Make me feel like a God

      — Лайка сказала, у тебя музыкальный вкус нехуевенький такой…       Вы сидите в его зажопинской мажорской квартире, и ты башляешь в новостной ленте, закинув грабли на низкий столик. Кажется, журнальный, но в реальности — один хер.       Жид копошится на кухне, то ли что-то грея, то ли варганя. Тебя не слишком ебет, но теперь ты знаешь о нем много больше чем еще даже с месяц назад. К примеру, он делает нихуевые такие сладости — эксперт-Лайка еле закатившиеся глаза вытаскивала назад, уминая его печенье за обе щеки, когда вы встретились в прошлый вторник на жидовской хате — а еще он в крайняк дикий. То есть вообще отбитый нахуй.       Раньше ты думал, что все эти парниши, чуть что хватающие арматуру и херачащие всех неугодных — дворовой собаки байки, но теперь ты знаком с жидом. Он, конечно, не по железякам и палкам.       Но, сука, какой же он отбитый. И как же его, блять, штырит.       На прошлой неделе, под ее конец, препод выпер тебя из аудитории за то, что ты решил попить воды, и ты на гневных щах решил поделиться этим в чате. В вашем нихуевом таком чате, чье название сначала было «трио хуйшкетеров», а после сменилось на «Локи, мать твою, я же тебя реально забаню» от Лайки. Угроза последней была, конечно, классная, но нихуяшеньки не действенная, потому что жид как кидал порнуху или тупые в край шутки — со всеми этими цветовыми/сексистскими/нацистскими/гомофобными запашочками — так и продолжал кидать их. Ты был не против: иногда было похую, иногда было смешно; и ты также прекрасно знал, что Лайка не против тоже.       Но она же при-мер-на-я девочка, ага.       Которая — тебе даже проверять на надо, ты знаешь и так — ржет над каждой шуткой как мразь. Порно смотрит вряд ли, времени нет да и вроде и не любительница, но вот над шутками орет ублюдочно и бесстыдно.       А затем просто легонько так катит бочку на жида. Тот особо и не сопротивляется — уворачивается. К тому же вы трое прекрасно всекаете, что шутки — лишь шутки, и так и так во всей ебанной вселенной всегда будет много чего более важного, чем все эти тупорылые дрязги, в которые вы никогда не ввяжетесь.       Даже с жидом вы на серьезных хуйнях никогда не ругались и до первого хука на тему собственной, общей, педиковатости. Вам типа было и так охуенно.       Но на прошлой убогой недельке ты на свою голову решил рассказать в чате историю того, как тебя выгнали нахуй. Без единой ебанной мысли, ты тыкнул в голосовое, проболтал полминуты, затем залил. Первым ответил жид и на полдня был изгнан из беседы:       «У меня встал».       Вы не говорили об этом, но ты не был тупым бульдозером. У жидочка просто стояло на твой голос. Прелестно. Просто прелестно и замечательно.       Он был в доску упоротым обдолбышем, и ты уже знал, что ему не нужна трава, чтобы его крыло не по-детски. Ему вообще ничего не нужно. Только его собственная голова да легкий толчок в верном направлении. К примеру шутка про женское бельишко.       После произошедшего с шортами Лайки — я вам обоим головы сейчас поотрываю, боже, какие же вы мерзкие, гадкие, просто отвратительные, и как вас только земля носит, вы взяли их и, боже, я даже знать не хочу, ясно, просто купите мне новые шорты и варежки в качестве компенсации, убожества вы оба — тема женского шмота стала прекрасным, буквально охрененным полем для шуток и подколок, но мог ли ты знать, что в какой-то момент это сыграет против тебя? Нет, конечно, в итоге это сыграло на тебя, ведь даже в первый раз жид не сосал настолько самозабвенно, как в ссарне того тц, по которому вы бродили.       Но факт оставался фактом: стоило тебе в удачный момент пошутить про женское нижнее, как его тут же накрыло.       — Ну типа да, а че?       — Еще сказала, что ты отказываешься слушать те треки, что она тебе покидала. Говнарь, прояви хоть малость уважения или спизди ей че. Девуля нежная-то.       