Багровый пик

— Не правда ли, прелестная погода? — слишком бурно заметил Кристиан, когда они выбрались из отеля. Тиллю так совсем не казалось, и он с недоверием смотрел на Лоренца, который в одно мгновение побелел и затрясся — до того было холодно, но Кристиан виду старался не подавать, видя, что Тилль не особенно горит желанием гулять по снегу. Да и ещё и на лыжах, которые писатель неуверенно держал, опасаясь начать учиться. — У нас в распоряжении всё время до обеда, но если вы проголодаетесь, то здесь неподалёку есть ресторанчик, где специально таким гулякам подают жареное мясо и глинтвейн, — подкупающим тоном произнёс Кристиан, вставая на лыжи так, как будто это было самое естественное движение. Уперев острые концы палок в снег, он легко оттолкнулся и заскользил вперёд. Тилль не сразу понял, что Кристиан убегает, и, подхватив палки и лыжи, погнался за ним. Догнать удалось не сразу, да и на снегу это было тяжелее, поэтому, нагнав Кристиана, Тилль уже запыхался, а его колючие щёки стали ярко-румяными, отчего пианист не мог им налюбоваться. — Ради глинтвейна я был бы не прочь и прокатиться, — конечно, Тилль кривил душой, говоря это, ведь на эту прогулку он выбрался лишь для того, чтобы побыть наедине со своей любовью, которая была так раскована и безмятежна потому, что не знала — её любят. — Покажете, как с ними обращаться? — осторожно спросил Тилль, укладывая лыжи на мягкий пушистый снег и осторожно просовывая ноги в специальные закрепы. — Конечно, — казалось, Кристиану эта просьба доставила самое настоящее удовольствие. Он терпеливо руководил Тиллем, который не мог запомнить самых простых приёмов и не знал, куда девать руки и ноги. На снегу он был неуклюж, как бегемот, но влюбленному Кристиану эта неловкость казалась прелестной. Указывая, как именно ставить ноги, и как нагибаться, пианист всё старался словно случайно коснуться писателя, чтобы приободрить его, но Тилля эти движения вгоняли в неловкость ещё большую, и он невольно сторонился, хотя в глубине души желал продлить эти касания. Когда тонкая рука в пестрой варежке касалась его плеча, к сердцу приливала кровь, отчего оно начинало колотиться, как у подростка, а всему телу становилось удивительно тепло и хорошо. Убрать бы ещё нервическую дрожь в ногах, и прогулка стала бы воплощенной мечтой. А так Тилль боялся лишний раз взглянуть на Кристиана, чтобы случайным взглядом не смутить его. Но пианисту и так хватало сильных чувств. Объясняя правила, он всё чаще задерживал взгляд на больших недоумевающих и непонятно от чего блестящих глазах. В другой обстановке Кристиан, может быть, и догадался бы, в чём дело, но сейчас, когда холод скрадывал все мысли, придираться к мельчайшим изменениям в лице друга не было смысла. Хотя Кристиан не мог не заметить, что взгляд этот смущает его. Под внимательным руководством у Тилля стало получаться, хотя иногда он падал нарочно, чтобы почувствовать, как Кристиан помогает подняться и бережно отряхивает его от снега. Лоренц не замечал его маленькой хитрости, и всё чаще касался Тилля, направляя его лыжи. Медленно, но верно они удалялись от отеля, никого не встречая на своём пути. В другой раз это напугало бы их, но два влюбленные друг в друга человека хотели побыть в одиночестве, наедине со снегом и небом. И в тишине пустыря Тилль между тем всё чаще ловил себя на том, что не слушает Кристиана, поглощенный любованием и редкими заботливыми касаниями. Писатель смотрел на него, раскрыв рот, и не боялся, что простудится. Он старался запомнить каждую минуту, проведенную вместе, ловил каждый обращенный к себе взгляд, и не хотел замечать того, что и без того серенькое небо становилось всё темнее и темнее. Кристиан думал точно так же, только старался держать себя в руках, сдерживая желание заговорить о чём-нибудь милом и глупом. Но Тилль сам натолкнул его на такой разговор, когда громко икнул и торопливо закрыл рот рукой, мгновенно