со
13 июля 2018 г. в 00:12
Боль разливается внутри. Тебе хочется скрутиться комочком и тихо скулить, обняв себя поперек живота. Но у тебя нет на это возможности.
Дом далеко и дальше, а ты терпеливо стоишь у ринга. Руки в кулаках ты сминаешь безотчетно, смотря на то, как Тор выигрывает очередной бой. И впиваешься ногтями в плоть сильнее безотчетно же, когда он отвлекается. Когда ему въебывают по башке кулаком. Когда ему въебывают поддыхало.
Толпа беснуется, потому что хуй знает насколько кратный чемпион проебывает, а ты стоишь каменным изваянием. У тебя нет права истерить и у тебя нет права нестись к нему со слезами на помощь в моменты его проигрыша — ты усвоила это еще давным-давно. Тор сильный ублюдок, но ты знаешь, что ты — его блядская константа, когда он падает.
Потому что именно ты отвечаешь за то, чтобы он держал планку, ткнувшись мордой в собственные кровавые сопли. И потому что если вы оба упадете в свои собственные кровавые сопли сейчас — это будет пиздец уже в край.
Кто-то должен держаться кремнем. И сегодня это ты.
Еще сегодня ты ебала и эти бои, и всю свою блядскую жизнь. Тебе хочется забраться в горячую ванну и утопиться нахуй. Тебе хочется, чтобы боль кончилась. Врачи говорят, что боль происходит от спазма, а спазм можно снять лишь чем-то горячим.
Что ж. Скоро у тебя разгорится пукан, ага.
Ты стоишь в орущей толпе потных мужиков и тупорылых сосок. И ты смотришь с преспокойнейшим ебалом, как Тора вымачивают в собственной кровище. Ты не знаешь, почему он зазевался. Ты не знаешь, на что он, блять, сука, отвлекся. Но ты знаешь, что у них с визави что-то не то поперло, и Тору это не втаскивает. Он тоже умеет тревожиться.
С ринга тебе на лицо прилетает пара капель его крови. Тор уже даже не пытается подняться. И это его кровь. У тебя на щеке.
А ты нихуя не чувствуешь. Вчера батя пришел бухим в говно домой и перепутал тебя в коридоре с матерью: ситуация тупая до задницы, он почти сразу — после того, как притиснул тебя и облапал, конечно же — понял, что ты — не она, но, блять, легче от этого как-то совсем не стало. С утра пораньше пришла эта тупая боль в животе, но ты все еще была в полностью деграднутой прострации и не сразу вперла, что боль причиняет охуеть какую боль, ясно.
К ночи прострация отпустила, но никакого тупого замещения не прошло. Стоя у ринга в огромной, безразмерной толстовке Тора — которую ты тыбзанула у него с полдесятка лет назад, когда она стала ему откровенно мала — ты смотришь, как его нихуевенько метелят, и нихрена не чувствуешь. Прямо сейчас твоя кличка тебя дохуя оправдывает, потому что ты уже успела гавкнуть на Говарда, на его помощника Фила и на какого-то еблана в толпе — чтобы не подходил так близко и не вонял на тебя травой.
Бой уже очевидно завершается чужой победой, а ты на ринге оказываешься еще до того, как отзвук гонга заткнется. Тебе больно, но ты двигаешься превозмогая. И можно бы даже подумать, что тебе на себя похую или где-то рядом, но это не так. Скорее уж тебе не похую на Тора. И точка.
Ноги затянуты брюками цвета хаки, но ты рушишься коленями на мат, измазанный кровью. Тебе похую и на хую ты вертела свои шмотки. Всех их тут на хую вертела.
Два пальца на пульс, затем выхватываешь из переднего кенгуру-кармана маленький фонарик. Тор пытается проморгаться, скорее всего в башке у него перекатываются колокольчики, но это не важно. Хорошо еще, что ему его собственные не отбили.
— Ла… Лайк-ка…
— Лайка. Не напрягайся.
Ущерб не велик, но ему нужно будет отлежаться. Ты не медик и не проходила курсы, но ты уже так прошерстила интернет, что с уверенностью смогла бы подавать на хирурга сразу. Или еще на кого. Безразлично.
Зрачки реагируют на свет. Садится ублюдок самостоятельно. Сплевывает харчу с кровью. Он просрал, и он знает об этом. О том, что он знает, ты видишь по его лицу. Но хандрить он начнет по-настоящему уже завтра, а пока что еще будет типа нормальным. И ты очень на эту аксиому надеешься.
Тебя выкручивает от боли, но ты помогаешь этому утырку не от широкой души. Ты никогда не спрашиваешь себя, почему помогаешь ему. У тебя нет потребности в этом вопросе. У тебя нет потребности в ответе.
