Make me feel like a God

      Твои волосы цвета нежного, светло-розового заката. Словно мягкие волны они ложатся тебе на плечи… Но ты ебала откровенно этот холод и этот ебанный город, который въелся тебе в грудину до обреченного скрежета зубов во рту. У тебя нет возможности сделать нормальный вдох, потому что воздух — лёд, и ты, блять, задыхаешься, ясно?! У тебя нет возможности снять шапку, под которой все эти красивые волны стянуты в пучок — тянущий только если на «ну такое» — иначе удачное начало последнего семестра превратится в ангину/простуду/пневмонию/«Лайка, я тебе переебу, если ты сдохнешь из-за того, что не носишь шапку».       Поэтому твоей башки не видно. Тебя впрочем не видно тоже, потому что пуховик превратил тебя — как превращает и всех, сука, не зависимо от пропорций телес — в большую белую какаху. Временами ты настолько вливаешься в эту какашную роль, что хочется лечь в кустах или на обочине, и попросить тебя не трогать. Не касаться. Не давать заданий и не просить делать дела.       Ты так заебалась.       Это утро — шесть, блять, утра, ну что за пиздец, а — началось с воплей из детской. У Рикки — первое нормальное имя в вашей семье, хотя по счету и идёт предпоследним — ночью начал шататься зуб, а утром разболелся, не давая ей спать. По этой же причине не смогли поспать и все остальные. Если точнее — ты. Если ещё точнее — у обоих родителей беруши.       А если, блять, глядя в глаза и без пиздежа, настолько привычного и безмолвного, как жмурики по кустам весной, когда сойдут снега — родители не родители, ведь родитель — ты. Ещё ты студент — ты не против всех этих заебов с феминитивами или как их там, но, блять, ты ебала это говно, честно, будто и так проблем мало — ещё ты нянька, ещё ты кухарка, ещё ты уборщица, ещё… Ещё когда ты приходишь к Тору в слезах и просишь переночевать, он никогда не пытается тебя успокоить. Потому что прекрасно понимает, что ты плачешь от усталости, от вымотанности, от растраченности впустую.       Он всегда тебя понимает.       Однако, ты не понимаешь многого при том, что как бы понимаешь все.       Чувствуя, как замерзают глаза, ты радуешься, что сегодня надела теплые шерстяные брючки и свитер, а не юбку. Нет, конечно, ты не идиотка, но даже теплые колготки не спасли бы тебя сейчас.       Зимой тебе привычно хочется осесть на краю асфальта и замёрзнуть до смерти, и этот зимний день — не исключение. Но нужно спешить к Тору. И к его визави. Нельзя отвлекаться на все эти мелочные мыслишки. Если бы на них еще, блять, можно было не отвлекаться…       Уже который год ты пытаешься перестать ненавидеть волшебную эпопею, и у тебя даже получается — через раз. Но если по правде: получается хуевенько. Имечко у тебя, конечно, не дохрена божественное, но слишком далеко уехать от Тора в этом плане у тебя все же не получилось.       Если бы имя ребенка состояло из нескольких слов, то твое было бы уебистым в самый край. Оно и сейчас такое себе, но хотя бы лучше, чем Лили-Поттер-Та-Самая-Что-Спасла-Сосунка-От-Смерти… И так далее и тому подобное до бесконечности, а главное — через черту. Будто бы черта действительно делает все не таким дешманским, насмешливым и пизданутым, но по мнению твоей матери — именно так. Была бы возможность, она сделала бы твое имя длиной в километры автобана.       И ты веришь в Бога не потому, что башляешь в унике в «каморке» у тупых религиозных пеньтюхов. А лишь только потому, что такой возможности твоей матери никто не предоставил. Это поистине святое чудо для тебя.       Естественно, ты никогда не читала ни единой волшебной книженции, хотя где-то в районе десяти годиков тебе и хотелось. Но как-то в итоге перехотелось, и вот ты живешь почти счастливо. Иногда все еще тошнит, когда кто-то рядом или не очень упоминает «шрамы», «сов» и «мальчиков со шрамами», но ты прекрасно держишься.       