своими
14 июля 2018 г. в 12:57
— Лайка сказала, что видела тебя у барыги.
Жидок бесит тебя до задницы всегда, но сегодня на пару десятков градусов больше. Дело не во въебистой ревности и не в том, что вы стоите на курилке уже пять сучьих минут, а он все еще не сказал тебе ни единого слова. Дело не в том, блять, что рядом с ним вьется какой-то педиковатый парниша со второго курса.
И дело уж точно не в том, что жид на него откликается полностью.
Тебе похую, ясно. Но ты куришь уже четвертую, сжимаешь руку в кулак в кармане штанов защитного цвета и представляешь, как рвешь на жиде волосы и пихаешь его ебалом в стену со всей силы и до кровавых соплей. Ты уверен, что тебе определенно похую.
Между вами нет отношений, но ты уже видишь, что жид решил — отношения у вас свободные. Дохуя свободнейшие, блять. Ты понимаешь это, когда он отстегивает тому парнише нихуевый такой хуяк по заднице. Затем второй. Третий. Именно на этом моменте ты неожиданно понимаешь, что, вероятно, жид обычно был ебарем, а не сучкой. Для тебя уже давно не секрет, что он по парням из-за определенных убеждений, что все бабы — уебистые тварины и бляди, но теперь не секрет и то, что он как бы чаще присовывает, чем подставляет зад.
Со всеми, но, блять, не с тобой. Ты потому что, сука, избранный. В пору надевать трико и вещать: «Этому городу нужен герой, епта».
Это все тебя не удивляет, но, блять, с того дня, когда он по-сучьи совратил тебя танцем, твои яйца разбили и, походу, сделали из них нехуевенькую болтунью. Ты начал сомневаться буквально во всем, сука, происходящем. Ты впервые за всю свою въебистую жизнь стал задумываться, достоин ли ты жида и вообще… Вообще чего ты, блять, достоин и не нужно ли тебе измениться!
Это подъебывало и наебывало одновременно. Тебе казалось, что это кем-то высранная шутка, но высранна она была только если самим тобой. От души, ага.
Вчера ты просрал бой. В ближайшие дни ты чувствуешь, что просрешь еще что-нибудь. Грудина и ребра ноют, губа припухла, бровь болит. Ты куришь, как не в себя, и куришь так, словно не ты можешь умереть от рака-хуяка или еще чего.
Курение убивает.
А ты готов убить жида на месте, потому что после твоей фразы он на тебя даже глаз не поднимает. Все еще подвисает в мобиле вместе со своим новым педиковатым дружочком и угарает над чем-то. И ты, блять, видишь, что он смеется дохуя натянуто и напряженно. Ты, блять, видишь — он знает, что ты ему переебешь.
И он хочет этого.
У тебя жопа подгорает медленно, и тебя радует лишь то, что Лайка валяется у тебя дома, в безопасности. Что скоро ей станет легче. Что тебе легче нихуя и никогда не станет. Жид живой, подвижный, и тебе хочется засунуть его в холодильник и там и оставить. Тебе хочется залить его в формалине.
Если не тебе, значит никому. И клал ты, шиза это уже или только где-то с нею рядом.
Курилка не наполняется и поэтому ей не приходится пустеть, когда в корпусе звенит звонок к началу пары. Педик тут же дергается, улыбается широко и шире — ты бы выбил ему все зубы нахуй, если бы мог, и ты мог бы, если бы сделал только шаг, но сделай ты шаг, тебя бы уже было не остановить — а затем что-то щебечет, как баба, и убегает легко/поверхностно.
Ты сплевываешь хуеву горечь, коротко, рыкливо, передергиваешь плечами, будто бы передергивая ствол и собираясь нахуй выпустить всю обойму в этого уебка-жида, потому что он лишний сука в твоей жизни, но он в ней. Потому что он, блять, опять брал траву, но ты запретил ему еще давно. Потому что он, блять, не въёбывает, что вытягивать тебя на ревность — хуесосство и нихуя не весело. Потому что он, блять, не знает, что у твоего папани опять весеннее обострение, и он орет на тебя уже которые сутки подряд, хоть домой не приходи.
Потому что, блять, жид — хуйло, а ты отвлекся вчера, когда тебе показалось, что он пришел посмотреть на твои бои. И у тебя, сука, да у тебя внутри все просто кровью ядовитой выело, а на созданном пустыре расцвело дохуя бабского.
И ты охуел. Ты пропустил удар. Еще один. В итоге — слил бой.
Это был просто охуеть какой пиздец. А ты все еще не мог поверить, что так сильно въебался, господи.
Педик сваливает, а жид откидывает второй окурок, на который ушло две тяги максимум, потому что меньше пиздеть нужно было со своим хуесосным дружком, ясно. Жид достает третью сигу. И ему везет, потому что тебе не приходится повторять свой вопрос и раздракониваться еще сильнее.
Он пиздит:
— А тебе дело какое, пиздюк? Я тебя мамкой себе не нанимал.
Он ржет глумливо и смотрит на тебя, побитого, свысока. Ты тоже иронично ржешь для галочки — сдаешься. Все это время ты еще пытался что-то подлатать и захерачить мыслями/идеями эту дырень внутри, через которую медленно, криво выбиралась твоя ярость, но хуй там плавал. Жиду пиздец. Ты заебался себя сдерживать.