Он поднимается еле-еле, и он дохуя, просто невъебаться насколько, тяжелый. Новый бой вот-вот должен грянуть. Все пялятся на то, как ты поднимаешь шатающуюся тушу. Затем гаркаешь:
— Фил, живо сюда!
Мальчишка — не сосунок, но все равно мелочь пузатая с тобой в сравнении — подносится быстро и подхватывает Тора под вторую руку. Часть веса с тебя сбрасывается, и вы кое-как спускаете придурка с ринга, а после уводите в его каморку. Без зеркала, без обоев, без душа, без цветов. Нихуя тут нет почти, но ты знаешь, что Тор любит эту берлогу больше жизни. Он сам купил сюда добротный диван, сам починил стол — вот за что ты его любишь, так это за руки не из жопы точно, умелец хренов — и притащил хуй знает откуда стул.
Именно на стул вы и сгружаете его полуголую тушу. Ты распоряжаешься о ведре с чистой водой — Фил, и только попробуй принести воду из унитаза, я твою голову туда засуну — а затем вы остаетесь одни. Твоя рука опускается на спинку стула. Ты сжимаешь зубы и сжимаешь пальцами дерево.
Первые пару дней всегда хуево, но сегодня ты еще и забыла дома обезбол. Объективное желание харкаться и кому-нибудь въебать по маковку разрывает тебя на куски вместе с болью. Тор не видит этого, и так даже лучше. Его шальная башка запрокинута, кадык перемазан подсыхающей кровью. И не только кадык.
Торопиться тебе незачем. Нос ему не сломали, только губу расхерачили да бровь опять разорвалась: ровно по шрамику. Лицо залито чуть ли не галлоном крови. Ты разглядываешь его, вздыхаешь.
Раз Фил возится с водой долго, значит та будет без запаха мочи и чистая. Так тебе кажется, но дверь неожиданно сзади грохочет, врезаясь в стену. Только ты хочешь наорать на карапуза, что притащил мутную воду, но не успеваешь и хавалки раскрыть.
— Какого хуя ты там устроил, тупоголовый буйвол, ты, блять?! Я тебе за что, сука, деньги плачу?! Обязательно было сегодня, бля, проигрывать! Да ты хоть знаешь, уеба, сколько я на тебе кусков потерял?!
Это Говард, и он в бешенстве. Ты оборачиваешься, смотришь на него, но не говоришь ни единого слова. Его дешманский костюм привычно измят, а мажорская сигарета во рту на самом деле не настоящая даже. И в пору бы поржать над ним, но у тебя настрой на ну такое, да и Тор не в состоянии.
От чужого ора он дергается, стонет, пытается закрыть уши руками. Ты поворачиваешь голову к нему назад медленно, а все это время Говард пиздит и срывает голосуху как сука. Ты моргаешь. Боль переходит на новый, иррациональный уровень, где разжигает внутри тебя ненависть ко всему. И пукан, наконец, загорается.
Тебе некуда торопиться и торопиться не нужно. Ты смотришь на окровавленного, помятого Тора пару секунд. Затем вновь ты поворачиваешь голову к Говарду. Говоришь, обрывая его поносню:
— Проваливайте.
Он замирает на миг, заходится разъяренным ржачем, а после указывает на тебя своим кривым пальцем — все знают эту историю о том, как одну клешню ему еще с десяток лет назад переломали в мясо — и рычит:
— Слушай сюда, сука. Я тебя сейчас перегну и выебу, если хавалку свою не завалишь. Твой блядский дружок просрал мне бой с игроком с других боев и теперь…
Ты хуеешь в край. Ты медленно вдыхаешь, отпускаешь спинку стула и делаешь шаг. Тор — лапушка и самый прекрасный мудак в твоей жизни — хватает тебя за руку, пытаясь пару секунд, а после выдавая:
— Лайк-ка… Не над…
Ты сбрасываешь его руку. Дернув головой, чувствуешь, как собственный хвост волос хлещет тебя по шее, словно застоявшуюся лошадь, только и ждущую, как бы, блять, сорваться вперед и не останавливаться. Как бы, блять, найти хоть что-нибудь, что поможет заглушить боль.
Говард все еще пиздит, а ты, подойдя, берешь дверь и начинаешь закрывать. Повторяешь жестче:
— Выметайся.
Он ставит ногу, и ты еле сдерживаешься, чтобы не вхерачить ему кроссом по колену. У тебя немного плохо сегодня с настроем.
Но тебе не жаль.
Он раскрывает хлебало и начинает с того, как якобы ебал твою мать, а ты — следующая. У тебя ебанные вьетнамские, где вчера ночью пьяный отец все-таки додолбился до мамки, и их кровать рыдала на всю квартиру. У тебя, блять, крови столько же, сколько у Тора и хуй с тем, что ее на тебе не видно.
Прогресс, сука. Эволюция ебаная.
