Make me feel like a God

      Лайка сказала, что Тор ненавидит ссыкливых подонков. Что ж.       Ты никогда не думал, что так сильно въебешься рожей в кого-то с одного лишь взгляда. Ты никогда не думал, что твоя жизнь пойдет по пизде такого рода.       Но все же ты пытался выглядеть стойко на своих трусливо гнущихся коленях и с грудной клеткой, постепенно превращающейся в фарш. Ощущения были похожи на те, давнишние — когда ты был ублюдком лет десяти, и отец только начинал пиздить тебя по-настоящему — но с какой-то толикой уебско сладкого сиропа сверху. Ты все еще не мог определиться нравится тебе или нет, при том что шел седьмой, сука, месяц по отсчету с октября.       Семь месяцев ебли мозга и ебли просто. А затем ты проебался.       Ты не считал свой проеб фатальным и не считал — где-то там внутри, возможно — Тора отбитым на всю голову тупицей. Ты верил, что Тор поймет: ты просто тупая сука. Ублюдочная мразь. Что еще он там говорил?..       Ты тогда не запоминал, но боль с которой он тебя хуярил была новой и странной. Болело не столько снаружи, сколько внутри, и хуй знает, что с этим нужно было делать. На тебе заживало как на псине и в этот раз тоже, но внутри клубился смог. И ты не жрал, ты давился им, не имея возможности выблевать.       Ты был уже готов на все — даже молча признать, что ты облажался. Естественно, не вслух, ведь у тебя все еще были яйца и была гордость. Естественно, не Тору в лицо, ведь за такое тот мог въехать тебе снова и посильнее.       Стыдно не было, но ты поставил галочку на будущее о том, что ваша ебля — не свободного поля ягода. Или же по крайней мере ею была. Прошло уже три дня, четвертый подходил к концу, а Тор молчал.       Ты не делал выводы и не собирал факты, потому что их не было. Ты даже, блять, не скролил его соцсети. Ты не был тупой соской.       Позавчера отец вновь заперся к тебе без спроса — вернулся с очередной командировки или типа того — и ты по его взгляду понял, что даже если и он хотел тебя отпиздить, то не стал, ведь ты и так выглядел куском мяса. Тебя не то чтобы это удивило, но все же ты смог вздохнуть спокойно. После этого, обсудив пару рабочих моментов, он ушел и, как ты прекрасно понял, в ближайшие пару недель видно его не будет.       Раньше ты из-за этого нихуево парился, ведь застань отец у тебя на квартире хоть кого-нибудь — Тора, ясно блять, кто еще тут мог быть, ты не ебаная шалава — тебе была бы пизда похлеще, чем обычно, и побитым мясом ты бы не отделался. В ход пошли бы твои кости, а, стоит бля вякнуть, что костей у тебя как бы было много.       Твой отец всегда был изобретателен.       Но теперь волноваться не приходилось, ведь теперь Тора у тебя не было. Ты все еще куском себя верил, что все будет оки, но ты знал, что ты уебок, да тот еще. И на многое ты не рассчитывал, но на самом деле не обманывался.       Мазь подсыхала поверх твоей тушки, и тебе пришлось купить целую ее коробку в аптеке. Продавец смотрел на тебя, как на уебище, но скорее потому что была почти полночь — ты не мог заснуть из-за боли, обезбол кончился, а для того, чтобы зайти в лекарню заранее ты был слишком тупым, да — а не потому что ты выглядел хуево и брал мазь коробами. Не имея желания обременять себя шмотом, ты разлегся на диване поверх предусмотрительно кинутого полотенца в одних труселях и просто пытался наслаждаться жизнью, когда пришла весточка.       Именно в этот момент ты понял, как охуеть отвык от него за всего чуток времени. Но ты не удивился. В кинутой весточке была лишь пикча переписки, где мать Тора перекинула ему денег, чтобы тот переночевал где-нибудь вне дома, потому что его отец опять драконил. И строчка:       «Жди, педик».       Ты даже не дернулся. Фыркнул, закрыл окошко, нахуй не отвечая, и вновь повернул голову к телеку. Входная дверь всегда была открыта — когда дома не было отца — пароль от подъезда пентюх знал наизусть, так что ты и не собирался волноваться. И дергаться не собирался тоже.       