стереотипами.
16 июля 2018 г. в 12:44
Ты никогда не отличалась ебанным должным терпением, загораясь чем-то. И касалось это не только пожара воодушевления внутри, но и опасного животного, блять, предчувствия. Когда сердце начинало херачить по-частому еще за несколько дней до нужного, а ладони потели словно в бане, и нихуя нельзя было с этим сделать.
Именно это хуевое предчувствие одолевало тебя и теперь. И руки были до мерзкого влажными уже день третий наверное. Тебе не было противно вытирать их об себя, но ты слишком заботилась об опрятности своего шмота, чтобы себе это позволить. И поэтому пачки салфеток расходились быстрее, чем расходился Тор в гневе, а все, что тебе оставалось — терпеливо ждать и закидываться жвачкой.
Перед приездом Джеймса курить всегда хотелось просто неимоверно, охуеть как сильно, но ты всегда же держалась. Не из-за какого-то тупого стереотипа о том, что по-ря-доч-ные девочки не пыхают, а просто потому что это было твоим невъебаться каким ответственным выбором. Борьба с собой. Огранка себя, как самого, сука, драгоценнейшего из камней.
Ты любила себя далеко не безотчетно, и ты взрастила в себе эту любовь, наперекор той ненависти, которой частенько учил тебя хуйлишко Джеймс. Это случилось уже после прихода в твою жизнь Тора в тех сраных средних классах, где ты была немного поплывшей, маленькой сопливой дрянью.
Тор не был твоим спасением, а ваша жизнь — ебанной сказкой про ту, спящую. Ох, Тор был богатеньким пацанчиком с золотой блядской ложкой и вечным желанием с кем-нибудь пиздиться. Он начал курить задолго до того, как вы все начали проходить интегралы, и ваше знакомство — при том, что вы как бы, бля, в одном классе были — началось именно с его курения.
Ты засекла его через дорогу от шараги, за гаражами, и ты до сих пор не слишком понимаешь, почему он тогда так напрягся. Ты не была старостой или ябедой. Ты была никем: взгляд в пол, робкая походка и вечное нежелание отвечать у доски, но идеальное выполнение домашки. Почти идеальные оценки.
За них тебе всегда влетало по уху, потому что уже тогда тобой занимался Джеймс. Вначале родители были слишком заняты — слишком нормальны, ведь их полное отчуждение к детям всегда было нормой — а после мать с очередным пузом съехала к бабушке. Ее не волновало, что ты остаешься одна в ублюдочном гадюшнике. Она никогда не верила, что Джеймс накладывает на тебя свои ебанные руки.
А Джеймс никогда не любил тебя, только если пиздить. Он не любил тебя в общем и не любил, что ты хорошо училась в частности. Он любил давать тебе по башке и рычать, что ты маленькая дрянь. Сучка. Баба. Тебе не нужны хорошие оценки и знания, чтобы уметь сосать и поворачиваться жопой. Тебе для этого ничего не было нужно.
Ты для этого была создана.
Так он пиздел тебе, но ты никогда ему не верила, хотя и понимала своей тогда еще дурной головой, что он прав. Ты знала, что он ненавидел тебя. Тогда уже ты знала это слишком отчетливо.
Застав блядского Тора за гаражами, ты испугалась, что что-то случится именно с тобой. У этого «что-то» не было какого-то определения, но постоянные науськивания Джеймса сделали то, для чего создавались. Ты не только плакала по ночам, но и была напряженной. То и дело у тебя дрожали руки.
— Че вылупилась, бля?
Ох, иногда тебя одолевала мысль, что этот кретин уже родился грубым. Грубым и ненормальным. Меньше восхищения от этого в тебе к нему не становилось, потому что ты знала не только о его грубостях, но и обо всем другом, но тем не менее. Как был ублюдком, так им и оставался.
Тогда же — в тот миг, когда ты нашла его словно в глупой, незапланированной игре в прятки, а он стоял и явно пялился на твою тушу — тебя одолевало лишь осознание: ответить надо, но ты не можешь. Твои глаза смотрят исподлобья, твои бедра напряженно подрагивают. Ты уже не маленькая, но ты не сможешь отбиться и ты не умеешь быстро бегать. У тебя одышка. У тебя Джеймс головного мозга, который, даже не будучи рядом, уже плотно засел в тебя и постоянно шепчет.