Ты понимаешь, что твое терпение иссякло. Где-то позади Тор зовет тебя, чтобы ты не лезла. Он слаб, а когда он слаб, его страх пересиливает. И ему страшно. За себя. За тебя. За вас обоих. Благодаря ему у тебя поставлен удар, а на бедре, под длинной толстовкой, ножны с увесистым охотничьим ножом. Ты берешь его лишь когда припираешь на бои — потому что был раз, когда Тору пришлось останавливать бой, чтобы въебать парню из зала, что попытался тебя нахуй украсть — и ты, блять, умеешь им пользоваться.
Твои движения резкие, обозленно-больные. Отстегиваешь кнопку, выхватываешь нож и успеваешь въебать тупой ручкой Говарду по лицу. В челюсть. Тот взвывает, только хочет заматериться, но нехуй тут ебать твою мать на словах. И тебя тоже.
— Выметайся, блять, нахуй, пока я не вскрыла тебя, урода ебанного, как консервную банку. Это твой не первый проигрыш и не первые потраченные деньги, к тому же у тебя и так есть чем оплатить подписку на порносайтах. А теперь пошел нахуй отсюда, сука!
Ты приставляешь нож к его глотке — лезвие-то ребристое — и рычишь свою боль и ярость ему в морду. Идущий к каморке Фил дальше по коридору чуть не роняет ведро с водой, а у Говарда челюсть отпадает. Он пятится. Он не хочет отдавать тебе свою жизнь.
Потому что блять ты смотришь на него так, словно готова забрать ее. Да, ты родилась бабой и между ног у тебя вагина, но, сука, это не делает тебя товаром или исключительным предметом ебли/мебели. У тебя есть Тор и у тебя есть твои сучьи яйца, которые будут потверже некоторых.
Мириться с чужим хамством и ублюдством ты нихуяшеньки не собираешься.
Говарда как ветром сдувает, а ты хлопаешь дверью так, что с потолка по углам сыпется штукатурка. Ты вставляешь нож назад, пару раз сжимаешь руки в кулаки и подходишь к шкафу. Тот старый, покосившийся, но прекрасно хранит и большую аптечку, и постельное белье с полотенцами, и даже сменный шмот. Ты достаешь первое, ставишь на стол, подвигаешь стол ближе к Тору.
Тут же слышится стук. Говард сам заносит ведро с водой да кидает на стол тонкую пачку купюр: за проведенный, хоть и не выигранный бой. Хочет что-то спросить, но ему хватает и одного взгляда на тебя, чтобы захлопнуть варежку и исчезнуть, тихонько прикрыв ебаную дверь.
Тор не говорит ни слова, но тебе достаточно и того, что он в сознании. Ты начинаешь с того, что обтираешь его лицо, шею и грудь влажной марлей. Кровавые разводы стекают вниз, ему на шорты, и он изредка хмурится: холодные капли попадают за пояс.
Вы не говорите вовсе. Ты обрабатываешь его губу — он шипит. Ты осторожно стягиваешь края разрыва на брови — он сжимает зубы. Боль — это боль, а он — мальчик не маленький. Под конец ты проверяешь его пульс, засекая на минуту, но на двадцать третьей секунде тебя сгибает. Ты охкаешь, хватаешь за спинку стула, но не падаешь.
Под задницей тут же оказывается сильное предплечье, удерживая.
— Лайка?
Тор — все еще лапушка, потому что за всю свою ебанную жизнь ты не видела парня, который мог бы уметь одновременно справляться и с бабскими слезами, и с бабскими кровяками. Он был первым и, видимо, последним. На вес ебанного золота, ага.
Ты дышишь через рот, пару раз киваешь, давая понять, что не ты первая, не ты последняя. Затем просто пережидаешь.
Тору все еще хуево, и ты уверена, что у него в башке все взрывается, когда он не своим голосом орет, вызывая Фила. Помещеньеце хуево хлипкое, стены до пизды тонкие, и карапуз прибегает быстро. Быстро же кивает, не говоря ни слова, и уносится за бутылкой с горячей водой.
Тебе хочется рассмеяться. Но ты лишь кривишь губы:
— Я в…
— Завались нахуй, Лайка. Нехрен вообще сегодня сюда переться было, дура.
Он грубый, но он охуенный, и ты не обижаешься. Ты качаешься головой, прикрывая глаза и справляясь с накрутом боли спокойнее. Проходит немного времени и тебе вроде бы становится полегче. Кое-как выпрямившись, ты вновь приставляешь пару пальцев к венке на чужой шее. Тор срывается на смешливое хрюканье, но ничего не говорит.
Вы оба знаете, что ты дохуя упертая, если тебе хочется.