За весь десяток минут пока пиздюк шел, ты успеваешь занервничать и успокоится раз десять. Ты уверен, что пиздить вновь тебя не будут, но ты надеешься, что вы хотя бы не посретесь.       Или хотя бы не сразу.       Он заносится в твою квартиру ураганом. Дверь входную захлопывает и закрывает на замок, кеды скидывает, а рюкзак швыряет. Тор явно не в настроении, а судя по его отросшей за все эти дни щетине, он еще и немного не в себе. Растерян. Запутан. Заебан.       — Я в ванную.       Он кидает это без единого мгновения приветствия, а затем уносится с глаз долой. Ты успеваешь мельком заметить, что на нем рубашка с застегнутыми, но перепутанными на одну пуговицами, а в глазах что-то хуевое. У тебя низ живота холодком исходит, но ты не дергаешься. Как лежал пузом кверху, так и лежишь.       На экране начинается твой любимый сюжетный момент, а в ванной Тор нахуй открывает все краны. Собирается принять ванну.       Его присутствие привычно действует на тебя ебанным энергетиком — ты всегда дохуя удивляешься, как вам удается по утрам непринужденно валяться в постели, ржать и попердывать, а не сразу друг на друга кидаться — и ты уже через десять минут понимаешь, что не можешь лежать спокойно. Решаешь подняться, обтереть мазь, затем сходить выпить воды. Естественно, ты все еще нервничаешь по поводу драки и ее исхода, но раз Тор тут… А хуй знает, что это значит.       Ты выдерживаешь два десятка блядских минут, а затем идешь в ванную. Вначале видишь кучу одежды, после его — развалившегося в ванне с верхними лапами на бортиках. Только реально железная выдержка не дает тебе завестись с пол оборота нахуй, потому что, говоря откровенно, у тебя нет какого-то определенного любимого типажа парней, но Тор — хуев бог, и ты просто готов начать молиться.       Готов уже дохуя давно.       И ты подходишь ближе. Знаешь, что он не будет тебе разрешать, а ты не будешь спрашивать. Потому что ванна большая. Потому что у тебя есть парочка фетишей на совместное мытье. Потому что у Тора щетина какая-то стремная. Потому что просто дохулион всего, но самое важное — ты клал хер.       Стянув белье, ты вытаскиваешь из шкафа у зеркала одноразовую бритву и пену, а затем подходишь к ванне. Ты не гремишь нарочно, но и не таишься. Еще стараешься не пялиться, но получается откровенно хуево. Совсем, блять.       Вода просто обжигающе горячая — а еще охуеть какая прозрачная, и ты просто видишь его хер, отводишь глаза, но снова видишь его хер, и дело не в том, что его хер размером с легковушку, а в том, что у тебя что-то с глазами, да, блять — и ты кусаешь до сих пор не зажившую губу, только бы не зашипеть. Прямо сейчас ты прекрасно понимаешь, что у тебя нет мнения и желаний, потому что Тор тебе их не позволит. Это чужая ванна — и хуй с тем, что твоя, как и вся хата — чужой комфорт и чужой отдых. Ты просто хочешь подмазаться, и тебя вряд ли можно в этом винить.       Вот такой вот ты сученыш.       А Тор развалился ублюдком. Широко расставил ноги, откинул голову. Буквально, блять, пытаясь совратить тебя не совращая, но ты не поведешься. Нет, пока что ты не поведешься, даже устроившись у него между ног и заметив на себе его взгляд из-под полуприкрытых век.       Взгляд прикорнувшего льва, который вот-вот оторвет от тебя кусок. Но чуток позже.       Ты пиздишь себе, но не так часто. И ты не пиздишь себе, думая о том, что ты просто ебалом в стену из-за этого пиздюка. И ты даже не пиздишь ему, хотя ему ты этого и не говоришь. Он ведь не спрашивает.       Отложив бритву на бортик, ты берешь пену и уже собираешься выдавить немного в ладонь, но палец соскальзывает, вздрагивая. Ты весь каменеешь, напрягаешься, сидя на коленях перед ним, когда он грубо, хрипло рыкает:       — Хули ты, бля, делаешь?       Лайка сказала, что ты ссыкливое чмо, и ты не открещиваешься ведь. Много круче думать, что ты — ссыкливое чмо, чем знать, что ты — просто сучка, у которой все внутри выкручивает, настолько она слюнявит на Тора.       