Make me feel like a God

      «Мы идём завтра в клуб».       Ты скидываешь это около полудня пятницы в ваш нихуевенько какой дружный чат, сидя на лекции по патристике и чуть ли не умирая нахуй от скуки. Твоя борьба с собственным желанием уложить голову на парту была проиграна ещё полчаса назад, а борьбы с желанием уложить туда же тело не было вовсе.       И разве же это твоя вина, что в некоторые моменты религиоведение — бесконечная череда монахов и пастырей, которых больше, чем паразитов у блохастой кошки, но каждый из которых будто бы имеет странный, нихуевенький вес в истории? Тут уже вряд ли, сучки.       Это твой последний семестр и твой же последний курс, но, блять, ты все ещё чутка так не въебываешь, что ты тут делаешь. По сути пожеланий о профессии у тебя нет от слова «вообще», как и хоть малейшего плана того, каким будет твое выброшенное на помойку ещё пару лет назад будущее. Ты бы и рада определиться, но как говорил твой батяня с пару лет назад же:       — Баба должна дома сидеть и жрать готовить.       Вы давненько уже с ним не разговариваете, и вообще тебе пора бы уже отказаться от отчества, но ты типа как держишься. Не знаешь зачем и почему, ещё больше не знаешь — для кого, но так вроде положено. Он же твой отец. Батяня. Батя.       Так вот вы давно уже не семья, хоть и вряд ли ею когда-то были. Окончательно, правда, ваши отношения — уебские сношения, блять, а не отношения, тебе даже старший брат так мозги не ебал, как этот ублюдок — ещё на попытке вфигачить тебе бессовестно договорной брак, когда ты так охуела, что ещё месяц ходила в прострации, а он охуел от отказа — вылил на тебя пару вёдер дерьма. И про шмару, и про настырную суку, и про то, что он хочет тебе лишь луч-ше-го.       Ну да. Лишь самого охуенно лучшего, тридцатилетнего и богатого. При твоих восемнадцати тебе он будет как раз в пору, но не тому гребанному веку в котором вы живёте.       Какая ебучая неурядица.       Сообщение два придурка прочитывают сразу же, и его визави тут же откликается. Ты не удивляешься попытке отказа, но позиции сдавать не собираешься. Ты устала уже давно, а тут такая удача — холода почти начали сходить. И значит можно накинуть пальто, платье до издевательства покороче надеть и прогуляться под фанфары начала весны, пока легкое тепло не рухнуло вновь нахуй в холод, а ты сама — в раннюю подготовку к сессии и сдаче диплома.       «У меня как бы бля были планы».       Ты прекрасно знаешь, что это за ебаные планы, и лишь тихо посмеиваешься. Его визави еще не знает, что им не отвертеться, ведь когда ты чего-то хочешь — не глобального, а такого прикольного, что могло бы тебя немного встряхнуть и другим плохо бы не сделало — то ты всегда делаешь так, чтобы все у тебя получилось. Раньше Тор еще пытался выебываться и отнекиваться, но уже сейчас понял: бесполезно.       Ему легче позволить тебе что-либо и просто сопровождать тебя, как невъебаться громадное секьюрити, чем в итоге оказаться втянутым в еще более ненавистную авантюру.       «Подрочите друг другу в туалетной кабинке, не переживай».       Ты кидаешь ответку почти сразу, а его визави сразу же ее читает. Тор, кажется, тоже тут, но пока тихо отмалчивается. Ты уверена, что при этом далеко не тихо ржет над вами, козлина, где-то там, по свою сторону.       Не желая тянуть кота за яйца, ты добавляешь:       «Или же мы пойдем по магазинам в воскресенье».       Его визави пишет что-то сразу, и он явно откровенно раздражен твоей ебанной наглостью, потому что вначале появляются слова:       «Слушай, леди».       Тебя не волнует это въебистое обращение, но ты уже поняла, что каждый раз, когда он разбивает предложение на отдельные сообщения, где по одному слову в каждом — он нехуево так бесится. Однако, добеситься ему никто и не позволяет.       «Мы идем в клуб, Лайка, оки».       Тор, наконец, показывается из тени, как ебанный серый кардинал, вкидывает свою лепту и больше не говорит ни слова, но его визави ему не перечит. Ты довольно лыбишься в свободный пушистый белый ворот свитера и неторопливо оправляешь светлую юбку. Предвкушение уже разгорается внутри, как пожар, и ты понимаешь, что настрой на учебу окончательно потерян.       Если бы он сегодня у тебя для начала еще хотя бы, блять, был, но его не было. Твой факультет был интересным и прикольным, но лишь отдельными своими предметами, ведь нет нихуяшеньки идеального. А особенно в религиях. Уж теперь-то ты это знаешь.       Пара проходит вроде бы спокойно, но под конец ты вспоминаешь кое-что хуя важное и тут же дергаешься к мобиле. Чуть не роняешь ее на пол, но роняешь на стол по пути, и почти вся аудитория оборачивается на тебя. Щеки чуть подгорают, но все же ты не тушуешься, тут же ныряя в чат.       «Только никаких белых шмоток!!!»       Восклицательные знаки делают твое сообщение почти кричащим и, кажется, лишь из-за этого его прочитывают мгновенно. Ты веришь, что вопросов не будет и каких-то перипетий тоже, потому что все очевидно и так — нет ничего более стремного, чем просвечивающиеся/светящиеся в клубе белые шмотки. И уж чего-чего, но терпеть рядом с собой такого не то что не модного, а просто жопошного говна в такой прекрасный вечер ты не собираешься.       Проходит минута. Две. Тор пишет:       «Шнурки-то белые можно?»       У тебя глаза бы закатились, но, блять, будем откровенны, ты уже привыкла к такой херне. И лишь поэтому ты, даже слыша неожиданный окрик препода, все равно отвечаешь. И за твоим ответом следом прилетает ответ его визави.       «Ты совсем тупой?»       «Ты бля совсем тупой?»       Ты смеешься тихо, усиленно стараясь не заржать в голос, когда препод выгоняет тебя из аудитории за «полное отсутствие интереса к предмету». Теряешь ты от этого нихуяшеньки, так что и не расстраиваешься. Вместо этого покупаешь себе горячий кофе в буфете и уже начинаешь придумывать, чего бы надеть завтра вечером.       Нетерпение затягивается в груди натужным биением сердца и сопровождает тебя оба дня без перерыва. Но это совсем не мешает тебе охуенно выспаться в ночь перед клубом. Ты прекрасно знаешь, что рано домой возвращаться не собираешься и того скорее переночуешь у Тора. Ещё бы лучше останешься у него на весь уикенд, предоставив свою якобы семью самой себе. Пусть погрызутся, повырывают друг другу глотки да обмажутся всей этой бесконечной кровью, пока ты будешь валяться на кровати Тора и смотреть что-нибудь в интернете, а он опять уляжется башкой тебе на задницу. Без попыток куснуть или подбивать клинья, но лишь потому что:       — А захрена ж тебе такой охрененный мать твою зад, Лайка, если не мне в качестве подушки?!       Ты возвращаешься из универа пораньше, зависаешь в ванне на два часа, успешно приводя себя в охуеть какой порядочек. Мелкие и не очень уже перекинуты — через плечо нахуй, как же тебя заебало возиться с детьми ёб твою ж мать — на родителей, а ты — все ещё не свободна, конечно же, нет, твоя семья ведь твое личное рабство, как бы — вроде как можешь чуток отдохнуть. Чуток встряхнуться.       В последний раз когда вы ходили с Тором в клуб у вас немного сорвало крышу, потому что вы танцевали до самого закрытия. Оба были заведёнными, возбужденными и раскрасневшимися, но что было самым охуенным в ваших отношениях — на том самом охуенном подъёме эмоций, с ебущемся внутри грудины сердцем и трясущимися ручонками ебаться вам не хотелось. Искры просто не было. Никаких этих уебских взглядов, сбитого дыхания, он тянется к тебе, ты к нему… Умора.       