я
30 июня 2018 г. в 18:30
Подкатываешь яйки. К девулям. Который день.
Ладно, третий.
Так вот, подкатываешь.
Привычно и уверенно, но вновь и вновь сам же сливаешься. Яйца совсем скоро начнут звенеть при ходьбе, потому что на третьем десятке лет уже стыдно слишком часто спускать в собственный кулак. Еще стыднее, когда возможность спускать в другое место есть, но ты ею не пользуешься.
Подкатываешь. И тут же откатываешь без чьей-либо ебаной помощи.
От мысли, что скоро начнет болеть — усердно надраивающая — рука, становится смешно, и ты лыбишься. Какой-то парень дальше по коридору, у окна, напрягается, замечая тебя. Отворачивается. Ссыт очевидно.
Ты лыбишься лишь сильнее/надменнее. Болеть, естественно, ничего не начнет, ведь твои мышцы в порядке, в рабочем/боевом состоянии. Даже те, что на кистях и запястьях чуть ли не всегда готовы напрячься и кому-нибудь врезать.
Ты не поклонник насилия, но иногда это — вынужденная мера. Твоя разве, блять, вина, что кто-то не знает рамок и не научен взрослым поколением, как полагается дышать и в какую сторону?
Вряд ли.
На животе синяк — очевидно. Можно было бы сказать, что по ночам тебе еще снится острота его коленки, коленки того жидочка, но на самом деле тебе снится кое-что более содержательное и похабное. Все эти нежности и сопли не по твою душу. Стенания под окнами высокой башни, драконы, белые кони… Хочется сплюнуть и прополоскать рот, а затем хорошенько, долго-долго выматериться, чтобы восстановить в голове нужную микрофлору.
Ты прекрасно знаешь, что был бы не прочь жидочку присунуть, хотя спасать даже его из башни ты бы не стал. Постоял бы внизу, поржал бы недолго. А в итоге жид спустился бы к тебе сам. Чтоб дать пизды своими острыми коленками.
Идеально белая рубашка обтягивает твои плечи, и она выглажена просто охуительно. Ты, конечно, мудло собачье, но никогда не пропускаешь момента чмокнуть мать в щеку в благодарность. Как говорится, за мать и двор… Хотя сейчас это уже во многом начинает сливаться с городскими стенами. И все эти банды, и группировки, и общие ценности, которые делишь с пацанами, как последнюю сигу: каждому по короткой, одинаковой тяге.
Всем мало — хотя все довольны — и все готовы бороться за большее.
Ты участвуешь в боях и не боишься, что вас накроют, потому что крыша добротная. И ты вряд ли отчетливо помнишь те времена с перестрелками/бандами/настоящими бойнями — сосунком тогда еще был — но ты, блять, помнишь, как в десять въебал без жалости какому-то жирному малолетнему ублюдку, решившему вякнуть, что твоя мать умственно отсталая, раз у нее есть ты.
К слову лишним не станет — за отца ты никогда так не вступался. Иногда и фразы были не настолько резкие, иногда было просто до лампочки. Батяня был мудлом похлеще, чем ты, да к тому же был и тем еще работягой. Из-за этого ты часто порыкивал от негодования в детстве, а сейчас ты просто знаешь: для него семья — не первое место и вряд ли второе.
Для тебя любое поганое слово о матери из чужого, блядского рта — мгновенный хук правой, ведущей. И уже после разборки с кровавой блевотой неудавшегося самоубийцы и твоим яростным матом в защиту самого родного.
Коридоры вычурно широкие, как твои плечи. С разницей, что собственные плечи тебе не хочется обоссать и не хочется размашисто вывести на них краской «Ректор сосет хуи». Правда это или нет, тебе не интересно, но тебе весело. После первой и последней встречи с жидочком пару-тройку дней назад это состояние иррациональной веселости привычное и уже даже не вызывает вопросов. Ты отказываешься пиздеть про высокие чувства, вместо этого думая, что ему будет больно стоять перед тобой на его острых коленках, когда он будет брать у тебя в рот.
И не то чтобы его боль тебе не нравилась.
По расписанию должна быть физра, но ты бы лучше пошел и поебался. Еще лучше — выспался. Или пожрал.