Потому что у тебя, блять, пиздец как выкручивает. Ты не знаешь на чем держишься все эти семь сучьих месяцев. На воздухе, епта.       — А ты, блять, слепой что ли или че?       Кидаешь ответку и все-таки выдавливаешь пены на ладонь. Затем тянешь ее к лицу уебка и неторопливо распределяешь поверх щетины. Бля, вот ты знаешь, что он тебе может руку откусить просто нахуй, ты знаешь об этом, но ты все-таки делаешь это. Побитый и все еще сдерживающий скулеж от боли — когда действие обезбола заканчивается — ты все равно тянешь к Тору руку.       Посмотрев на тебя с пару секунд, он закрывает глаза и лишь хмыкает пренебрежительно. Тебе по самолюбию это въебывает просто нихуево, но ты не подаешь виду. Подхватываешь бритву.       Ты знаешь, что нужно быть аккуратным, а еще ты знаешь, что Тор обожает, когда просто, блять, идеально гладко. Ты сам тоже относишься к этому щепетильно, потому что твои волосы — твой ебанный ад, и они никогда не умели расти нормально. Из-за детства-хуетства твой гормональный фон никогда не отличался покладистостью и если на груди волосы не росли вовсе — спасибо, блять, просто спасибо, уж пусть лучше они не, чем растут так же, как на ебанной морде — то, на ебале они росли клочками. Ты сам называл это кустистой щетиной и сбривал чуть ли не по два раза в день, чтобы не было так явно видно, что у тебя какое-то говно растет на лице.       И ты очень старался, чтобы никто вообще не въебывал о таком позоре.       Ты понимаешь, что это будет сложно, сразу, потому что тебе нужно держать себя в руках, а еще держать в руках Тора. Тебе придется касаться его шеи, держать его лицо и следить за тем, чтобы он не дергался. Тебе придется…       Ты сглатываешь. Ты сжимаешь зубы, подвигаясь ближе некуда и понимая, что если он сейчас поднимет руку и просто тронет тебя, это будет сравни удару. Не по ощущениям, но тебя просто отшвырнет.       Вы пиздец как близко. И вы пиздец голые.       Ты действуешь аккуратно. Вначале берешься за щеки, то и дело очищая бритву в воде в ванне и придерживая чужую больную нахуй голову кончиками пальцев. Тебе становится понятно несколько вещей сразу: придется спустить воду после и набрать новую, а еще пальцы просто пиздец обжигает. Если бы еще с пару лет назад тебе сказали, что тебе будет так нихуево вставлять с какого-то охуенно въебистого ублюдка, ты бы ржал сукой несколько дней.       Сейчас ты не смеешься.       — Между нами нет никаких сраных отношений.       Он говорит неожиданно и спокойно, когда ты в очередной раз споласкиваешь бритву. Никакой истерики или тупой хуйни не происходит, твое сердце не разбивается и ты не начинаешь плакаться на его голой груди. Ты согласен с ним.       Между вами нет отношений. Между вами нет нихуя и в то же время есть все. Отношениями это было бы называть невъебаться как тупо. К тому же все точки давно расставлены: ты уже знаешь, что ты — его визави.       Его.       Визави.       А он знает о тебе все остальное, поверхностное и не очень. И ты уверен: он знает, что тебе вся эта определенная/определительная херня необходима до задницы. Ну вот такой уж ты.       Хочется рассмеяться. Когда-то давно кто-то тебе пиздел, что у тебя нет права оправдывать свой хуйню-характер фразой «ну вот такой вот я», но после ты все-таки въехал уебе по зубам. И больше никто тебе такого говна не говорил. А ты продолжал оправдываться.       Меняться тебе не хотелось да и смысла большого не имело. Перед смертью мать сказала:       — Ты должен защищать то, что у тебя внутри.       И больно ткнула тебе пальцем в грудь.       Это не было обещанием или обетом, но ты типа пытался в защиту себя. И пока что ты все еще был, ты не ширялся слишком явно, не выблевывал жрачку, не резался и даже почти не думал о том, как бы выпустить себе свинца в тыкву. Ты просто пытался в защиту.       И у тебя типа чутка получалось.       