отличие от родителей Лукаса, она совсем не вызывает сочувствия. Она не откровенничает с нами, как со старыми друзьями. Но она вообще не такая. Поверьте, я немало времени провел, пытаясь найти хоть одного ее друга, и должен признать, что у Франчески Борк их просто нет. У нее уже давно не осталось людей, с которыми она могла бы позволить себе… расслабиться. Быть откровенной. Побыть стервой. Или побыть слабой. День за днем, год за годом, эта молодая женщина оказывалась все дальше от нас с вами. От социума. От людей. От мужчин, которые могли бы ее полюбить. От женщин, которые могли бы понять. И никто! Никто не протянул ей руку помощи! Мы с вами пробегаем мимо, стараемся не замечать проблем таких, как Франческа Борк. Потому что у нас у самих полно таких проблем. А Франческа Борк — не больной ребенок, не грустный щенок, она даже не считается меньшинством. Белая цисгендерная женщина с хорошим образованием и работой — не та категория людей, которая вызывает сострадание. Да, я знаю, что вы можете подумать. Мы всегда сами виноваты в том, что происходит с нашей жизнью. Глупо винить обстоятельства или эволюцию — разумеется. Франческа Борк сама не попросила о помощи, она не обратилась к специалисту, не обратилась к богу, не сделала ничего, чтобы себе помочь. Но кто не был на ее месте? Кто? Ну же, поднимете руку! Кто за последние годы не чувствовал себя лишним, выкинутым, непонятым, потерянным? Кто не смотрел на себя в зеркало, не понимая, кого видит в отражении? Кто не боялся одиночества? Кто не боялся, что для него просто нет места в этом мире, который вдруг взял и поменялся, не спросив ни людей старого поколения, хотят ли, ни людей нового — нравится ли им? А? Да, Франческа Борк виновата в том, что убила человека и не рожденного ребенка. А мы виноваты в том, что игнорируем проблемы таких людей, как Франческа Борк! В том, что сейчас травим их на всю страну. В том, что делаем все для того, чтобы таких, как она, становилось больше. Каждый заслуживает шанса. Заслуживает, чтобы ему вовремя протянули руку, выслушали и дали совет. Кто-то встречает человека, который ему помогает. А Франческа Борк такого человека не встретила». Вилли Беккет: «Почему защитник говорит это Уиттакеру, а не присяжным? Почему все молчат? Что вообще происходит?» Рэми Уиттакер: «Господин судья, обвинение ходатайствует об изменении наказания…» *** Самый молодой государственный обвинитель Нью-Йорка и адвокат защиты вышли с черного хода. По идее, надо было идти к прессе, дать комментарий, разъяснить смягчение приговора, но… они ещё и сами толком не понимали, что все это значит. Рэми первым дошёл до скамейки в небольшом сквере за зданием суда. В это время дня привычно пустынное место: обед давно прошёл, слушания по большинству дел тоже закончились. Сюда выходили только делопроизводители, чтоб скурить сигарету, да и то — прямо около выхода. Когда-то именно Михаэль Бергман открыл Рэми этот секрет. Обвинитель бросил свой портфель на белую скамью и сам буквально упал рядом, сполз ниже, кладя голову на спинку и одновременно развязывая узел своего дорогого галстука. Минутный порыв давно прошел, оставив после себя только зияющее пустотою непонимание, зачем он все это сделал. Зачем попросил смягчить наказание с пожизненного в одиночке до 30 лет в поселении, зачем поставил свою карьеру на кон, как теперь будет объясняться с прокурором. Он-то, в отличие от прессы, в треп про гуманистический подход и руку помощи не поверит… — Ты молодец, Рэми, — мягкий голос гос защитника заставил адвоката повернуть к нему голову. Мистер Михаэль Бергман сел рядом, на ту же скамейку, но глядел куда-то вдаль.  — Посмотри на меня, — попросил Рэми. Адвокат послушно повернулся, не скрывая от коллеги добрых морщинок вокруг глаз. — Ты сделал большое дело, — сказал он. — Может, мир станет хоть немного лучше. — Но это в очередной раз ничего не значит? — Смотря для кого. — И сколько ещё дел мне надо просрать, Микке? Сколько подвигов во имя добра совершить, чтобы, наконец, стать достойным тебя? Адвокат вздохнул, покачав головой. Он немного неловко похлопал коллегу по колену: — Я много раз говорил тебе об этом, Рэми. Я не альфа и даже не гей. Я люблю свою жену и своих детей. И ты для меня такой же любимый ребёнок, которого я направляю вот уже больше двенадцати лет. Когда-нибудь даже твоё знаменитое упрямство закончится, ты встретишь хорошего человека, заведёшь детей. Я надеюсь, тогда ты поймёшь мои чувства к тебе и мою к тебе отеческую любовь. Ее невозможно смешать с плотским желанием. Я просто не могу дать тебе то, чего ты так жаждешь.  — Какие к хренам дети, если ты — мой истинный — сам этого не чувствуешь, а мне не веришь? — Рэми… Михаэль Бергман грустно усмехнулся, потирая руками вмиг покрасневшие щеки. Давняя-давняя привычка, выдающая смущение. Рэми знал. За свою жизнь он успел миллион раз поставить Михаэля Бергмана в неловкое положение. — То, что люди стали по-другому размножаться, не делает из нас какой-то другой вид, — с той же уверенностью, что и во время своей финальной речи, сказал Михаэль. — Мы все те же люди. Невозможно встретить идеальную пару. Ей можно только стать самому, если приложить огромные усилия и потратить на это всю жизнь. То, что молодежь называет истинностью — просто химия для зачатия. Ничего общего с отношениями и любовью это не… — Блядь, Микке! Не говори о том, чего не знаешь. Не говори, потому что в такие моменты мне кажется, что сумасшедшая Франческа Борк права, и единственное, что мне поможет — это толкнуть тебя под поезд или прыгнуть туда самому.  — Это пройдёт. Рано или поздно. — Хватит обещать мне счастье, мудила, — Рэми скинул чужую руку со своего колена, но со скамьи так и не встал, снова закрыл глаза. Вспышка гнева закончилась так же быстро, как и началась. Он еле слышно прошептал. — Ты обещаешь мне это счастье много лет, но как можно быть счастливым без того, кого любишь? — Счастливым можно быть только самому по себе, Рэми. Со мной, без меня… пока сам себе это не позволишь — не будешь. Франческа Борк тоже могла бы найти себя в этом мире. До того, как подъехал тот поезд, разумеется… Надеюсь, когда-нибудь ты и это поймёшь — Надеюсь, — Рэми Уиттакер запустил пальцы в идеально зачесанные волосы, помассировал виски, затем подхватил портфель и, не прощаясь, медленно пошёл к выходу из сквера. Это был единственный урок Михаэля Бергмана, экзамен по которому Рэми так и не мог сдать, сколько ни старался.