Багровый пик

— Утро доброе, - спокойно произнёс Кристиан на следующий день, когда они с Тиллем встретились в столовой. Пианист был свеж и ясен, в отличие от невыспавшегося Линдеманна, который на Кристиана глядел с удивлением. Лоренц был так спокоен, так сдержан и приветлив, как будто не подозревал и не чувствовал накаленной обстановки вокруг, и Тилль позавидовал его безмятежности. За окном в неясном утреннем свете смутно белело поле, окаймленное цепью гор, и этот тоскливый дикий пейзаж располагал к хандре и печали. — Разве? — скептически возразил Тилль с грубоватой улыбкой, не думая, что Кристиана это может задеть. — Вы ещё не привыкли к здешней природе и потому скучаете, — Лоренц терпеливо улыбнулся сквозь бороду. — Возможно, — писатель отвёл взгляд, стараясь не замечать напряжённого дыхания Кристиана, который не понимал, отчего его друг, вчера бывший вполне жизнерадостным, так мрачен. — Вам надо развеяться, — деликатно заметил пианист, укладывая тонкие пальцы на чёрный рукав Тилля. Писатель смотрел мимо, на соседний столик, где их вчерашние знакомые разговаривали о чём-то бурно и весело, с трудом подавляя взрывы смеха. На одно мгновение Тиллю захотелось присоединиться к ним, чтобы не терзать себе душу этой странной и неправильной любовью, но Кристиан ему слишком нравился, чтобы уходить от него просто так. Писатель дорожил каждой минутой, проведённой рядом с пианистом, но и наедине Тилль мучился, когда оставался рядом с ним. Линдеманн догадывался, что его чувство взаимно, но от этого не становилось легче - ведь у него был соперник. Серьёзный соперник, потому что Рихард был сильной натурой. А о том, что он тоже любит Кристиана, было несложно догадаться. И в том, что пианист выдавал за крепкую дружбу, Тилль видел любовь. Вот только чувство Рихарда было другим — собственническим и диким, как у первобытного человека. Наверняка он не ограничивался платоническим чувством. И когда Тилль невольно представил Кристиана с Рихардом вместе, без одежды валяющимся на кровати, ему стало так противно, что яичница, состоящая почему-то из одного желтка, едва не покинула желудок. — Вы так мрачны сегодня, — продолжал Кристиан, отложив вилку. — На вас больно смотреть. Тилль горестно покачал головой, зная, что ясный холодный воздух не отвлечет его от мыслей, но Кристиан мягко коснулся его руки, продолжая: — Как насчёт покататься на лыжах? Вы, кажется, не умеете кататься. А пока будете учиться, у вас не останется времени на грусть. — Да, конечно, вы правы, — вяло согласился писатель, отворачиваясь. — Я просто не выспался. —Вы не будете против, если с нами поедет Рихард? — осторожно спросил Кристиан и подался назад, когда Тилль вздрогнул, поднимая недобро горящие глаза. — Нисколько не против, — ответил писатель холодно, закидывая в рот несколько очень солёных ломтиков желтка. Ему не хотелось обидеть возлюбленного, который, видно, относился к Рихарду с трепетом, но и вновь видеть это надменное курносое лицо не хотелось ещё больше. Кристиан счастливо заулыбался и не мог усидеть на месте, дожидаясь, когда Тилль окончит трапезу. Лоренц с необыкновенным оживлением говорил о местной природе, словно созданной для прогулок, и Тилль сам не заметил, как уже не мог отвести глаз от осененного лохматой бородой лица. И он уже не думал, что борода эта никак не вяжется с интеллигентным лицом Кристиана, потому что взгляд любящего придавал очарование и этой странной детали. Писатель был готов хоть целый день слушать нежный дребезжащий голос со слегка картавым "р", наблюдать, как тонкие руки с широкими запястьями орудуют вилкой, отправляя кусочки яичницы в ярко-розовый рот, слабо видный из-за редких каштановых волос. Самое земное, почти низменное казалось Тиллю прекрасным в исполнении Кристиана, и писатель краснел, потому что знал — так начинается любовь. И подобное чувство он испытывал далеко не в первый раз, только сейчас оно было особенно сильным, почти болезненным, от которого хотелось избавиться. — На рецепшене вам должны выдать лыжи и прочее снаряжение, — засмотревшись, Тилль не слушал, о чем так оживленно говорил Кристиан, и вздрогнул, вспомнив о прогулке. — Но я не умею ездить на лыжах, — честно признался писатель. — Может, будет лучше просто прогуляться? — В этой местности столько снега, что надо