Ты говорил спокойно, будто бы между делом, но все же обижать Лайку ты не позволил бы никаким образом/способом/методом. Возможно, это была гипер-хуй-что-то-там, но тебе было похую.       Пока ты принимал жида со всеми его выбрыками, жиду оставалось лишь принять тебя вместе с Лайкой. И никак больше.       — Девуля?.. — он заржал, как припадочный, даже от плиты обернулся. Все еще скалясь, кинул: — Не ты ли, пиздюк, мне затирал, что все они шмары и матери их шмары и…       — Не-е. — коротко отмахнувшись и даже глаз не поднимая от какого-то парня, которого на гифаче сбивает грузовик, ты резко загоготал. Лишь головой качнул, а после мобилу и вовсе заблочил. Отложил, вместо этого беря всратые большие науши жида. Поднял к нему зенки, поучительно объясняя как малолетнему беспризорнику: — Есть шмары. А есть девули. Вот Лайка — девуля. Охуенная девуля, которой хочешь заплести косички вместо того, чтобы ее в жопу пялить. А шмары это уже другое вообще. Ясно?       Во второй раз жид лишь глаза закатил. Фыркнул, хмыкнул, отвернулся.       Тебе было как-то похую. Пусть думает, что хочет, но если обидит — глаза на жопу натянешь и похую уже будет, хорошо жид сосет или нет. Так и так зубы ему не понадобятся тоже.       — Я больше по классике.       Прозвучало неожиданно и резко. Тон резким не был, но ты не был готов, и в этом была разница. Подняв глаза от включающихся наушей, ты замер на миг, а после расхохотался в голосню. Чуть ли не пополам сложился, херача себя по колену и ухахатываясь. Затем вбросил:       — Классика ж говно ебанное, ты что, жид? Совсем кукухой поехал или запахом собственной жрачки траванулся уже?       Тебе было смешно до колик и до херовой судороги, но ржать прекратить ты не мог. Уж чего-чего ты не ожидал, так это того, что жид окажется этаким аристократиком. Мизинчик в сторону, манеры — наружу из жопы.       Ну-ну, как же.       Как сосать тебе на коленках в толчке в центре города, так это пожалуйста. Чуть ли не по щелчку пальцев. Но как музыка — так классика. Еще не хватало только у этого дикаря в шкафу скрипку найти. Ага.       — Петр первый и Макиавелли были тупыми обосрышами без яиц и мнения и нихуяшеньки нормального не сделали.       Он откликается почти сразу, но паузу прежде нарочно все же выдерживает. Слыша слишком важные как для тебя самого, так и для кучи еще народу — и вообще всей истории, ясно, сука, историю пусть трогать даже не думает, ни Лайку, ни историю, грр — ты тут же затыкаешься, прищуривается. Нахмурив брови, кидаешь:       — Ну оки-доки, педик, допустим справедливо. Классика-хуясика твоя от этого лучше не стала, но ладно. Только не надейся, что я отвалюсь от тебя теперь. Одна сраная песня в обмен на что хочешь.       Ты не боишься какого-нибудь тупого обмена. Ты ничего не боишься вовсе. Жидок может слиться, а может согласиться, но лучше уж пусть он сделает второе. Тебе кажется, что должно случиться привычное «из ряда вон», ведь он так уверенно игнорирует такие простецкие даже не просьбы — предложения от Лайки…       Что-то точно должно быть за всем этим.       — На что хочу? И ты, типа, не ссышь, что я могу пожелать…обрезание, не? — он вздыхает тяжело, гремит ножом, припечатывая его к столешнице и резко выключает огоньки на плите. Разворачивается, раздраженно и почти зло поджав губы. — Ты вообще без мозгов, пиздюк?       Тебе становиться смешно, но ты не палишься. Ты вдыхаешь, почти чувствуя, как в воздухе витает этот огромный, вселенский пиздешь. Жид притопывает ногой, пока ты коннектишь науши к своей мобиле, но ты знаешь, что он ссыт на самом деле. Он ссыт, пиздит и пытается выкрутиться, но кто же ему даст.       Ты б ему дал. Но не выкрутиться.       — Считай, что сегодня ты схватил карт бланш, жидок. Чего только твоей поганой душонке захочется… — ты поднимаешься немного резко и случайно отводишь глаза куда-то в сторону, в поисках мобилы или типа того, и лишь поэтому не видишь, как жидок напряженно сглатывает.       Но продолжает пиздеть тебе об уверенности и храбрости, которую никак кроме пустой, хуевой бравадой и назвать нельзя.       Ты подходишь к нему и дохуя заботливо надеваешь науши ему на башку. Поправляешь их, чтобы было удобно. И уже не сдерживаешься, просто тихо насмехаясь над все еще надутым жидочком. Тебе реально откровенно весело, ведь тот выглядит так, словно ты заставляешь его делать что-то ужасающе мерзкое.       Но ты всего лишь натягиваешь на него науши. Затем медленно, спиной — чтобы он видел твой довольный еблет во всей красе — отходишь назад на диван, усаживаешься, как сидел и подхватываешь мобилу. Песню находишь быстро, ведь тебе она тоже известна, а с год назад вы с Лайкой и вовсе ходили на их концерт. Мочилово было то еще, к тому же так припечатало, что ты еще сутки отойти не мог.       Это при том, что ты был трезв, ясно.       Поставив на бесконечный, как недовольство ебанного жидочка, повтор, ты включаешь трек и откидываешь мобилу на диван. Удобнее устраиваешь ноги на столике, руки за голову закидываешь.       Ты все еще не знаешь о жидочке дохуя и пол шишечки, но ты жопой чуешь, что сейчас будет шоу. А жопа твоя слишком уж редко ошибается.       С жидом нихуя не происходит. Вначале. Громкость достаточная, чтобы и до тебя долетали отзвуки, а жидочек и вовсе погрузился в музон полностью. И вначале реально нихуяшеньки не происходит. Первую минуту он держится идеально.       Ты не стал бы ставить ему за это памятник или типа того, потому что ты видишь, как на проигрыше его лицо становится растерянным. Не испуганным, но его утягивает прочь быстро до задницы. Он сглатывает, и его кадык дергается.       У тебя место на шоу в первом ряду и ты был бы не собой, если бы не скалился ублюдком. И ты скалишься, шумно тянешь носом воздух. Его медленно вставляет, и вот тут уже ты подумываешь поставить памятник себе: ты так и знал, что жидок отбитый к хуям собачьим.       Его глаза становятся более грубыми, заведенными, а руки расплетаются с груди. Пальцы безотчетно впиваются в столешницу. Он переминается с ноги на ногу. И он в джинсах, ты не видишь его стояка, но ты, блять, уверен, что в штанах у него далеко не сонное царство.       Жид выдерживает первый полный проигрыш, но не тянется к наушам сразу. А песня-то идет на повтор.       И его срывает с места рывком. Ты еле замечаешь, как он перемещается, но уже через секунду он у тебя на коленях. Его рука хватает тебя за горло, запрокидывает чутка твою пустеющую колокольню, а он рычит сквозь басы:       — Я ж тебе жопу надеру! Как же ты бесишь.       И жид не целуется. Он, блять, обкусывает твои чертовы губы резко, грубо, а у тебя в животе все нахуй в морские узлы связывается. На нем все еще науши, но ты, блять, хочешь трогать его везде сука, и они сползают ему на шею. Убрать их он не позволяет, а уже через миг делает первое движение своими дохуя всратыми бедрами, объезжая тебя.       Тебе не хватает воздуха, ясно. Ты глотаешь его порциями из чужого рта вместо того, чтобы нормально дышать. Ты срываешь с него футболку. Позволяешь сорвать с себя рубашку. Позволяешь царапать свою грудь.       Он скулит тебе в рот, как сучка, и нарочно скребется о тебя короткими ногтями, как о когтеточку. Ты хуеешь с его борзости, но он все еще трется о тебя, и ты просто нахуй прощаешь ему все. Отыгрываешься на его заднице, кусаешь поверх собственных меток на шее и плечах и вылизываешь его ебанные, охуенные, блять, в край ключицы.       Из наушей все еще орет, а затем замолкает. Песня ж, сука, не остановится, пока ты ее не вырубишь, но ты не собираешься этого делать. Ты собираешься потрахаться. Поебаться. Потерять голову нахуй, потому что, блять, ты откровенно не въебываешь.       