Ты заебался.
— Тебя вчера отметелили нихуевенько, я смотрю. Че, кто-то узнал, что ты в жопы долбишься?
Уморительно. Ты думаешь, что это уморительно. Ты затягиваешься и ты делаешь этот въебистый шаг.
— Ты — кусок собачьего дерьма жид. Захуя тебе это, а? Мне прижечь тебе твою хуеву зенку сигой или че?
Ты делаешь хренов шаг и переворачиваешь сигу в пальцах удобнее. Ты подступаешь. Жид смотрит на тебя насмешливо и с чуть изогнутой бровью. Была б твоя воля, ты бы снял с него весь скальп. И сжег его нахуй.
— А че ты завелся-то, епта? Я думал, у нас свободные так-то. Если нет, раньше надо было предупреждать.
Он ржет гиеной. Плечи сгорбленные, губы прихватывают сигу.
У тебя внутри все разрывается нахуй. Ты подступаешь еще на шаг, и между вами остается около трех.
Но никогда между вами не станет меньше сотен километров. Ни-ког-да.
— Ты такой уебок, жид… Я начинаю понимать, что зря с тобой связался, нахуй. Мне как-то совсем не хочется сдохнуть, как твоя мамаша, потому что я уверен, что она сдохла из-за того, что тебе точно также не хватало ее уебского внимания. Мамкаеб хренов.
Ты сплевываешь прочь, нахуй, и туда же тебе хочется уйти, но нет. Нет, ты, блять, заставляешь себя остаться. Ты заставляешь себя не спасать жида от себя же. Ты хочешь его отпиздить.
И ты его отпиздишь.
Но он кидается на тебя первым.
— Хуле ты вякнул, блять, мразь?!
Его кулак мажет мимо, а твой въебывает ему поддыхало раньше, чем падающие сиги достигают земли. Он задыхается, он сгибается, и ты отвешиваешь ему не слабый подзатыльник. Биться с ним, словно с тупым, сопливым ребенком.
Ребенком, которым считает, что заслуживает каждого удара.
А отбивается для виду.
Но от своего отца не отбивается никогда.
— Ты мразотный, мерзкий хуй, жид! Даже не отрицай — сам угрохал свою маманю, а теперь убиваешь и остальных, если подгребают слишком близко, а!
— Пошел нахуй, пиздюк! Я тебе сейчас кишки вырву, сука!
Он подрывается, еще даже не оклемавшись нормально, и въебывает тебе кулаком по носу. Кулаки у него острые, как язычок.
Язычок ты бы ему вырвал. Чтобы посмотреть, как он будет харкаться кровью.
И ведь ты предупреждал его, что у тебя нет для него нежности, но, похоже, он думал, что это — та еще еботнина. Только вот это было правдой. Он был ссыкливым уродом, а у тебя не было для него нежности. У тебя для него был мат, оскорбления и ненависть. У тебя были для него удары со всей твоей блядской мощи.
Но и он не был пустым.
После носа тебе прилетает в бок, затем в пах — но мимо. Ты успеваешь увернуться и теперь уже сам съезжаешь ему по еблу кулаком. А после толкаешь нахуй в грудину, успевая залепить по кадыку. Он хрипит и задыхается нахуй.
Тебе становится легче.
— Теперь понятно, почему твой папаша тебя пиздит! Ты маленькое хуйло, уебище, кусок гнилья, блять! Ты не знаешь, что такое семья, жид, и не узнаешь никогда, потому что, блять, нет таких идиотов, что доверятся тебе! Мудло!
Ты орешь на него, пока жид валится на асфальт. На нем дорогущая кожанка, но тебе по херу. Он пытается подняться, но у тебя другие планы.
Ты херачишь его кроссом по пузу. Затем по ребрам. Ты наступаешь на его бедро со всей силы.
Как же, блять, тебя бесит одно лишь его существование. Ты даже не чувствуешь боли в носу, хотя кровь течет нихуево быстро. Ты сглатываешь кровь, ты продолжаешь орать на него, потому что он обсосок и уебище. Он уже даже не отбивается.
В какой-то момент гордо вскидывает на тебя побитую морду — шавка. Ты пинаешь его в плечо, переворачивая ебалом наверх, а затем наступаешь ему на горло. Он хватается лапами за твою щиколотку, царапается, но это — ничто по сравнению с твоими ноющими ребрами и внутренностями, которые просто орут и воют.
На самом деле это орет дыра.
Ты давишь ему на кадык. В его глазах ужас. Ты уверен, что он уже обделался. И тебе похую.
— Ты — маленький пиздливый сученыш, и если бы, блять, за убийство не сажали, ты был бы освежеван еще в первую нашу встречу.
Ты набираешь во рту слюны и харкаешь — на асфальт рядом с его еблом. А затем отступаешь и просто пиздуешь прочь. Тебе насрать, как он будет подниматься и поднимется ли вообще. Тебе насрать все ли его кости целы.
Жид решил, что будет круто выебать тебя метафорически своим существованием — своей травой/своим отцом/своим уебством — и своей продажной жопой, но он ошибся. За все в этой хреновой, уебской жизни нужно платить, блять.