К тому же пока мать зовет тебя «Лили», Тор зовет тебя «Лайка», «сука» и «еб твою мать, Лайка, какого хуя». Лишь по причине того, что даже у этого полоумного идиота фантазия получше, чем у твоей мамани, ты на нее и не сердишься.       Почти.       Ведь на убогих сердиться грех. Или нет. Тебе как-то по хуям.       И нет, на самом деле твои родители не ублюдки последние, только если совсем немного. Они неглупы, неплохо зарабатывают, но мать — свиноматка, а отцу, походу, только дай куда кончить, потому что ты объективно заебалась. Один старший ублюдок, которому тебе хотелось плюнуть в ебало еще до того, как ты родилась, наверное — и тебе даже не жаль его, хоть его и обозвали Джеймсом, но говоря объективно у него имечко еще более-менее, хотя первоисточник и соседний с твоим — и трое младших недоносков, которые терпимы временами, а чаще — твоя головная. Чуть больше чем мигрень, чуть меньше чем рак в последней стадии.       Ну такое, короче.       Так вот твои родители не ублюдочные, но иногда тебе хочется заорать со всей мочи, а потом добавить к первому крику второй: о том, что кричишь ты не с «гормонального», а просто потому что, блять, тебя не устраивает нихуяшеньки!       Но будто бы кто станет тебя слушать.       Под толстыми подошвами меховых ботинок скользят грязные куски снега. Тебе хочется блевать, когда ты смотришь на них. Но на самом деле тебе хочется блевать от давящей атмосферы того хуй-города, в котором ты пытаешься дышать.       Пару дней назад тебя почти зажали в подворотне за пару кварталов от уника, но удалось отбиться. Сердце стучало как поехавшее, но вроде бы ты выбралась. Выкарабкалась. Снова.       Тогда даже домой заходить не стала: сразу понеслась к Тору. У того были бумажные, въебистые пакеты, кучи воды и чайных пакетиков, а еще охуенно удобная кровать. Он никогда не спрашивал тебя, что случилось, когда ты вносилась в его квартиру ураганом. Всегда понимал по глазам.       Устала.       Вернулся старший.       Или улица.       Второе было самым хуевым, потому что ты уверенно — нет, ладно, нахуй кого-то обманывать, просто неумолимо — двигалась к двадцати с хуинкой-половинкой, но так ни разу и не смогла собраться с силами, чтобы ответить ему. На его оскорбления, на его удары… Ты была мишенью. Психологи с телеков и липких блестящих журналов пиздели, что ничто не лечится быстро, но блять! Будто бы ты ебалась с этим один год.       Нет, сука. Ты ебалась с этим всю свою жизнь.       Но сейчас думать об этом было тупо. На подходе к кофейне ты увидела их в окне — ни дать, ни взять, два пидора. Скажи ты такое вслух, тут же поднялась бы волна гонора, но ты говорить ничего и не собиралась. Им нравилось башлять, тебе нравилось наблюдать и дружить с Тором.       Тора терять тебе не хотелось. Ты не могла бы сказать, что терять его не собираешься, но, блять, терять его не хотелось, потому что без него жизни не было. Без него не было твоей силы, без него не было по сути-то нихуя.       Иногда он любил повторять, что за каждым хуя каким сильным мужиком стоит охуенно крутая баба, и что его охуенно крутой бабой была ты, но временами тебе не верилось. Не в плане, что вы не чпокались и это било по самооценке.       Никакой такой херни не было. Тебе не хотелось брать за щеку, ему не хотелось присунуть. С большим удовольствием ты бы вымазала его мороженкой, а он швырнул тебя в бассейн с размаху.       И ты никогда не станешь говорить этого, но не потому что он не станет тебя слушать. Если ты скажешь это, то будто бы излечишься, но как же тебе да остаться без страданий и без этой драматичной поволоки, скрывающейся за всеми веселостями и дурачестями.       