Тор вякнул, что между вами нет отношений. Его глаза были закрыты, и вы оба знали, что ты можешь нихуево так полоснуть его, и хуй с ним, что бритва безопасная. Но ты не делал этого, хотя и не знал, может еще соберешься. Ты вновь поднес ее, чистую, к его челюсти. Он продолжил, ублюдок:       — Но они не свободные. И если ты, блядь, еще хоть раз такое говно выкинешь, одними кровавыми харчками мы не закончим. Мне тебя запугивать нахер не надо, но если и тебе со мной ловить нехуй, то, сука, возьми свои яйца в кулак и скажи об этом. Я догадываться не собираюсь.       Ты поджал губы, борясь с желанием заржать. Каждый раз, когда он говорил вот так при этом матерясь, ты вспоминал, как вы — до жопы культурные — сидели за столом с его матерью. Образы нихуево так накладывались друг на друга, и при сравнении были дохрена смешными.       Но сейчас ржать было не время.       Закончив с его ебалом непосредственно, ты надавил пальцами на подбородок, откидывая его голову нахуй, но все еще нихрена не говоря. Сказать тебе может и было что, но молчать было более въебисто и пафосно. Тебе хотелось выглядеть круче, даже при том, что ты сидел голышом в ванне, брил его и синяков на тебе было чуть ли не больше чем родинок.       Он вроде и покорился, но не сразу. Чувствуя, что ты хочешь лишиться его редкого, изучающего дохуя взгляда, Тор поднял руку и несильно прихватил тебя пальцами за подбородок.       Ты никогда бы не сказал этого вслух, но, блять, ты готов был обкончаться от этой его властной стороны. Поэтому ты на бои и шагу не делал. Поэтому же любил с ним пиздиться и бесить его, потому что после он буквально вытрахивал из тебя все дерьмо.       Возможно, ты был поехавшим, но переиначивая какую-то хуеву фразу: ты жил, чтобы трахаться, а не трахался, чтобы жить, ага.       Отвернув твою голову чуть резче, он точно рассматривал самый яркий синяк на скуле. Разглядывал. Снимал кожу слой за слоем глазами. Тебе было до пизды не комфортно и пришлось отвести глаза в сторону. Но не отводить душу, вякая:       — Как на псине заживает, не ссы.       Он ничего не говорит и смотрит так долго, что у тебя плечи исходят мурашками. Тебя это уже даже почти и не бесит: сам Тор и твоя на него хуй-реакция. Но все же немного заебывает.       А после все неожиданно сглаживается, когда он слабо щелкает тебя по носу, как щенка нашкодившего, и опускает руку назад на бортик. Отдает тебе свою глотку, запрокидывая голову и молча.       Твое лицо — срань господня, потому что оно загорается и, кажется, сгорает нахуй. Ты внимательно следишь за его глазами — чтобы они были, блять, закрыты, закрыты, сука, иди нахуй со своим милым говном и пиздежом про то, что на тебя нет этой хуевой нежности, да ты, блять, весь как плюшевый медведь, сука, ты, Тор — и просто продолжаешь неторопливо добривать его. Каждое движение легкое, уверенное. И ты не позволяешь своим рукам дрожать, но позволяешь себе открыть рот:       — Че как после окончания уника? Планы есть?       Ты еще не знаешь, какую ошибку совершил, но в первый раз когда он отвечает, ты успеваешь убрать лезвие. Слышишь:       — А хуй знает… Может свалю куда подальше, может еще что. Не думал пока.       — Че по языкам?       — Классика англа плюс французский и немецкий, но так-то…       — Бля, в смысле французский?       Ты хочешь ударить себя за болтливость ебаную. Ты видишь его короткий, надменный взгляд, и ты хочешь сказать ему, чтобы заткнулся, еще до того, как он начинаешь говорить. Ты знаешь, что твой язык помело, и в плюс его работа идет только, когда ты отсасываешь Тору, сидя на коленях и чувствуя, как уебок давит кроссом тебе на стояк до тонкого скулежа.       Во все остальные уебские моменты это такой хренов минус, что хочется вскрыться нахуй. И вот опять. Тор раскрывает рот, выговаривая на чистейшем французском одну короткую фразу, а ты делаешь две тупые вещи одновременно: возбуждаешься и случайно/коротко/почти незаметно режешь его глотку дернувшейся рукой.       