Пульс оказывает в норме, и не дожидаясь Фила, вы перебираетесь на диван. Вначале ты, естественно, помогаешь ему обтереться полотенцем из шкафа, после, отвернувшись, подаешь белье и натягиваешь на него футболку. Штаны он всегда натягивать отказывается, и ты вот до сих пор не въебываешь, захуя тебе каждый раз настолько показательно отворачиваться во время целой чертовой церемонии с бельем. Либо у него маленький — блять, на этой мысли главное не заржать, просто не заржать, потому что она в крайняк уебская и детская — либо он думает, что ты никогда в своей жизни не видела членов и из-за этого у тебя будет истерика.
Да, точно. Истерика из-за вида члена.
Уже плюхнувшись на диван, ты закидываешь ноги на спинку диагональю и умещаешь башку у него на бедрах. Вы вздыхаете заебанно в край почти одновременно, но сил на то, чтобы поржать над этим, нет. Фил заходит тихой невидимкой, отдает тебе бутылку и тут же испаряется. Ты пихаешь ее вниз живота, под яркую толстовку.
Двигаться никому из вас двоих не хочется. Уже довольно поздно, и ты не знаешь, как будешь возвращаться домой. Возвращаться тебе туда откровенно не хочется. Извинений от бати ты не услышишь, и ты даже не въебываешь, что более неловко по сути: озвученные извинения или же их отсутствие.
Твои глаза закрыты, но ты открываешь их, чувствуя, что должна. У тебя обе голени в крови, а под только вчера обрезанными ногтями багровая крошка. Ты уверена, что не выглядишь никак, а чувствуешь себя просто высосанной через ебаную трубочку. Открыв глаза, ты видишь, что Тор смотрит на тебя. Куда-то между бровей, куда обычно стреляют, чтобы раз и навсегда.
Ты не успеваешь спросить.
— Я… — он хмурится, чутка неловкий и все еще раздраженный. Ты чуть удивленно смотришь, а затем сжимаешь губы до побеления: тебе становится безотчетно смешно от того, как ему его визави глубоко засадил шрапнель от своего разорвавшегося пукана, а Тор этого даже и не заметил. Надо же. — Я не хочу лишиться яиц, Лайка, но он…
Ты все же не выдерживаешь и тихо смеешься. Вздыхаешь, пряча лапы в длинных рукавах и сплетая их под грудью, а затем чуть втягиваешь голову в плечи. Тебе не неловко, но ты чувствуешь себя так уютно и спокойно, что не хватает только, чтоб тебя по головке погладили. Естественно, такой щедрости ждать тебе не стоит и поэтому ты говоришь объективно:
— Ты уже пялишь его в зад. Чего-то еще более ужасающего не произойдет. К тому же никто тебя и не заставляет свои яйца ему отдавать. Дурак.
Его нога чуть дергается — там наверху он ржет в кулак. Качает головой, скорее всего костяшку кусает после. Ты не видишь, уже закрыв глаза, но ты ж его, блять, знаешь. Просто знаешь его.
Комфорт оказывается поражающе густым и теплым. Тебе становится легче, боль малость сходит. Ты неожиданно вспоминаешь, как после клуба вы протопали весь город насквозь, а на другом его конце забрались под мост — тебе хотелось посмотреть как ровно в четыре ночи там проедет поезд, который проезжает там каждую ночь в это время и стучит колесами на всю гребаную городскую плоскость. Тебе хотелось посчитать его вагоны.
Парни были не слишком вдохновлены этой хренью, но ты — уже укутанная и в свое пальто, и в шарф, и в куртку Тора — была просто зачарована. Количество вагонов всегда было одно и тоже. И они стучали колесами словно константа безопасности.
Ты не погружаешься в дрему на этом воспоминании, но забываешь о том, что, возможно, Тор хотел бы еще что обсудить. Ты просто пропадаешь, а когда возвращаешься, он гладит тебя по голове. Видимо, замечает, как твои веки вздрагивают, тут же говоря:
— Ты, конечно, мочилово, Лайка. Самая охуенная девуля…
— Да ну тебя. — ты чуть дергаешь головой, пытаясь набить себе цену и показать, что тебе как бы тут не восемь лет, сука, и тебя не нужно вот так по головке, мягко, но Тор лишь смеется. Он приходит в себя все отчетливее, но ты знаешь, что спать без обезбола он будет плохо, а завтра ему еще и станет тошно, ведь он слил бой. По приезде домой ему нужно будет еще смазать уже проявившиеся синяки и перемотать ребра. Это могла бы сделать и ты, но ты знаешь: иногда нужно напоминать себе же, что у тебя есть собственный дом, даже если возвращаться туда не хочется.
А затем он говорит:
— Я вызову такси, заночуешь у меня, ясно. Заодно поможешь раны зализать.
И ты не противишься. Лишь тихо вскрикиваешь, когда он натягивает тебе капюшон на башку и стягивает завязками так, что только недовольный нос остается снаружи.