краснея. Кристиан улыбнулся, наблюдая за его смущением, и писатель покраснел ещё гуще, стараясь задержать дыхание. — Может, вы сегодня совсем не пили? — осторожно спросил Кристиан, когда Тилль пытался побороть нарастающую икоту всеми известными ему способами. Но писатель отрицательно замотал головой, одной рукой сжимая ноздри, другой рот. — Попробуйте тогда надавить на диафрагму, тоже помогает, — почему-то неуверенно предложил Кристиан, хотя ему самому этот способ всегда помогал. — А диафрагма — это где? — растерянно спросил Тилль, имевший весьма смутное понятие о внутреннем строении своего тела. — Здесь, — выдохнул Кристиан холодным белым облачком, прижимая руку ребром к самому началу живота Тилля, под грудью, и от этого смелого жеста писатель невольно подался назад, хотя желал продлить этот момент. От волнения и близости любимого существа он стал совсем красный, и в неловкой попытке задержать дыхание икнул ещё громче, безумно стесняясь этой глупой ситуации. Кристиан неохотно отнял руку от скользкой ткани пуховика возлюбленного, осторожно глядя на смущённую пунцовую физиономию. Тилль, сильный и могучий человек, конфузясь, прикрывал рот, затравленно глядя, и это выглядело смешно и трогательно. — Есть только один верный способ избавиться от икоты, — сдавленно, чтобы снова не заикать, прошептал Тилль и резко вздохнул, снова задерживая дыхание. — И какой же? — Кристиан снова приблизился на опасное расстояние, почему-то заглядывая ему в лицо снизу вверх, хотя ростом был выше писателя. — Петь. Только я не решился бы петь перед кем-то. — Почему? У вас очень красивый, сильный голос — вы наверняка прекрасно поёте. К тому же лучше немного постесняться, чем так мучиться, — возражать этому внимательному подкупающему взгляду Тилль бы никогда не смог. — Если хотите, я могу отвернуться. — Не стоит, - усмехнулся писатель, проходя немного вперёд. — Я спою. Он глубоко вдохнул, до дна наполнив мощные лёгкие, и запел — действительно густым и хорошим голосом: — Сквозь лапник выйду в бор густой, Где виделся в последний раз с тобой. Укутал вечер бархатным платком Путь мой извилистый в краю лесном. И черный лес стоит в затишье. Больно мне, больно! И пения птиц не слышно. —Он пел немного не в том регистре, в котором говорил, но это придавало пению писателя особую прелесть — Кристиан слушал его, как зачарованный. Хорошо разбиравшийся в музыке, он на секунду подумал, что для достижения совершенства над этим голосом надо поработать совсем немного — тогда бы это мощное горло смогло бы покорить оперную сцену. Но видно было, что Тилль пел для себя — по тому, как он отворачивался, стоило Кристиану подойти ближе. Иногда он проговаривал слова сквозь зубы, словно стесняясь того, о чем пелось в нежной балладе —но скорее, это была обычная боязнь сцены, хотя Тилль был публичным человеком. Но если книги он писал для публики и не боялся её, то пение для него было чем-то очень личным, что он никогда не решился бы вынести на обозрение. И не вынес бы, если рядом был бы не Кристиан. Рядом с пианистом Тилль не боялся побыть настоящим. — Без тебя я сам не свой. Без тебя. Сам наедине с собой, вне себя. Без тебя часы считаю, а с тобой Все секунды замирают. И покой, — Тилль слишком поздно заметил, что происходящее в песне чрезвычайно похоже на то, что он чувствовал сейчас — вернее, песня и была описанием теперешнего чувства. Но когда писатель понял это, то уже вкладывал в пение всю душу и не боялся того, что Кристиан прочитает немыслимое между строк. Он пел во весь голос, уже никого не смущаясь, и в тишину прозрачного воздуха выплескивал своё чувство к Кристиану, которое по-прежнему считал безответным. Пианист слушал его, ошеломленный, покоренный красотой этого голоса, который как нельзя больше подходил к царящей вокруг тишине. И понемногу догадывался, вслушиваясь в нехитрые, но чувствительные слова — то, что он испытывал к Тиллю с самого начала их