Тот недовольно цокает, но не подрывается. Из-под прикрытых век следит за твоей горящей рожей, на которой уже нет ни следа насмешки/недоверия. Твое ебало просто горит. Ты тянешься к полке, хватая первое попавшееся полотенце и утирая порезанный участок от пены, влаги и набежавшей капли крови.       Ты не знаешь, что он сказал, но ты жопой чувствуешь, что вы потрахаетесь. За все время ты уже научился подмечать момент смены атмосферы, и один из таких произошел только что. Да к тому же у тебя встал.       Кинув полотенце куда-то на пол, ты усаживаешься назад — ноги уже чутка затекли и, блять, как же тебе хочется их выпрямить, но нет, нужно вначале закончить — но долго усидеть тебе не удается. Тор все еще ждет реакции, и его нетерпение очевидно. Он интересуется:       — Ну как?       И ты чувствуешь, как сердце бухается в свербящую задницу. Ты подаешься вперед, не имея возможности бороться с этой наливающейся каплей крови у него на глотке. И хрипом подкидываешь:       — У меня встал.       А затем слизываешь ее под его грубый, довольный гогот. Вот сука.       Тебя уже несет и выкручивает, но, блять, ты так просто не сдаешься. Отодвинувшись назад, ты сдвигаешь/сжимаешь бедра — хотя, блять, ты знаешь, что это нихуя не спасает — и все-таки заканчиваешь, выбривая пиздюка просто идеально. Его ебало и не только становится гладким, но тупой мелкий порез все никак не хочет затягиваться, и ты просто, блять, борешься с собой не на жизнь.       Только бы не присосаться нахуй и не выпить этого ублюдка до дна.       Только бы не сдать позиции первым.       Закончив уже полностью, ты отодвигаешься на другой край, но ноги так и не выпрямляешь, потому что не собираешься показывать ни стояка, ни того, как хочется его, ублюдка, коснуться даже лапой. Хотя бы лапой, ага. Открыв слив, ты включаешь одновременно с этим горячую воду, чтобы та уходила и набиралась хотя бы немного равномерно, но уходит она естественно быстрее. Постепенно вы остаетесь тет-а-тет, и ты видишь его стояк.       Ты знаешь, что он если и не видит, то знает о твоем тоже. Ах, да, ты же сам сказал ему. Кретин.       Но Тор все еще не двигается. Его голова чуть вальяжно откинута и вся эта его въебистая поза — тебя просто кроет нахуй. Ты и сам обожаешь выглядеть, как знающий себе цену ублюдок, но когда так выглядит он. Даже голым. Даже, блять, светящим твердым хером.       У тебя башка отключается нахуй.       А вода набирается издевательски медленно. Вы смотрите друг другу в глаза, но его все еще надменнее. И он говорит:       — Хочешь знать, что я сказал?       Ты вскидываешь бровь, чувствуя, как тебя уже заебало это скручивающееся в паху возбуждение. И ты молча посылаешь Тора нахуй, чуть разводя согнутые в коленях ноги — идеально прикрывающие то, как ты просто, блять, уже сдал позиции, просто сдался нахуй — принимаясь нетерпеливо растягивать себя. И ты знаешь, что у него там видок невъебаться охуенный, ладно. Ты знаешь, что у него там чертова вип-ложа, ясно.       Только вот ты все равно делаешь это.       А Тор говорит:       — Я сказал: я трахну тебя, когда ты закончишь.       У тебя в глотке рокочет мат и ненависть. Ты терпеть его не можешь всей своей душой и когда-нибудь ты точно убьешь его нахуй. Ты без стеснения говоришь об этом вслух:       — Бля-я-я-ять, как же… Как же, сука, тебя ненавижу-то.       Мало того, что вы ебетесь как кролики и тебя уже даже растягивать долго не надо, так он еще и оказывается болтливым ублюдком тоже. Подкидывает и тебе прилетает прямо в ебало:       — Ага. У меня очаровательный вид на твою ненависть.       Очаровательный, сука. О-ча-ро-ва-тель-ный. Именно.       Ты откидываешь голову и ты пытаешься не задыхаться. Горячая вода уже сделала тебя мягким, но внутри ты пытаешься, блять, держаться. Не там внутри, где ты пытаешься не выебать себя собственными пальцами, а только растянуть, а там, где у тебя типа как стержень, ладно.       Либо ты едешь крышей окончательно, либо вода начинает набираться быстрее. Твой зад и развлекающаяся рука скрываются под водой вместе с щиколотками. Затем скрывается пупок. Ты уже, блять, нихуя не видишь, потому что не смотришь, но ты знаешь, что смотрит он. Ох, он тоже нихрена почти не видит из-за воды, но он точно смотрит. Он смотрит на тебя, на твое горло, на твое ебало.       