Make me feel like a God

      — Лайка сказала, ты нихуевенько так двигался тогда, в клубе.       Ты снова тут, и в последние дни тебе начинает казаться, что ты просто незаметно переезжаешь к жиду в хату. В его шкафу уже расчищен твой угол под футболки и пару труселей, а у него в холодильнике всегда есть апельсиновый въебистый сок специально для тебя. Не то чтобы ты жаловался или тебе это казалось неуместным, но ты просто нехуевенько так пустил все на самотек и сидел довольной сукой.       Жид что-то постукивал в ноуте, скрестив ноги и сидя спиной к подлокотнику дивана. К тебе — ебалом.       Он даже не дернулся, когда ты распахнул хавалку, но ты видел, как напряглись его губы. Тебе было не весело, но до охуения интересно. Хотелось узнать больше, хотелось забраться ему под кожу и выпотрошить всю его набивку, словно из мягкой игрушки с оторванной головой.       Тебе было похую и еще немного на чувства и его желания. Когда они совпадали, вы трахались. Когда нет — пиздились. Не до кровавой каши, но пару раз синяки оставались. А вы оба знали, что пиздитесь игрушечно. Без настоящей ненависти. Без настоящего желания уронить другого и отпинать до осколков ребер в грудине.       Первый весенний месяц становился поперек горла, и на улице темная снежная жижа то и дело замерзала, чтобы после размерзнуть снова. На улицу было выходить до опасного мерзко, и поэтому после пар вы всегда засиживались у него. Или у тебя. Ерунда была в том, что у тебя потрахаться было проблематично, а у него можно было чуть ли не голышом щеголять.       Но к нему иногда путь был просто заказан. И ты прекрасно знал почему.       — Не, пиздит девуля. Я вообще танцевать не умею.       Ты не можешь сказать, когда наступил этот момент, но теперь он зовет ее девулей. После того, как они двое почти вытрахали из тебя душу на танцполе, а после ты вытрахал ее уже фактически из жидочка в кабинке клубного толчка, ты чуть более уверен в том, что дружба у вас троих будет охуенная.       Хотя ты все еще, блять, не въебываешь что с жидочком тебе делать, но тебе нравится его покорность и принятие. Еще тебе нравится его задница, и эта херня точно решающая, ну да похую.       Тебя просто въебывает с того, как он без слов соглашается на все твои условия. Думает, что ты останешься с ним на век и никогда не бросишь. Бедняжка.       Он еще не знает, что ты в Лайку, если не круче — тоже заебато ветряная мельница.       — То есть если я перегну тебя на слабо, чтоб ты мне что-нибудь сфигачил, ты откажешься?       Учебник не интересный и никогда им не был. За окном темень, и уже давненько вам пора бы баиньки, но блять. Ты захлопываешь книжку, потому что жид игнорирует тебя охуительно грубо, продолжая что-то там чирикать по своим клавишам. Он нервничает нихуевенько заметно, и тебе хочется заржать, но ты держишься.       Твоя задача все еще — утянуть его душу, выжрать ее до дна, чтобы лишь после его выкинуть. И твоя задача еще не выполнена.       — Слуш, иди нахуй, я занят, пиздюк.       Жид — хуй собачий, и ты в этом успел убедиться уже не раз. От ненавистного папани он взял, что только смог, и тебе это не то чтобы костью поперек горла, но иногда подбешивает. Ты тянешься к нему и захлопываешь ноут резко: его руки в последний миг отдергиваются.       — Ты меня, бля, не игнорь, уеба, а! Отвечай нормально.       И его рожа сразу становится возмущенной, но что-то в выражении твоей сбивает с него спесь. Жид вздрагивает, отводит глаза. Ох, сука, он так ссыт, потому что знает, что ты не отступишься и что все равно снимешь с него весь покров, как с креветки, и поэтому он сваливает. Не открывая ноут вновь, он поднимается слаженным движением и топает на кухонную зону.       Ничего не говорит.       Ты вскидываешь брови, охуевшим в край, а затем лишь довольно ухмыляешься. По сути никакого въебистого запрета тебе не поставили, так что можно и подкатить яйца. Хорошенечко так, уверенно.       Подхватив с въебистого столика мобилу, ты врубаешь какую-то хуйню из Лайкиного плейлиста — у нее там все музло танцевальное дохуя — а затем включаешь на полную громкость. Жидок напрягается всем телом, но не подаёт виду, что уже обосрался.       Ты идёшь к нему издевательски вальяжно. Похую, что он тебя не видит, но ты чувствуешь себя ебанным богом, который прямо сейчас кое-кого выебет. До надрывного всхлипа.       В его руках чайник, и жид вроде как собирается его поставить. Ты называешь это «погонять шкурку», но против «заварить чай» тоже нихрена не имеешь. Тебе как бы похую. Главное хер пристроить и набрать темп.       