Единственное для чего ты тогда к нему тянулась, так это чтобы вырвать из его лапищ бутылку воды, купленную в круглосутке за углом, но он выхлыстал все сам, ублюдок. А затем пошел за второй.       Вот тогда вы оторвались в край. Уже к вечеру ты проснулась со стонами, а в личке увидела его мат о том, что у него все ебанное тело болит и что он даже не трахался никогда так, чтобы после с постели не мочь подняться. Все, что тебе оставалось — лишь смеяться, прерываясь на стоны боли, потому что пресс болел издевательски нещадно.       Но воспоминания о вечере отдают теплом. И лёгким ощущением шоколадной грязи на языке — если не знаешь что это за сладковатые комочки, будешь плеваться. А если знаешь — выжрешь все до дна.       Уже почти-почти на выходе ты крутишься перед зеркалом долго. Поправляешь подводку, материшься, поправляешь снова, после поправляешь прядки, выпавшие из высокого пучка, и залачиваешь их. Вроде бы и поносишь патлы Тора — которого даже по головке не погладить, хотя было бы ещё за что — но тут уже лака не жалеешь вовсе. Хочется быть красивой не так как обычно. Хочется быть красивой и красиво-свободной.       Крутясь перед зеркалом, ты не пиздишь себе вслух ни того, что ты красивая, ни того, что и так сойдет — это методы самоубеждения для тех, кому за, и тех, кто себе нахуй не нравится и не понравится никогда, но ждет похвалы от других.       Тебе чужая похвала ни к черту, ведь на тебе нежно-голубое обтягивающее платье не ужасающе короткой, но довольно интересной длины, на ногах высокие, ярко-синие кеды, украшенные цепочками с голубыми звеньями и без платформы. Ты крутишься перед зеркалом, но не чтобы убедить себя, что ты красива. Ты крутишься, чтобы сделать себя красивой почти идеально.       И у тебя получается. Блять, у тебя реально получается, потому что смотря на себя уже перед непосредственным выходом, ты понимаешь, что выглядишь достойной той, кем являешься внутри. Глубоко-глубоко внутри.       Накинув пальто и подхватив сумочку, ты вызываешь такси и заранее хорошенечко так готовишься, что Тор разорется из-за отсутствия колготок и никакая такса тебя от этого не спасет. Но на улице не так уж холодно… Пиздеж, но тебе похую. На тебе теплое-теплое пальто, шарф, которым ты обмоталась по уши, а ещё ты хочешь просто оторваться нахуй. Ты хочешь забыться. Ты хочешь танцевать, как в последний сучий раз, ясно!       И, возможно, это на ну такое потянет, но ты делаешь то, чего тебе хочется и не жалеешь. Ради чего ещё стоит жить, кроме как ради жизни, ты не ебёшь нихуяшеньки.       Темнеет все ещё ужасающе быстро, а они оба встречают тебя у входа. Идеальные, выхолощенные и забитые тестостероном под маковку. Ты тащишься от одного лишь вида, когда тебе подают руку и помогают выбраться из машины, а затем обнимаешь обоих по очереди — задыхаешься от реально вкусных одеколонов. И ты не признаешься в этом вслух, но именно на это ты и рассчитывала. Что эти двое будут мажорскими уебками и что вы будете друг друга стоить.       Не дороже, не дешевле. Тютелька в тютельку ровно, суки.       И они выглядят охуительно, но уже бесятся/искрятся. То ли хотят набить друг другу морды, то ли потрахаться прямо у входа. Тебе нет никакого дела до их членов, но ты разглядываешь их бесстыдно, схватывая один ментальный оргазм за другим с этих видов классических, но не очень костюмов и зализанных патл.       Красивые мальчики все еще остаются твоей слабостью, и тебе даже не стыдно.       Тор выглядит магистром черного, и у тебя было бы к нему много вопросов, если бы ему все, находящееся под накинутой поверх курткой, не шло настолько хорошо. Черные джинсы, черная футболка с привычно-агрессивным принтом — кажется, в этот раз это череп — и застегнутый на пару пуговиц пиджак. На ногах кроссы, черные, зажравшиеся, но ты готова простить их ему, потому что он надел пиджак, а это значит, что он и так уже пересилил себя на пару месяцев вперед.       