знакомства, могло оказаться взаимным. В это время Рихард наслаждался одиночеством, хотя совесть немного грызла его за грубое отношение к Кристиану. Но певец долго валялся в кровати, протяжно и со вкусом завтракал, любуясь открывающимся пейзажем. И может быть, впервые чувствовал себя хорошо и спокойно наедине с собой. Однако это отрадное одиночество длилось недолго — едва только желудок оказался плотно набитым, и впереди встала перспектива целого дня безделья, Рихарду стало не по себе. Ревность к уехавшему Кристиану вспыхнула в нём с новой силой, и Круспе, хоть и не хотел никуда ехать, поспешно стал напяливать на себя лыжную амуницию. Ведь нельзя было оставлять Кристиана наедине с этой деревенщиной — между ними определённо что-то не так! А если Рихард дорожит своей любовью, то он никак не позволит себе прохлаждаться, пока Кристиан явно пользуется его отсутствием. Этого поэта с равнины надо было устранить, и как можно скорее. Рихард быстро глянул на смутно вырисовывающийся во влажном холодном воздухе силуэт Багрового пика, и довольно хмыкнул. Морщины на лбу разгладились, вот только в глазах застыло хладнокровное выражение убийцы. Этим утром на огромном поле перед отелем ещё никого не было, хотя погода вполне подходила для катания. И потому, едва встав на лыжи, Рихард легко разглядел на непорочно-белом снегу две точки, становившиеся всё меньше. Он узнал бы их, будь они даже микробами. Из-под лыж брызнули снежинки, до этого лежавшие плотным покровом, а сам Рихард, снедаемый ревностью, уже мчался вперёд, стараясь не утерять двигающиеся точки из виду. Понемногу они всё больше становились похожи на человеческие, и явно чувствовали, что их уединение нарушили. — Эй вы! Двое! Подождите меня! — Рихард на мгновение остановился и закричал, сложив руки рупором. Его, кажется, услышали, потому те двое невольно обернулись и пошли вперёд ещё скорее. Они двигались пешком, и нагнать их не составляло труда, что Рихард и сделал. — Привет, — несколько ошеломленно произнёс Кристиан, явно не хотевший его видеть. Только что пианист наверняка смеялся, а сейчас Рихард чувствовал пульсирующее в воздухе отторжение. Тилль недовольно молчал, понимая, что теперь уже ему нужно возвратиться в отель, хотя по-настоящему лишним здесь был Круспе. — Кататься одному было бы тоскливо, а в такой приятной компании я сделаю это с удовольствием, — он широко и фальшиво улыбнулся, глядя сразу на обоих. Кристиан выглядел совсем растерянным, а Тилль был явно недоволен появлением такого спутника. Но это Рихарду и было надо. Он видел, что во взглядах мужчин было отчетливо написано: «Убирайся», но всё равно предложил: — Прогуляемся? А отказать было бы невежливо. Поэтому Тилль с Кристианом вяло согласились, и прогулка, поначалу такая приятная, проходила в давящем молчании. Тилль всё чаще недовольно косился на Кристиана, который, в свою очередь, боялся поднять глаза на Рихарда. В том, что прогулка была испорчена, был виноват не Круспе, а те напряжённые отношения, которые царили в этом треугольнике. Обстановку надо было разрядить, и потому, когда они проходили в месте, где Багровый пик был прекрасно виден, во всей своей первобытной мощи, Тилль решился спросить: — Скажите, а с Багровым пиком связаны какие-нибудь несчастные происшествия? Кристиан вздрогнул, оглядываясь в сторону величественно молчавшей горы. Он знал множество историй про тех, кто хотел покорить "Нож" и в другое время с удовольствием рассказал бы их. Но сейчас они были в поле одни, и в тишине, непривычной для этих мест, молчание Тилля, который спросил это неспроста, отдавало чем-то жутким. Однако не ответить было бы невежливо. Рихард молчал, согревая руку у огонька сигареты. Он ожидал, что Кристиан расскажет одну из тех историй, которую гитарист знал прекрасно, и приготовился не слушать. — С любой горой связана мрачная история - каждый может умереть, взбираясь на небо, — не то уклончиво, не то готовясь