Но вначале вызвать его на танец.       Звучит почти как вызвать его на дуэль, но по сути так и есть. Ты просто вновь желаешь проверить, кто продержится дольше, и ты заранее уверенно можешь сказать: ты его перегнешь нахую и не только формально. Косвенно тоже.       Искра щелчком поджигает газ. Конфорка вспыхивает, а жид каменеет у тебя в руках, хотя ты его ещё даже и не касаешься. Запираешь в клетке рук, зажимаешь у столешницы.       Приевшаяся классика, но он сомневается, кусает тонкие недовольные губы, пытается вжиться в существование кухонной утвари, только бы тебя не тронуть. Ты тихо ржешь и склоняешь губами к его шее. Его передёргивает, но не от твоих слов.       — Ну ты и ссыклишко, жид. Небось ссышься втюриться, ммм?       Твои руки сползают ему на бедра и дергают его назад/к себе/подальше от столешницы и спасения. Хотя все это тот ещё пиздец — нет у жида спасения от тебя и никогда не появится. Пока он матерится себе под нос, отшвыривая тебя прочь и разворачиваясь, чтобы распустить свои патлы и пройтись по ним пальцами, у него не появится спасения.       Спасет его лишь смерть.       — Ты уебище, пиздюк, вот что.       Он дёргает головой и закрывает глаза безотчетно дохуя. Тебе въебывает под дыхало то, как он дохрена тебе доверяет, а затем начинает покачивать бедрами. И он, блять, он танцует, как баба, но ты уверен, что он танцует так для тебя.       В животе все нахуй разрывает до боли. Ты борешься с желанием согнуться пополам, смотря на него, замотанного в домашний шмот и двигающегося в такт музлу, и все же проигрываешь. Но другому желанию.       Ты делаешь шаг вперёд, обнимаешь рукой его за талию, и жид цепляет твои плечи пальцами. Затем укладывает туда предплечья.       Ты двигаешься: двигаешь руками, направляя его бедра, двигаешь плечами, направляя собственное тело, и двигаешь бедрами, пытаясь стать ещё, блять, ближе. До температуры плавления кожи.       — Ты хуя мерзкий…       Негромко и равнодушно. Жид откидывает голову, давая тебе вырвать ему кадык, и ты вырываешь его своими зубами. Затем зализываешь. Можно было бы даже попытаться спиздануть, что затеял эту байду не ради тисканья, но кому оно нужно? Вот и ты не знаешь.       Жид точно видит тебя насквозь, и ты у него не под каблуком лишь потому, что он бля дохуя сомнителен. Тут сомневается, там сомневается.       Вкидывает:       — Ты хуя напористый…       Его глотка трепещет, пока ты поглощаешь и разрывает ее к чертям. Его пальцы перебирают твои волосы, ногти царапают шею.       Ты не уверен, пиздит он комплименты или нет.       Он отталкивает тебя нахуй, больно прихватив за плечи, а затем разворачивается и позволяет вернуть его назад. Он танцует не круче Лайки, но по-другому. Лайка открытая для тебя полностью, ее тело — твоя вседозволенность с поправкой на отсутствие лицензии пользования. Жид же закрыт, как баба замотанная в простыню, и ты хер его откроешь.       Хер надорвешь, но его не откроешь точно.       Ты и не пытаешься как бы. Тыкаешь тут, тыкаешь там, а затем просто сдергиваешь нахуй очередной слой панциря рывком. Он ревёт и стенает, он пытается драться, но тебя все это не ебет вообще. Тебе похую на его чувства и его желания.       Но не на него.       Ты задыхаешься ему в волосы, пока его руки на твоих бедрах, и пальцы комкают ткань в кулаках до треска. Это не танец и не прелюдия — вы просто ебете друг другу мозги, чтобы было не скучно.       Когда жид задыхается хрипом, где твоя ладонь касается его стояка сквозь ткань и мельком, у тебя отказывают внутренние. И ты покусываешь хрящик его уха, будто бы пытаясь молиться.       Ты не помнишь ни единой блядской молитвы.       — Ты хуя тупой…       Он издевается, но он плавится в твоих руках. Ты хрипишь:       — У меня нет для тебя ни единой хуевой капли нежности.       Ответа не происходит. Его тело покачивается слажено и красиво, но ты не знаешь красивый ли он. Ты знаешь его — того, кто прячется глубоко внутри, спит обнимая пустую/лишнюю подушку и готовит сладости, заменяя себе мать, быть которой у него не позволили — но ты не можешь составить мнение. Красивый — стрёмный. Лучший — худший.       Тебя не ебет вообще и ещё немного. Тебе просто похую. Иногда жид бесит так, что ты въебываешь ему кулаком, и тогда он затыкается, а иногда ты просыпаешься посреди ночи и до утра пялишься на его ебало.       