Визави его с накинутым шерстяным пальто на плечах выглядит ничуть не хуже, и если бы ты выбирала, ты бы выбрала его. Вслух ты этого естественно не скажешь да и мысль тут же из головы выкидываешь — если Тор заметит хотя бы выражение лица, точно обидится, как ребенок маленький, хотя и постарается не показать этого — все еще разглядывая. Лофт в бордовом костюме двойке и черной рубашке под, обувь — классические ботинки, в кармашке пиджака — мажорский платочек. Он расстегивает пиджак, засовывает руки в карманы властным жестом, и ты видишь его бордовые подтяжки. Ты почти срываешься на восторженный писк. И обворожительно улыбаешься во весь рот.       Ты чувствуешь себя такой, какой достойна себя чувствовать — чертовски уместной. Такая же красивая и сильная как они оба, но при этом под защитой. Без башни, дракона и длинных волос под боком, но с уверенностью в каждом шаге и под руку с теми, кто не позволит тебе уйти неизвестно с кем и позаботится о твоей безопасности.       Можно было бы ржать и плеваться, что это пустой звук, и вообще какой на дворе век, что ты боишься бродить ночами по городу, но все именно так и открещиваться нехуй.       — Ты просто охуенная. — Тор никогда не улыбается широко, но иногда его оскал выглядит одобряющим, как сейчас. Ты тихо смеешься, беря его, засранца несносного, под руку, но сказать ничего не успеваешь.Слышишь с другой стороны:       — Платье смотрится дохуя круто. — а затем его визави берет тебя под вторую руку. И ты смеешься вновь, дольше/громче.       Кидаешь уже на подходе ко входу:       — Даже не надейтесь, что мы уйдем оттуда через пятнадцать минут, негодники. Гуляем всю-ю-ю ночь!       С обеих сторон слышатся заебанные вздохи, и ты лишь встряхиваешь головой, все также смеясь. Длинные сережки платью в цвет задевают шею нежно, и тебе хочется вдохнуть глубже. Ты ненавидишь этот город, изредка ненавидишь собственную жизнь, но все же бывают моменты, когда тебе хочется задохнуться свежестью воздуха. Тебе хочется жить и дальше.       У входа вы не задерживаетесь — твой любимчик-бармен Мариш позаботился о том, чтобы вашу дохуя элитную тройку пропустили без вопросов и ожиданий — а пройдя внутрь скидываете верхний шмот. Ты оставляешь сумочку в гардеробе, а Тор оплачивает твой депозит. Ты уже даже не материшься, чмокаешь его в щеку да тут же направляешься к бару. Засиживаться тебе не хочется.       Внутри клуба душно, громко и почти невыносимо, но стоит заказать один Лонг, как сердце просто начинает биться в ритм. Его визави пьет вместе с тобой, пока Тор неумолимо попивает Швепс и смотрит на вас обоих так, словно это вы тут виноваты в его трезвости. Это выглядит смешно, а еще смешнее становится после того, как ты говоришь об этом вслух.       Его визави тихо ржет, поддакивая тебе.       Между вами нет каких-то неурядиц, у вас нет сторон. Тор прекрасно понимает это, не впрыскивая ни капли ревности, и тебе даже кажется, что он рад, что ты с его визави чуток спелись. Это самое «кажется» делает тебе тепло и хорошо.       А потом ты утягиваешь их на танцпол. Вы вваливаетесь в самую суть гулящей толпы, и ты готова стереть ноги в порошок, только бы забыться. Вначале все кажется странным, неловким. Вы танцуете друг напротив друга, и тебе так не то чтобы не нравится, но его визави выглядит жалким, а Тор и вовсе стоит столбом, хотя ты прекрасно, блять, знаешь, какой он хороший танцор.       Они все еще пялятся друг на друга.       