Ты пытаешься не задыхаться и не думать о том, как сильно тебе хочется его хер, о котором ты никогда не станешь просить вслух. Но тебя выкручивает, пальцы на ногах поджимаются, а сами ноги, сука, дрожат и иногда скользят. Ты держишься свободной рукой за бортик и ты чувствуешь, как твои пальцы крошатся внутри твоей ебанной руки.       Ты не касаешься своего члена. Ты хочешь позволить ему свести себя с ума несколько раз. Ты хочешь позволить себе пройти через это именно, блять, с ним.       Ты не стонешь, ты кусаешь губы. Весь рот в крови уже, но она еще и течет на подбородок. Внутри лишь тупые мысли, скандирующие:       — Больше крови!       А ты тут, снаружи, тебя коротко потряхивает, но ты не открываешь глаз, зная, что откроешь — заскулишь. Ты не знаешь, что это за хуйня — феромоны, аура, знак блядского зодиака — но ты уверен, что с одного вида Тора в таком твоем состоянии, твоя крыша далеко не уедет. Раскрошится на месте.       А затем в какой-то момент на тебя накатывает короткая волна воды: он подается вперед. Ублюдок. Пиздюк. Ты ненавидишь его всем сердцем, оплетая его ногами и чувствуя, как он вылизывает твой окровавленный подбородок. Ты не успеваешь убрать пальцы, и он толкается внутрь, сука, прямо так.       Он разрешает тебе застонать.       Он не говорит больше ничего.       Ты пытаешься раскрыть глаза, но только ради того, чтобы схватить его за плечо, при этом не въебав ему по лицу. Раскрыв глаза, ты видишь его ухмылку, которая появляется только тогда, когда ваша ебля обещает быть долгой. И ты лишь прижимаешься ближе.       Ты, естественно, еще как зашел заметил, что он тоже побитый, но теперь ты замечаешь это вновь — по его шипению. Покусывая его плечи и вылизывая шею, ты пересчитываешь его ребра и сжимаешь бока. Он кроет тебя тихим матом, слишком сильно похожим на комплименты. Ты пытаешься не стонать.       Поза хуя не удобная, а Тор — мудак, потому что ебет тебя медленно. Это подбешивало бы, но ты уже отрекся от всего, блять, так что ты просто пытаешься не скатиться во всхлипы. Вода вокруг плещется, и пол уже точно мокрый. Вот будет умора, если, выходя, кто-то из вас наебнется до смерти.       Умора. Именно.       — Скажи это. Умоляй меня, сука. Все нервы мне, блять, потрепал, но теперь-то я тебя доведу…       Тор говорит это и кусает твою мочку, а ты давишься воздухом. Даже после мелькнувшей мысли, что ты мог бы уговорить — уговорить и умолять это, блять, разные вещи, просто разные, ясно — теперь ты понимаешь, что не станешь этого делать ни в коем случае. Хер с ним, что угол проникновения делает из тебя текущую мразь. Хер с ним, что Тор — самоуверенный говнюк, чья самоуверенность настолько огромна, что отвешивает тебе по лицу и выебывает, не вставляя.       Ты забиваешься с собой не сдаваться и у тебя даже получается. Но ты царапаешь его плечи, ты пытаешься удержать его член внутри и твои стоны — задушенный скулеж ему на ухо.       У него все еще нет для тебя нежности, но есть — целый список инквизиционных, блять, пыток. И он шепчет тебе в ответку на твой скулеж вновь и вновь так охуеть раскатисто, что у тебя внутри все сладко, сука, сжимается:       — Давай, жид… Умоляй меня, чтобы я, наконец, засадил тебе.       Но ты не делаешь этого. Ты плавишься в его блядских руках, которые держат даже не тебя — держатся за бортики за тобой. Ты изгибаешься и ты скулишь от боли в синяках и от удовольствия.       Ты не сдаешься на его милость, но, блять, ты сдаешься через десять минут. Он вытрахивает из тебя дурь еще пару часов в то и дело остывающей воде. Из ванной ему приходится выносить тебя на руках.       Но теперь ты по крайней мере окончательно знаешь, что у него в рукавах всегда будут козыри, чтобы сделать тебя слабым. И речь тут уже вряд ли идет об одном лишь гребанном французском.