Он был твоим братом. Тем самым старшим, чье место твой реальный — хуйло, а не человек — брат проебал еще где-то у тебя при рождении. И больше завоевывать его не хотел.       Тор не хотел тоже. Но просто так вышло.       Если бы тебя попросили объяснить, ты бы закричала громко, и прибежавший Тор тут же въебал умнику с кучей вопросов до кровавых слюней. Внутри тебя было много вещей, о которых говорить вслух было не принято.       И часть из них даже не была связана с тем, что у тебя как бы вагина.       Ты уже подносишься к дверям. Руки замерзли, даже будучи в карманах, а ты уже потеряла счет тому, сколько раз не глядя сбрасывала входящие вызовы. Ты была уверена, что это Тор, но ты не имела желание отморозить лапы на холоде. Потому что, да, блять ты потеряла свои варежки, но ты все еще хотела сохранить на плечах свою голову!       У тебя и так нос замерз, а внутри всю слизистую искололи эти снежинки вперемешку с ледяным воздухом. И вообще-то у тебя был долгий день, а в кофейне посидеть ты сможешь от силы десятка три минут: потом нужно забрать мелкого из сада, а старших — из продленки. Еще нужно позаботиться об ужине, но ты уже знаешь, что сделать этого не успеешь — из-за поправки на кофейню на тридцать минут. Маманя будет недовольна, опять скривит губки, буркнет что-то негромко, а голос не повысит.       Она всегда так делает: не кричит. Но тебя выворачивает и сплющивает всегда так, словно под прессом, что орудует на авторазборках.       И ты хотела бы избавиться от этой прилипчивой привычки — болезни или же собачьей привязанности — но годы идут, а нихуя не меняется. Уже давно ты смирилась с тем, что это никогда не кончится. Ты не начнешь высыпаться — только если в чужой-родной постели, укутавшись в одеяло со всех сторон так, что лишь нос и видно — ты не заведешь нормальных отношений — однажды пыталась, но не вышло из-за банального без-временья — ты… Ты много чего не сделаешь. Еще — никогда не съедешь от родителей.       — Бля, Лайка, ты, сука, с другого конца города на черепахе ехала?       Его голос всегда такой привычный и грубоватый, что тебе хочется улыбаться. Конечно, мата там дохуя, а тебе, что и вовсе не матерится никогда — только если мысленно, вот в мыслях ты отрываешься просто нахуй — это изредка режет по слуху, но ты не жалуешься. Ни вслух, ни мысленно.       — Я шла пешком от корпуса, не истери. Всего лишь… Я опоздала на две минуты, дурак!       По сравнению с возможными двадцатью, если не пятьюдесятью — да-да, ты все еще оправдываешься, что девочкам так можно, хотя каждый раз тебе и ужасающе стыдно — ты пришла вовремя. Если не раньше. Умора, ага.       Дверь за тобой закрывается с перезвоном въебистого колокольчика. Ты любишь его и подобных ему дохрена безмерно и знаешь, что когда-нибудь повесишь такой в своей квартире. Только вот, когда у тебя появится эта самая квартира, ты не знаешь вовсе.       Но ты, типа, не отчаиваешься. Держишь нос по ветру.       Зимой ветер, правда, замораживает твой нос нахуй.       Они — эти два пиздливых, сумасшедших пидора, ага — сидят за круглым столиком. В кафехе людей почти нет, атмосфера уютная, в воздухе навечно разлился запах кофе. Ты скидываешь шмот, вешаешь на плечики и на вешалку, приглаживаешь вскинувшиеся бунтом и электричеством волосы на макушке. Только после даешь Тору подзатыльник. А его визави обнимаешь без слов, склонившись к нему и даже не дав подняться. Тот чувствует себя явно неловко, агрессивно пытаясь показать, что все как раз таки наоборот.       Ты коротко смеешься, уже без лишних слов уносясь к кассе за парой стаканов горячего кофе.       