Ты пытаешься не смеяться с их первобытности и тупости, но ты прекрасно понимаешь, почему они не могут оторвать друг от друга глаз. Была бы ты где-то в стороне и заметила бы обоих в толпе — личностно закончилась бы на месте.       И все дело не в зализанных волосах, не в угрожающих выражениях лиц. Они выглядят как сила и ярость в классическом их проявлении, и это подкупает. Власть подкупает.       Когда тебя развозит окончательно — когда тебе становится окончательно безвкусно скучно — ты бессовестно ныряешь Тору в руки. Он уже завелся раздражением и чем-то еще — более похабным — и его бы хорошенечко встряхнуть да отхлестать по лицу, но ты этого не делаешь. Во многом ты любишь когда он в нужный тебе момент на эмоциях, но много в большем — ты не боишься его.       Ты видела его любым. И на боях, и в обычной жизни. Один раз даже поймала во время траха, так жаль сфотать не успела, вот компромат был бы на всю оставшуюся.       И ты ныряешь ему в руки, и ты бесстыдно жмешься. Его ладони привычно опускаются тебе на изгиб бедер, но не ниже вашей немой договоренности. А ты поднимаешь руки и заводишь ему за голову, легонько царапаешь ноготками затылок, изгибаясь в его руках. Слышишь над ухом почти сразу предупреждающее:       — Л-лайка…       Кажется, будто бы он рычит на тебя, но он не идиот — он рычит тебе. С надрывом и опаской. Мелкий ебанутый трусишка.       «Не спугни его».       «Я только начинаю подбираться, не спугни его, мать твою».       Он не говорит этого, но подкидывает твою кличку в воздух, а ты заливаешься смехом. И сама знаешь, что ты — Лайка, но все же все ещё не пугаешься. Склонив голову на бок легонько, смотришь вперёд.       Его визави не глупенький и уж точно будет поумнее самого Тора, потому что не стоит столбом. И не стоит просто. Он почти сразу делает шаг, затем второй, и его ладонь опускается тебе на бедро, чуть выше нижнего края платья.       Бесстыдник.       Но ты смеешься. Тебе нет до этого дела, потому что это их страсть и их дрязги. Ты здесь, чтобы развлечься, расслабиться и потанцевать. Пока Лонг бежит под кожей, ты двигаешься и изгибаешься. Тор оживает и танцует, но его визави просто подтормаживает, как интернет на глубокой подземной парковке.       Ты слышишь со спины у самого уха горячий шепот:       — Коснись его.       Но тебе и не нужно подсказывать. Его визави каменный, когда ты опускаешь свои руки ему на плечи, чуть сжимаешь пальчиками. Улыбаешься хитро, заведённо. Он не въебывает или же просто боится ввязываться, но кто станет его слушать. Ты ведешь руками по его нихуевеньким таким плечам, пока Тор оглаживает твои бока. Его ладони обжигают, твои ноги двигаются, его визави смотрит на вас обоих.       Ты обнимаешь ладонями его за шею и тянешь ближе. Сама подаешься вперед тоже, притягиваешься. Тор отпускает, но в то же время и нет, а ты уже задеваешь губами мочку уха, которому определенно пошла бы серьга. Ржешь открыто и бесстыдно, шепча и буквально совращая охуенно запретным плодом:       — Оттаивай. Пока не оттаешь, не отдам его.       И теперь уже обе его руки сжимают твои бедра яростнее. Ты понимаешь, что у них все типа серьезно, но не по словам. Страсть не вечна, но у этих двоих держится долго. И ты никогда не хотела быть совой, потому что это тупо и стремно, но этой совой тебе быть нравится. Их руки жадные, их движения дикие… Ничего нового, просто теперь их двое. В прошлый раз Тор был один, и он был таким же наглым ублюдком.       Главное — это не останавливаться. Покачивать бедрами, двигать руками. Когда ты поднимаешь их вверх, платье ошарашенно несется следом, оголяя ноги самую малость, и ты чувствуешь кончики пальцев его визави на бедрах. Опасно, однако.       