Драться приятно, но накручивать круги по стадиону — такое. Ещё хуже может быть только накручивать себя, но это настолько непривычно для тебя, что ты даже об этом и не думаешь. Да ещё и упражнения эти… Эх. Можно уговорить препода провести игру и в итоге разъебать всех в волейбол, но вероятность этого настолько мала, что скорее снег пойдет в начале октября при почти двух десятках градусов.
Вероятность того, что будет получено разрешение на игру, конечно же, ведь то, что ты — твоя команда — выиграет — очевидно.
Уже на подходе к раздевалке ты видишь толкучку, но хватает и одного заливистого резкого свиста, чтобы всех парней разметало по стенам. У парочки глаза ошалевшие, перепуганные, а у всех твоих — обычные. Для них твое поведение не ново и на четвертом году совместного обучения все привыкли: и молчать, и не бояться.
На самом деле ты не так плох. Грубоват, мерзок, омерзителен — это да. Но все же довольно приветлив. Юмор — пошлый, как вид новой, не затасканной суки — специфический, а коммуникативные возможности довольно неплохие, если, конечно, сделать скидку на мат и борзость.
Неторопливо пройдя по живому коридору внутрь, видишь почти на входе потасовку. Видимо, слухи не врали — один из преподов по физре заболел и сегодня вы будете таскаться с щенками-рекламщиками. Хорошо еще, тоже четвертого года.
— Ты что сказал про мою женщину, утырок?! — Ноа опять разносит по всему этажу свое недовольство и привычный, мерзостный запах пота. Держа тощего жида за грудки и приподняв его над полом, он вжимает того в шкафчики, пока тот только и делает — морщится. Запах стоит жуткий, а ты лишь глаза закатываешь.
Но сказать ничего не успеваешь, слыша:
— Сказал, что твоя соска пыталась мне отдрочить, пока ты готовил диплом, зайка. — жид улыбается во всю рожу, но скорее скалится. А Ноа неожиданно срывается на рык, вскидывает руку, распахивая пасть от возмущения…
— Ах, ты мразотный…
— Свали в туман. Заебал, — ты врываешься внутрь резко/резво, хватаешь Ноа за шкирдашник и отшвыриваешь в сторону. Ноа мальчик не маленький, но инерция — твоя сучка. Пролетев над скамейками и немного ударившись о них жопой, парень кряхтит и охает, еще и вбиваясь спиной в шкафчики напротив. От его туши остаётся нехилая вмятина. Жид приземляется на пол на ноги, хмыкает, кидая:
— Защиту не просил.
— Въебу, если хавалку не закроешь. Окно открой, воняет, — отойдя к свободному шкафчику, стягиваешь толстовку через голову, тут же отсвечивая прессом и мощной грудиной. А жидок пялится. Пару секунд, конечно, но чуть ли слюной не затекает.
Ты ухмыляешься довольно. Голодно.
Ноа поднимается и больше не говорит ни слова. Идти против тебя ему не хочется, потому что не хочется умереть. В то же время все заваливаются в раздевалку, начинают заниматься своими делами. Раз физра смежная, значит будет игра, и для тебя это очевидно.
Проходит десяток минут, второй… Звенит звонок и все тут же вываливаются из раздевалки прочь. Помещение уже проветрилось, то и дело кончики прядей на твоей макушке колыхает свежий воздух. Выстиранная матерью футболка тянет порошком. Выходить ты не торопишься, пристроив зад на одной из скамей поближе к окну и свежести. К тому же новостная лента пестрит тупыми новостями, и как это на нее не отвлечься. Кого-то опять изнасиловали, кто-то опять обижает маленьких/старых/девушек/педиков.
Власть молчит. Власть нихуя не делает.
Это уже столь привычно, что не удивляет, но напоминает для чего тебе мышцы, мат и деньги. В твоей жизни никогда не происходило насилия в твою сторону, если только не считать боёв.
И не считать твоего отца.
Все вываливаются прочь и дверь хлопает резко. А затем щелкает замок. Ты уже переоделся, но ты не поднимаешь головы. Ты не торопишься, ведь ты слишком хорош для этого.
И ты не дергаешься. Потому что незачем.
— Хули ты мельтешишь, мм? Примелькался пиздец уже.