Иногда ночью он плачет. Плачет и кончает он по сути и твоему мнению одинаково — тихо и бесчувственно. Чтобы нахуй не привлечь внимание, чтобы только не показывать слабости, чтобы только выживать дальше.       Твои руки забираются ему под футболку. Ты больше не въебываешь и вообще не слышишь, что играет. Ты пытаешься укусить его за ухом, и он весь сотрясается от искры боли.       Больше кусать ты не пытаешься.       — Хуя сильно ненавижу тебя… Но, блять.       Это — не признание. Ты — не педик. Он — тоже.       Ты трогаешь его живот кончиками пальцев, будто бы стукаешь по клавам хуевого пианино. Он не смеётся, но его откинутая башка укладывается тебе на плечо. Его губы задевают твою нижнюю челюсть. Он вздыхает, но не стонет.       Ты чувствуешь, что ещё немного и жид у тебя в руках развалится. Ты крестить сердце больше никогда не делать таких въебистых экспериментов. Больше никогда не позволять ему доводить вас обоих до этой хуевой ласковой, сука, пизды.       А затем он говорит:       — Что, блять, творится…       И ты отвечаешь незамедлительно:       — В душе, блять, не ебу, жид…       Ты разворачиваешь его рывком. Ты притираешь его к себе, и он дёргается к твоим губам первым. Он пытается нахуй сожрать твои губы, но, сука, медленно. В последний раз вы лизались так у тебя на ковре. Он тёрся о тебя сучкой и скулил тебе в губы, пока ты кончиками пальцев гладил его шею, ладонью обняв за затылок.       Ты выпил дохуя его слюны, но ты так и не смог испить его до дна. Прямо сейчас ты хочешь переебать ему до кровавых слюней и отказа внутренних. И при этом ты хочешь разложить его на полу.       В кармане любых въебистых брюк, даже, сука домашних, у тебя теперь всегда есть резинка, потому что жид отказывается трахаться с тобой, пока вы, блять, не проверитесь. Проверяться вы, естественно, не торопитесь, но вам и так нехуевенько. Чего только стоит он, надевающий тебе резинку ртом.       Ты стонешь ему в губы гортанно — по-другому не умеешь — и он хватается за тебя, он забирается на тебя, он сжимает бедрами твои бока безотчетно сильно. У него, блять, стоит, и у тебя тоже, но это все для тебя не новость. Ваша ебля — для тебя не новость.       Ты сжимаешь в руках его зад, а его потряхивает.       Это что-то новенькое, ведь ты слишком привычен к нему обычному, чтобы не заметить разницы. Ты чувствуешь, как на него накатывает волнами и как он покусывает твою шею. Не грубо, а скорее по-кошачьи.       Жаль не мурлычет.       Ты берешь его на руки, и жид не ебаная пушинка, но, блять, если бы ты мог, ты бы его никуда не пустил. И ты знаешь, что можешь. Вопрос в другом.       Ты все ещё не уверен, что хочешь впрягаться.       Ведь жидок не идеальный. Капризный. Сомнительный. Дохуя бесячий. Сложный.       Тебе хочется убить его и скормить свиньям изредка. Сейчас же — ты укладываешь его на стол в кухне, и он изгибается для тебя, только коснувшись лопатками поверхности. Его глаза прикрыты, и он зарывается своими паучьими пальцами себе в волосы. Жид задыхается.       Скрипит зубами, еле-еле складывая гордость и въебистость в слова:       — Не… Не наебывай меня. Пиздюк…       Ты заржал бы, но тебя трогает. Внутри все через мясорубку выворачивает, хотя тебе и похую. Ты забираешься распахнутой пятерней ему под футболку и зарываешься глубже. Ты чувствуешь, как сотрясается его чертова грудина.       И ты, блять, берешь его за горло. Ты так сильно — просто до стояка сильно — любишь брать его за горло и смотреть, как его накрывает мгновенно. Он распахивает рот, впивается пятками тебе в зад, притискивая до боли.       Подавшись рывком вперед, ты лижешь его губы. Блять. Ты вылизываешь его приоткрытый хавальник, желая забраться языком ему в рот сильнее всего на свете, но не делая этого. Ты порыкиваешь жёстко:       — Не наебу. Но выебать-то можно?       Выкручиваешься. Вы не сопливые бабы, чтобы пиздеть о чувствах, и даже если он захочет, ты ему этого не позволишь. Пусть, сука, держит себя в руках и свои железные яйца рядом. Пока он будет яростным, ты его не вышвырнешь, но только заслюнит тебя — тут же выхаркнет лёгкие.       Ты не будешь терпеть рядом слабую суку. Именно поэтому рядом с тобой Лайка, а не кто-то ещё.       И именно поэтому рядом жид. Но кто знает, как долго он выдержит.       Сейчас же он тихо ржет тебе в губы и подкидывает:       — Ублюдок.       Ты целуешь его с оттягом, а он поскуливает для тебя. И этот скулеж — единственный, который ты готов терпеть от него.