Но дела до этого нет. Дел нет никаких вообще. Теперь не нужно въебывать, не нужно усираться, не нужно включать башку. Ты гладишь большими пальцами вызывающий острый кадык и чувствуешь, как Тор позади задыхается. А ты все еще посмеиваешься над найденным его слабым местечком.       Его визави оттаивает и оказывается охуенным, но тебе на это уже откровенно похую, потому что ты никогда в этом и не сомневалась. Хватило тебе колик в животе после смеха, когда Тор пришел жаловаться, что ему тощий педик въехал коленкой в живот, и тот болит. После этого сомнения и вопросы как ветром посдувало.       Их руки сталкиваются у тебя на теле. Ощущения просто шикарные, тактильные рецепторы бьются в неебаться какой истерике, а ты продолжаешь улыбаться и качать головой в такт битам. Вот будет уебистая ситуация, если они подерутся вместо того, чтобы почпокаться.       Возбуждение закручивается внутри рваными петлями, и тебя несёт безотчетно грубо. Тебя въебывает лицом в стену этого удовольствия, стоящего на острие/границе ебанных моральных устоев, и ты притираешься к Тору бедрами теснее. А ноготками царапаешь шею его визави.       И ухмыляешься, довольной кошкой.       Оторва? Нет. При-мер-на-я девочка. Твое тело живое, и ты двигаешься полностью. Голова покачивается, бедра виляют, руки опасными лозами скользят по телу напротив. Ты задыхаешься в ходящей ходуном грудной клетке.       При-мер-на-я девочка. Тор научил тебя пиздить боксёрскую грушу по выходным и заставил тебя бросить курить. Твое существование на нем не завязано, но ты привязана к нему безотчетно прочно. И ты откидываешь голову ему на плечо, тянешь губы к уху, вытягиваешь долгим отзвуком его въебистое имя.       Он вздрагивает, и ты уверена, что его глаза потемнели. Не сказать, чтобы тебе это не нравилось, но много больше тебе все же нравится реакция его визави. Того выкручивает от ревности, как половую тряпку — чтоб выжать воду. А ты скалишься клыкасто, когтисто облапываешь его.       Его тело живое тоже, и ты видишь это в темноте плохо, но руками чувствуешь заебато острее. Тебе не стыдно. Ни капли. Его брюки строгие, а пиджак — из хуевого бутика, но внутри него желание ввязаться в смачную, истекающую кровавыми соплями и соками драку.       Ты знаешь это чувство, но тебе не принято говорить в слух о том, что ты тоже иногда им затягиваешься. У тебя же вагина, блять.       Его визави танцует хорошо. Двигается, изгибается. Гибкий сученыш. Пока ты трешься о Тора сукой — не сучкой, потому что сучку дерут в каморке за спиной боёв, но сукой, потому что тебе с высокой колокольни на то, что ты делаешь что-то неправильно прямо сейчас — он смотрит, танцует и борется с тем, чтобы не зарычать. Ты видишь это по его живым губами, по его жадным рукам — чувствуешь.       Это горячо и остро, но ты не позволишь забраться себе в трусики — от этого лишь веселее. Но все же уютнее, ведь из этих двоих туда никто и не стремится.       Ты отталкиваешь Тора бедрами и предаешь его неформально. Сделав шаг вперед, толкаешь его визави ещё чуток дальше, а затем поворачивается к нему спиной… Его визави все знает, и это чувствуется охуенно. Тебе до задницы нравится дразнить их обоих, и ты дразнишь.       Почти ложишься спиной на чужую сильную грудь, зарываешься пальцами в патлы, притягиваешь губами к своей шее. Его визави берет управление над твоим телом, и он умелец. Еще смеётся тебе на ухо с надрывом и хрипом, а затем порыкивает не слишком довольной тигровой кошкой:       — Он же тебе въебет после, Лайка.       Ты запрокидываешь голову, смеясь, и ты видишь, как у Тора в глазах все вспыхивает нахуй, без возможности потухнуть. Ты трешься о его визави, ты направляешь его руки по карте своего тела, и блять.       