Жидок подгребает ближе и вновь замирает перед тобой. Его берцы сменились кедами, а вместо шорт — как у тебя, к примеру — длинные спортивные штаны с резинками на щиколотках. Они темные, а там, снаружи, солнечно. Ты уверен, что он запарится и будет мокрым/потным/влажным. Не то чтобы тебе это не нравилось.
Но ты не говоришь ни слова. Читаешь один из постов с какой-то тупой шуткой, тут же отписываясь от выложившей ее группы. Тебе хочется поигнорировать его, потому что это кажется тебе интересным, но тебе не кажется. Все-таки ты уже успел назвать его педиком, уже успел получить от него поддыхало и уже успел понять, что хочешь укусить его за зад.
Без применения эвфемизмов, естественно.
Так вот да. Тебе двадцать и полшишечки сверху, тебе нравятся сиськи и мокрые киски, тебе нравятся драки за деньги, а еще тебе нравится мысль, что след от твоих зубов на тощей бледной заднице будет ярким. Игнорируя жидочка и терпеливо пялясь в экран ты не хочешь ничего, кроме как убедиться: дикость у вас в крови у обоих так же, как и придурочные имена в паспортах.
И это работает. Работает не сложнее, чем те же бои и драки. Иногда нужно выждать и распалить. Иногда напасть сразу.
Жидок скрипит зубами чуть ли не вслух и подходит на шаг ближе. Зря. Его пальцы в кулаки комкаются, а одна рука взлетает и уже цепляет тебя за волосы, впиваясь пятерней. Зря. Его рычание нетерпеливое, и тебе действительно интересно, такой ли дерзкий он ниже пояса или притворяется.
— Я, блять, перед тобой стою, зенки подними, сука!
И он действительно стоит впритык, а тазом — на уровне твоей морды. Тебе даже не приходится лгать, что от него неплохо так пахнет. Телом, слишком дорогим, но не доебистым одеколоном и дерзостью.
И ты даже хотел бы сдержаться — наверное, это не точно, ведь ебаться, черт побери, хочется — но ты видел его плоское бледное брюхо, когда он переодевался, и тебя закоротило. Стоит его пальцам вплестить в твои зализанные на модный — уебский — манер пряди, как ты тут же дергаешься вперёд. Резко/грубо/быстро. Телефон отлетает на скамью, а твои огромные ладони опускаются на его тощие бедра. И сжимают. Пальцы впиваются в плоть сквозь ткань и тянутся туда, куда не следует, если хочешь остаться с руками.
Но ты не хочешь.
Ты знаешь, что сможешь опустить его на колени и заставить проглотить все одним лишь взглядом.
Поэтому руки тебе не нужны. Тебе никто не нужен. Ты отодвигаешь футболку зубами, задираешь ее бесстыдно, а затем царапаешь ими нежную плоть чужого живота нарочно. Животик жида приятный на вкус, упругий, и ты медленно лижешь его низ, слыша, как наверху тот задыхается.
По его телу бежит дрожь, и тебе это нравится. Если больше — ты хочешь, чтобы он развалился прямо в твоих руках и больше никогда не собирался.
— Блять, уебище, какого… Блять-блять-блять!
Ты ухмыляешься и присасываешься к коже, оттягиваешь, прикусываешь. Была бы твоя воля, уже б подорвался и вылизал бы его рот к чертям собачьим, чтобы жидок, наконец, заткнулся. Но ты не делаешь этого. А он хрипит, умирающим. Впервые тебе кажется интересным измучить его, довести до разрозненного, выебанного состояния, но при этом даже не присунуть ему.
До первого гортанного, рокочущего стона ты успеваешь оставить ему засос внизу живота, а затем отталкиваешь его. Подрываешься, подхватываешь мобилу и пихаешь в шкафчик. Довольно скалясь и облизываясь, кидаешь:
— Педикам слова не давали.
Ты знаешь, что у него стоит — хотя и ты сам не лучше — а ещё ты видишь, что у него глаза шальные/пьяные. Но ты проходишь мимо и толкаешь его плечом, негромко, хрипло смеясь. Впереди игра, много прыжков с прыгающими сиськами и оголяющимися животами, а еще мокрая, разогретая кожа и быстрое дыхание.
Приключение обещает быть интересным.