Тебе и самой немного неловко. Быть пятым колесом не хочется, но и терять Тора… Ты не жадная, правда, но тебе пугливо самую малость. Ты не сможешь существовать без него, по крайней мере не в том террариуме, где сейчас водишься. Был бы другой город и другие обстоятельства… Марк все еще кидает тебе в личку обещания о том, что не бросит тебя после ебли, если ты к нему переедешь — в город, но не в квартиру, и это не то что тревожный звоночек, но типа очевидно что-то левое — но ты не ведешься.       Не глупа. Не влюбчива.       Вы общаетесь полтора года и вроде как уже успели подружиться. Он успел раз сотню повторить, что не будет трахать после первого свидания, но про второе ничего не говорил.       А ты просто не говорила ему, что твое тело и существование как бы тут не товар, ладно.       Так вот Тор завел себе зверушку и, кажется, надолго. У тебя не было претензий и не было желания оскорбить, но они вдвоем смотрелись так необычно, что ты… Тебе просто хотелось влиться. Хотелось подружиться. Хотелось узнать больше и лучше.       Не быть третьим колесом и не мешаться.       Но хотя бы не потерять Тора. Просто…не потерять его. Не потерять своего первого и скорее всего последнего брата.       Ведь одного, без номерного, ты уже потеряла. Хоть он все еще и был жив.       — Нам нужен общий чат.       Ты никогда не разменивалась на малости. Поставив оба стакана — латте и какао — на стол, ты положила туда же и зажатый у локтя мятного окраса кошелек, а затем себя — на стул. Скрестила лодыжки, незаметно подбираясь и убеждая себя, что все будет в порядке.       Неожиданно после его визави произнес, протягивая ладонь и определенно уже смеясь над тобой, но лишь взглядом:       — Локи. Или же Лофт. Приятно познакомиться.       Лицо у тебя вспыхнуло мгновенно, а рот чуть приоткрылся — еле удержалась, чтобы не выматериться. Так оплошать было стыдно до невозможности, но впрочем не удивительно. Тор подавился кофе, следя за вами и стараясь не заржать в голос и в голос же не выматериться.       Но не тут-то было. Уж кому-кому, а какому-то визави ты вот так уступать не собиралась точно. Закрыв рот и мягко, очевидно натянуто/нарочно натянуто улыбнувшись, ты пожала протянутую, теплую и сухую ладонь. Сказала:       — Лайка. Будем знакомы.       Его глаза чуть скосили на Тора, затем вновь вернулись к тебе, но не начали разглядывать ни светлый мягенький свитер с грудью под, ни что-либо еще, как это делали часто — слишком часто, ты как бы все еще не товар, ясно — другие. Лишь брови выразительно вскинулись, а после вскинулся привычный, охуенно мерзкий вопрос:       — Лайка?       — Лили.       Пришлось ответить, но вздоха скрыть не удалось. Собственное имя резало слух и далеко не из-за принятия собственной личности и собственного существования. Имя было просто уебское, окей. И поделать с этим было нечего.       Но попытаться можно было. Ты поняла это впервые, когда кличка только прижилась, а из его грязного — просто невъебаться насколько, боже, хватит материться, Тор — рта звучала лучше, чем откуда-либо. И поняла сейчас, во второй раз, когда его визави кивнув, подтянул к себе свой кофе и, прежде чем отпить, сказал:       — Лайка.       Мерзкий вопрос истаял, словно его и не было, а ты чуть улыбнулась. Протянула к себе кофе, заметно грея руки, но не прошло и секунды, как тебя раскрыли:       — Ты все-таки просрала варежки?       — Совсем нет.       Во всех стычках с Тором было важным держать оборону — мягкую, ненавязчивую — до последнего. До того момента пока его не попустит. Тогда уже можно будет признаться, что да, ты такая, сякая, проворонила, но уже завтра ты купишь новые и все будет оки-доки.       — Нет, ты просрала их, Лайка, просрала свои варежки хрен знает где, а теперь у тебя мерзнут лапы!..       