Где ты сделал столько дохуя классного, что получил этого отбитого педика.       — Мы никогда не будем свободны.       Он выдает это тебе в рот, пытаясь поймать твой язык губами и не задохнуться. Сквозь басы тебе кажется, что ты слышишь, как хуярит его сердце. Тебе хочется вырвать его и почувствовать ритм руками.       — Агнец на заклание.       Ты продолжаешь за него, но на самом деле он позволяет тебе продолжить. И рычит хрипло, сдавленно. Его губы задевают твою щеку, но вы тут типа не нежничаете, и следом он расцарапывает твой прессак. Тихо матерится, подкидывая:       — Что будешь делать, когда вода окрасится кровью?       Вопрос по тексту, но выпадает. Жид не спрашивает тебя, что дальше и что вы, блять, будете друг с другом делать, но именно это и делает, уебок. Вы об этом типа не болтаете. Вы типа даже не пара до конца.       Ты ржешь коротко, гиенисто, и позволяешь ему играться с твоей шеей. Ведешь ногтями по спине до издевки мягко, чувствуя, как его под твоими пальцами выгибает и как изредка он тычется губами в шею слепо. Тормоза не отрывает, они просто предусмотрены не были.       — Ебанный аудиофил… Ты все-таки знаешь это музло.       Он довольно урчит, и ты знаешь, что этот звук охуеннее любого его скулежа. Сытый ублюдок.       — Оно охуенное. — его бедра все еще двигаются, и ты обездвиживаешь их руками резко. За попытку дернуться отстегиваешь шлепок. А затем медленно расстегиваешь пуговку и молнию. Та вжикает коротко, но тебе звук не очень. Много больше нравится, когда он расстегивает твои, гремит пряжкой, тянет собачку… Вот там уже другие тональности, и от них волосня на руках дыбом встает. Он задыхается у тебя в руках, поднимается на уровень ебала, берет твои щеки в лапы. — Трахнешь меня?       Он спрашивает тебя, будто бы спрашивая разрешения на твой член, но ты, блять, видишь его глаза, и его разум уже укатил нахуй. Маленький обдолбыш просто кайфует и чуть ли не порыкивает довольно.       Но урчит.       И как же, блять, тебе это нравится.       Еще больше тебе нравится — неа, пиздеж последнего уровня, нет ничего охуеннее жида, которого вперло без травки — только то, что у него в хате можно курить, потому что покурить под конец тебе просто, блять, необходимо каждый сучий раз. Просто чтобы поставить точку.       И ты куришь уже даже не спрашивая. Голехонький жидок валяется на тебе пузом к низу и заебисто розово-сопливо слушает, как бьется твое сердце. Тебя не слишком занимает эта его сторона, но и глумиться ты не собираешься.       Каждый имеет право на слабость. Особенно, если он такой охуенный.       Ты делаешь тяги и стряхиваешь в пепельницу на подвинутом ближе столике. Кожу стягивает пот, но тебе вроде бы стало легче, а жидочку тем более. Науши, к слову, валяются где-то за диваном и из них все еще голосит. Ты уже не вслушиваешься. Как и он впрочем.       Медленно, но сига почти заканчивается, и под конец ты ублюдочно лыбишься. Тихо похрюкиваешь от смеха, уже желая что-то вякнуть, но слышишь негромкое:       — Слушь, я как бы…       Ох, жидок пытается типа выкрутить и это выглядит охуенно, но слушать тебе его не хочется. Вытащив свободную руку из-под башки, ты отмахиваешься от дыма от сиги и фыркаешь. Тот тут же молкнет, наконец, давая тебе слово.       — Да ты ж, блять, пизда охуенный, жид.       Он ничего не говорит, но начинает подниматься. На самом деле тупо валит, но тебя такая херня не устраивает. Поймав его за подбородок, ты тянешь его вперед и целуешь с медленной, разморенно въебистой страстью. Под конец кусаешь его за губу и оттягиваешь, но не до боли.       Просто чтоб жид знал, что все оки, и не надумывал себе всякой хуйни. А то теперь-то ты уже знаешь, что это он умеет так же круто, как свои сладости-пряности варганить.