То как Тор дёргает тебя назад, отдается внутри маленькой разорвавшейся бомбой. У тебя все внутри вымирает, но ты не останавливаешься. Песни заебистые и сменяют друг друга без спроса. Ты не въебываешь, как долго вы танцуете, но скорее варитесь в одном адском котле.       Тебе врать бесстыдно вредно для здоровья, но ты и не врешь — чужие руки чувствуются хорошо и просто охуительно. Тор изредка дышит тебе в шею: хочет что-то сказать, но молчит сукой, потому что ссытся. Он не попросит тебя отойти, он не попросит тебя сдрыснуть, но он, блять, не боится за твою ебаную обидчивость.       У него же хер в штанах, значит должен быть и в характере. Значит он не должен показывать, как его кроет, а в брюках все каменным изваянием прикипает.       Его визави не лучше. То и дело оказывается близко, но нарочно с другой стороны от морды Тора. Им тоже нехуево так въебывает. Их тоже кроет.       Им тоже дразниться нравится.       И ты уверена, что знаешь, что у вас въебисто общего. Когда перед рождением был отбор душ, и каждого из вас во въебистой очереди спрашивали, ради чего вы хотели бы спустить на землю, вы все ответили одно и тоже.       — Удовольствие.       Его руки — горячие, громадные мозолистые ладони, закаленные боями и отцовскими слабостями — сплетаются у тебя на животе, но лишь ради того, чтобы случайно задеть его визави, и ты знаешь об этом. Его визави — сухощавый и слабый, но твердый, как тростник — облапывает твои бедра так, как ты не позволила бы никому настолько же незнакомому никогда в жизни, но лишь ради того, чтобы задеть кончиками пальцев бедра Тора. И ты знаешь об этом.       Ты видишь этих ублюдков насквозь.       Ты задыхаешься, но тебе охренительно весело, потому что их живое, светящееся чувство проходит тебя насквозь. Тор не требует, но тебе не жалко исполнить. Ты вплетаешься пальцами его визави в волосы вновь и вновь, ты позволяешь ему льнуть к себе, ты позволяешь к себе прижиматься. Позади Тор, и он гранитная плита уверенности. Ты опираешься на него спиной, ты чувствуешь его стояк задницей, даже не вплавливаясь в него бедрами.       И ты издевательски трешься, пока он рычит тебе на ухо твою кличку. Ты не будешь извиняться за это. Ты не будешь извиняться ни за что. И ты отказалась давать обеты/обещания еще давным-давно.       Вы не будете парой. Но они будут.       Твои руки спускаются ему на грудь, а после ныряют под полы расстегнутого пиджака. Ты касаешься боков, нарочно оттягиваешь и отпускаешь подтяжки. Богатые, живые, дикие… Ты не хотела бы быть такой, но ты такой уже являешься, и ты ржешь сукой, когда их нетерпение становится слишком очевидным.       Пот течет рекой, шея влажная, на губах скалистая улыбка. Корабли будут разбиваться о нее до конца веков, но скалы о скалы не разбиваются. Твои разгульные руки шарят по чужому телу, пока Тор позади задыхается, пока не может сделать этого самостоятельно, пока касается тебя, вновь и вновь оглаживая бока, бедра, проходясь руками по груди… Это не домогательство, но и не что-то другое. Это — затерявшийся временной осколок, в котором ты двигаешься без остановки и оставив разум за дверями клуба.       Его визави тянется к тебе, но ты уворачиваешься от каждого нового поцелуя. Не из-за границы — хотя, блять, и из-за нее в какой-то степени — а потому что это не твоя игра, лишь твоя территория. Твоя, а их — нейтральная.       Атмосфера накаляется, искрит, режет по коже возбуждением и жаждой. Алкоголь бушует в крови, но ты чувствуешь, когда чужие руки начинают стискивать твои бока до легкой боли. Тебе остается лишь выгнать их и, что сказать, ты справляешься с этим идеально.       Хватает лишь податься вперед, чуть повернуть голову, давая засранцу за спиной издевательски крутой обзор, а затем медленно широким мазком лизнуть его визави в шею.       