быть пушинкой — здесь и я по колено проваливаюсь, — обнадеживающе улыбнулся Кристиан. — А я буду вас учить. — Я не сомневаюсь, что из вас выйдет хороший учитель, — Тилль усмехнулся, и хотел сказать что-то ещё, но его прервали обитатели соседнего столика, один из которых внезапно запел на весь зал: — Разбежавшись, прыгну со скалы. Вот я был, и вот меня не стало. И когда об этом вдруг узнаешь ты, Тогда поймёшь, кого ты потеряла. Голос, громко певший на неизвестном языке, показался Тиллю очень приятным, и писатель обернулся, наблюдая за певцом. Это оказался их вчерашний знакомый — коренастый крепкий мужчина с круглым лицом. Кожа у него слегка светилась, будто подсвеченная изнутри. Но если вчера мужчина не казался отягощенным интеллектом, то сейчас Тилль заметил на этом простом и приятном лице выражение сильного чувства, а нехитрые черты под воздействием музыки стали почти красивыми. — Знать бы, о чем эта песня, — мечтательно произнёс Тилль, радуясь, что неприятному разговору нашёлся другой поворот. — Он поёт с такой экспрессией... На ум невольно пришла вчерашняя песня в исполнении Рихарда, но Пауль, хоть и не был профессионалом, пел гораздо трогательней и лучше, отчего Тилль проникся бурной мелодией, хотя не понимал ни слова. — Гордо скину плащ, вдаль направлю взор. Может, она ждёт? Вряд ли... это вздор. И, издав дикий крик, камнем брошусь вниз. Это моей жизни заключительный каприз... Мелодия была весьма чувствительной и прониковенной, а сдержанные гитарные аккорды, сменявшиеся яростным бренчанием, придавали ей ещё больше очарования. Пауль пел, тщательно вытягивая каждую ноту, а Кристоф, похоже, никогда не покидавший его, не мешал, внимательно слушая. — Спросите у него, — усмехнулся Кристиан, которого разухабистая песня с криками в конце куплетов не затронула, — он недавно приехал из России, и знает много песен. Эту он часто поёт. Там что-то про скалу и несчастную любовь, — несерьёзно прибавил он, явно недооценивая талант певца. — Разбежавшись, прыгну со скалы, — запел Пауль ещё яростней, в попытке извлечь из гитары нечто вроде металлического соло. —Вот я был, и вот меня не стало. И тогда себя возненавидишь ты, Лишь осознав, кого ты потеряла. Кого ты потеряла, кого ты потеряла, — хоть Тилль по-прежнему не мог догадаться, о чём речь, ему стало неловко наблюдать за исполнением, в которое была вложена душа. — Ладно, вы пока спросите у него, а я попробую уговорить Рихарда, — шепнул Кристиан на ухо заслушавшемуся писателю. "Что-то мне подсказывает, что он так легко не согласится", - прибавил про себя пианист, бесшумно уходя. Тилль слушал, как зачарованный, и отвлекать его было бы нетактично. Несмотря на то, что уже давно взошло солнце, Рихард всё ещё лежал на тёплой после двух тел кровати и лениво пощипывал струны гитары, с которой почти не расставался. Кристиану же его сонливость была только на руку — пианист успел побыть наедине с Тиллем, но не догадывался что за это время Рихард успел проснуться и о многом догадаться. Кристиан собирался нежно разбудить его, но Рихард, едва услышав лёгкие шаги, приготовил ревнивые слова. И когда пианист наклонился, собираясь поцеловать возлюбленного, певец ощерился, откатываясь в другой край кровати. — Ещё только утро, а ты уже как всегда, — усмехнулся Кристиан, отворачиваясь к шкафу. Последнее время ему всё чаще приходилось прибегать к неискренности и сворачивать напряжённую ситуацию в шутку, и от этого пианист чувствовал себя неловко — ему всё казалось, что все видят его ложь. И ревнующий Рихард видел эту ложь лучше всего. — Может прокатишься, освежишься? — нарочито развязно спросил Кристиан, удивляясь, что Рихард ничего не спрашивает, хоть и видит, как пианист надевает куртку. — Если только с тобой, то не против, — без энтузиазма процедил он, кидая на Кристиана взгляд ленивой сытой кошки, — а если в компании этой деревенщины с равнины, то ни за что. В его голосе не было ни презрения, ни отвращения к Тиллю, но Кристиан всё равно раздражённо скрипнул зубами. Он бы хотел защитить честь Тилля и попросить возлюбленного прикусить язык, но промолчал, завязывая шнурки лыжных ботинок. — Приятной прогулки, — так же равнодушно пожелал Рихард, когда Кристиан взвалил на плечи рюкзак и собрался уходить. Прощальный поцелуй был бы здесь явно лишним.