к рассказу, заговорил Кристиан. Он помолчал, глядя на острый силуэт, который в тумане навевал ужас, и, чувствуя ожидающие взгляды двух пар глаз, продолжил: — Это было в тридцатые, как раз в конце Великой депрессии. Их было трое — два парня и девушка, которую они не поделили. На пик они всходили тоже втроём, и непонятно — то ли один перерезал трос сопернику, то ли столкнул его вниз. В холле санатория есть фотография тех лет, и всем, кто сюда приезжает, показывают эту девушку, — прибавил Кристиан со вздохом, не понимая, почему его слушают с таким интересом. — Её звали Кристина. Она не знала того, что эти двое влюблены в неё, и потому не решилась спускаться с человеком, который убил. — И что с ней стало? — тихим хором спросили два голоса. "Перерезал трос", — отметил Рихард, кинув быстрый взгляд на нахмурившегося Тилля. "Столкнул вниз", — певец вовремя отвернулся, потому что в эту же минуту в него впились огромные, пустые от жажды новой цели глаза. Писатель приготовился думать о мести, уже не обращая внимания на замершего в недоумении Кристиана (пианист не понимал, отчего мужчины вдруг уставились друг на друга с такой злобой). — Она вернулась в долину. Одна. И до конца жизни скорбела по обоим, потому что любила двоих и не могла отдать предпочения одному. — Закончил он решительно, но севшим голосом, и отступил. — Будь я режиссёром, я бы снял фильм про эту троицу, — словно между прочим, заметил Рихард, поправляя лямку рюкзака. — Драму в духе Ремарка, где главная героиня умирает от туберкулёза — вы ведь помните "Трёх товарищей" ? Оба взглянули на него, не скрывая недоумения, но Рихард продолжал разгласольствовать, в упор глядя на Тилля: — Мне кажется, у неё должны быть очки, голубые глаза и вьющиеся тёмные волосы. А тех двоих я вижу как нас с тобой, — внезапно прибавил он, указывая на себя и писателя. — Предлагаете и нам забраться на гору, чтобы поубивать друг друга? — Тилль постарался сказать это с насмешкой, хотя от слов Рихарда и всех этих совпадений делалось совсем неуютно. — Только нам и делить-то некого, — прибавил он сквозь зубы. — Разве? — оскалился певец, уже не скрывая презрения. Кристиан, до этого не решавшийся вмешиваться в их разговор, поспешил положить руки им на плечи в примиряющем жесте. Беспричинное и непонятное беспокойство охватывало его всё сильней, но Кристиан всё равно не мог понять, почему его хорошие знакомые относятся друг к другу с почти ненавистью. — В самом деле, — торопливо заговорил он, осторожно стискивая плечо Тилля и незаметно поглаживая Рихарда, — почему бы нам не взобраться на пик? Каждый, кто сюда приезжает, пытается его покорить. "Заодно я смогу проверить, друзья они мне или нет", — поспешно облизнув обветренные губы, прибавил пианист про себя, чувствуя, что начал понимать. — Пойдём дальше? — беспечно спросил Рихард, вырываясь из некрепкой хватки Кристиана. Певцу было приятно, что писатель понял его намёк. Было только обидно, что не понял этого намёка Кристиан, бывший причиной их распри, и который первым должен был разглядеть повторившуюся спустя много лет ситуацию в их кружке. "Раньше делили женщину, теперь делят мужчину," — почти довольный, что у него будет возможность отомстить (и какая!), закончил певец, легко вставая на лыжи. Он плавно скользил по мягкому снегу, уже не думая о нагонявшем его Кристиане и Тилле, который неуклюже переступал позади. — Ты можешь объяснить, что происходит? — оказавшись совсем рядом, спросил Кристиан не то напуганно, не то раздражённо. — То, что завтра мы пойдём на гору, — спокойно процедил Рихард, стараясь не смотреть на возлюбленного. — Мне хочется разнообразия. Кристиан понимающе кивнул, замедляя темп, но на самом деле всё его существо было против экспедиции. Пианиста упорно не покидало ощущение, что ничем хорошим это не кончится. Тилль, слышавший их разговор, оглянулся, глядя на гору — Багровый пик спокойно смотрел на них, серый и зловещий.