Когда он так говорил, тебе всегда хотелось тяжело вздыхать, потому что только гребаный тяжелый вздох спасал тебя от тихого, довольного смеха. Чертова забота от чертового психопата — то, что доктор, прописал, ага.       Подняв кофе, ты отпиваешь и смотришь на него тем самым выражением — где пытаешься выставить себя милой, умственно отсталой собачкой, которую просто грешно бить. Тор недоволен, но его кофе, кажется, кончился, поэтому он поднимается, скрипит стулом о кафель — нарочно громко и внушительно, вот ребенок — и уходит к кассе.       Ты с его визави остаетесь вдвоем.       Медленно-медленно ты переводишь на него взгляд. Сухощавый. Выше твоих метра и шестидесяти девяти на пол головы, но пониже Торовых. Волос черный, красивый и, походу, его личный. Глаза яркие. А выражение лица враждебное и…       — Ты пялишься. Захуя?       И он матерится тоже.       Ты чуть задумчиво хмуришь бровки, затем заводишь прядку бледно-розовых волос, выпавших из пучка, за ухо. И смотришь на него еще более требовательно. Подаешься вперед. Заговорщически шепчешь, видя, что его ебырь только-только забирает свой кофе на кассе:       — Видишь этот круглый стол?.. Если бы он был Королем Артуром, то я была бы Мерлином. А ты — Гвиневрой.       Ты придаешь взгляду невъебаться какую уверенность и силу — надеясь, что тебе не въебут за такой толстенный намек прямо сразу и кулаком — и смотришь только ему в глаза. А он смотрит на тебя, как на поехавшую. И ты держишься дохрена долго — пару секунд еле-еле — чтобы не рассмеяться. Вдруг слышишь:       — То есть это из-за тебя Моргана его укокошит?       Твой рот вытягивается хрен знает какой там буквой, и ты выдаешь полностью удовлетворенно:       — О-о-о-о, чува-ак!..       Тор уже возвращается, только хочет спросить, че за хуйню творите, как тебя даже над стулом приподнимает. Ты выдаешь мгновенно:       — Он смотрел Мерлина, Тор! Мер-ли-на, ты понимаешь?!       Тот выглядит чутка невъебывающим, но все же опускает жопу назад на свое место, за один стол с вами. Смотрит на своего визави, спрашивая:       — Ты смотрел Мерлина?       — Ну, а хули?..       Его визави пожимает плечами, будто бы в этом нет ничего такого, но ты уже довольно потираешь лапы. У тебя тяжелый вечер и, возможно, тяжелая жизнь, но, впервые за все время с момента появления этого самого визави, тебе кажется, что от тебя не станут избавляться, как от назойливой мухи. Тебя примут как милое, смешное приложение к Королю Артуру.       И никто даже не подумает гнать тебя со двора.       Ты заставляешь их обоих — таких смешных, то и дело облапывающих друг друга зенками, но притворяющихся, что все в порядке — все-таки создать чат и довольно лыбишься. Разговор заводится случайно. Сначала универ, после — какие-то смешные истории. Тебе даже удается не вылить на себя какао во время смеха, и ты уверена, что все дело в добродушной атмосфере. Еще в том, что твои клетчатые теплые брючки счастливые, но это уже не столь важно.       Вы расходитесь уже не незнакомцам, а знакомыми. Ты несешься в школу, чтобы после забежать в сад. Кидаешь Тору в личку:       «Я переночую у тебя?»       И чуть смущенно отводишь глаза — как делаешь каждый раз — хотя рядом его уже и нет и вообще это личка, переписка, технологии, тыры-пыры… Тебе неловко, и это травма детская, но ты пытаешься работать над собой.       Все, что ты можешь — это работать над собой.       А все, что может он — поливать тебя грязью. Но это прошмандовская хуйня. Ложь, блажь, ересь. Ты знаешь, что он любит тебя не меньше, хоть он и тот еще уебок.       «Ты, блять, либо сейчас же редачишь и ставишь точку вместо вопросительного, либо я тебе переебу, когда ты припрешься. Хуйня вопрос, ну, Лайка, ты заебала уже».