Рык прокатывается знатный, а от вашего нихуевого танца ты остаешься одна. Тор продирается сквозь толпу танком, и ты уверена, что на его лице написана самая настоящая ярость. Тебе не жалко, да к тому же знаешь, что ругать после никто не станет. Ты остаешься на танцполе одна, мелодия становится чуть медленнее, и тебе удается остыть.       На губах все еще шальная улыбка, да ты шальная и сама, но не столько от выпитого. Эта живость, это бьющееся внутри сердце, чей ритм очевидный/яростный. Ты остаешься на танцполе на десяток минут и просто отрываешься, но без Тора все становится иным. Легкой зашуганности не появляется, но это ощущение того, что ты ждешь его — их, именно их, сука — возвращения, не отпускает. Вокруг въебисто много тел, а еще больше одиноких, и без этих педиков ты чувствуешь себя как на ебанных торгах.       Именно поэтому в такие места ты всегда тащишь заразу Тора с собою вместе.       В итоге ты возвращаешься за стойку и подхватываешь свой коктейль, чтобы смочить горло. От него уносит еще на полшишечки, но какой-то милый парень освобождает для тебя стул. И ты усаживаешься, ты смеешься, когда он заговаривает с тобой, пытаясь перекричать музыку. Ты не боишься, потому что в тебе алко, но ты все еще знаешь — иногда так сильно ожидаемая защита просто может не успеть вовремя.       И ты все еще, блять, не боишься.       Его рука оказывается у тебя на бедре, а ты смеешься, нарочно дергая ногой и сбрасывая ее. Но ебанного настырства ему не занимать, потому что его рука возвращается на место и грубо сползает на внутреннюю сторону.       Ты знаешь, что это первая и последняя въебистая ошибка в любых обстоятельствах, но ты зажимаешь его ладонь своими бедрами. Он одет недорого, а скорее — по-дешмански. Тебе не нравится.       Конечно, запросы у тебя не маленькие и надо бы подкатать сучью губу, но Тор уже давно сказал тебе, что если давать некоторым тряпкам фору, то в итоге они станут соплями и все будет еще хуже. А Тору ты веришь. Тору ты доверяешь.       Ты просишь убрать руку, но даже договорить про скоро должных вернуться друзей не успеваешь, как эта самая рука ползет выше. Иногда тебе кажется, что у некоторых уебков нет мозга или же их глаза на самом деле слепые. Ты пьяна, но ты блятски уверена, что твое лицо выражает не-желание и отторжение.       «Раз его рука ползет выше, значит и твоя имеет право тоже».       Так говорила не ты и эта мысль тебе не принадлежит. В одну из твоих ночных смен с год назад — когда ты еще пыталась работать и успевать все остальное одновременно — в совершенно другом баре это сказал тебе Мариш, но естественно не тебе-официантке, а тебе-девушке.       И господи блять сука, как же он был прав.       Ты поднимаешь руку и, схватив парня за волосы, херачишь его лицом о барную стойку. Никто кажется этого и не замечает, но подняв глаза от набегающей на поверхность крови и чужой гримасы боли, ты видишь охуевшего Тора чуть впереди. Ты улыбаешься, будто бы накосячила, но ты знаешь, что сделала все правильно.       Возможно, будучи трезвее, ты просто дала бы промеж ног, но выбирать не приходится.       Он с его визави подносятся к тебе мгновенно, и ты хватаешь кого-то из них под руку. Тут же срываешь голос:       — Пора сваливать!       А затем срываешься на дикое хихиканье. Твое сердце задыхается, ты пьяна, ты свободна, и Тор прикрывает твою спину от твоего неудавшегося насильника, который ко-неч-но не стал бы тебя насиловать. Точно.       Вы хватаете вещи в гардеробе, выноситесь наружу и тут же уходите прочь. Ты уверена, что больше вас в этот клуб не пустят, но кто ищет — тот всегда найдет, так что ты нихуяшеньки не расстраиваешься. Идешь с его визави под руку, пока Тор матерится и чуточку материт тебя на всю округу.       За то, что не надела колготки.