«Ты создана для ебли, Лили».
— Харе молчать, сука, я вообще-то вопрос задал!
Ты видела, как он нервничал, и, возможно, дело было в том, что он просто боялся тебя, как и ты его. Псины ведь гавкают, потому что боятся людей. Вот так боялся и он, ведь ты была тихоней и нельзя было знать, что ты можешь выкинуть. Нельзя было забраться тебе в голову.
Тогда ты не знала этого. Чувствуя, как тебя начинает буквально колотить от одного вида этого грубого, короткошерстного парня — еще не до жопы раскаченного, но уже высокого и дохрена огромного — ты дернулась, только он сделал шаг в твою сторону. А затем просто побежала.
В тот день ты так и не доперла до школы. Провела все время до заката под мостом в соседнем парке, смотря как перекрякиваются утки со своими утятами. Хорошо еще, что была весна. Было тепло и совсем не страшно.
Почти не.
Сейчас вокруг тоже была весна. Ты задержалась после универа, но ты ненавидела задерживаться. Эти никому ненужные нахуй семинары определенно пытались вытянуть из тебя душу к чертям, но отдавать ее ты пока что не собиралась. Ты пиздехала на них, даже поверх скрипа собственных зубов, но все же пиздехала.
А затем возвращалась домой по легкой темени.
Ты уже давно не боялась этого, ведь твоим братом был Тор, и он давненько позаботился о том, чтобы ты умела себя защитить, однако.
«Раз на раз не приходится» — так любила повторять твоя маманя в ответ на все твои достижения и все случаи ваших жизней. Тебе по жизни не оставалось ничего, кроме как перенять эту фразу еще тогда, с молоком.
Но все же ты ссалась бродить по почти ночам уже много меньше, чем к примеру еще с полдесятка ебанных лет назад. И сейчас ты брела вновь. От универа до дома было не так далеко, всего какой-то час ходу, и ты привычно преодолевала этот час пешком, обходясь нахуй без душных, старых, как дедовский пердак, маршруток/такси/автобусов.
В воздухе пахло грозой, но не парило и это было хорошо. Ты ненавидела эту духоту к хуям, потому что она всегда напоминала тебе Джеймса: давящая, сковывающая и сколько бы шмоток на тебе не было — от нуля до капусты — все равно встающая поперек горла. А сейчас духоты не было. Завидная свежесть, твоя ярко-синяя, виноградного оттенка юбка в пол и светло-голубая майка, а поверх — нежная кожанка.
Вечер не обещал тебе быть спокойным, поэтому и не предал тебя, когда проходя через арку, вонзающуюся в подворотню, ты услышала сбоку банальный, резкий и грубый вопрос о «подкурить». Внутри все привычно замерло, но уже через мгновение собралось. Ты знала такие ситуации, ты знала, что главное не позволять напугать себя.
Не позволять увидеть свой страх.
Кинув мягкий отрицательный ответ, ты не обернулась к нему, и это стало твоей ошибкой.
— Батя не учил тебя, что нужно поворачиваться лицом, когда с тобой разговаривают?
Агрессия. Грубость. Жестокость. Ты уже сделала шаг в нужную тебе сторону, но пришлось остановиться и обернуться. Орать было бесполезно, ведь вокруг было пусто чуть ли не до перекати поля, а бежать — тем более. Кожанка сковывала, юбка была длина.
Это могло бы быть отговорками, но ты прекрасно понимала, что если в такой ситуации бежать-споткнуться-упасть, то останется только молиться, потому что подняться тебе уже никто не даст.
— Прошу прощения, вы хотели что-то еще?..
Ты оборачиваешься. Ты не улыбаешься широко, но ты и не показываешь неприязни/агрессии. Ты безотчетно пытаешься не будить лихо, которое уже проснулось и смотрит на тебя голодными глазами.
Ты не уверена, но, возможно, дело именно в этих глазах. Или же просто дело в них самих. Ты не знаешь, но ты смотришь на него — больше похожего на дворового кота, чем на человека, одетого вроде и хорошо, но с засаленными волосами и крысиным выражением морды — а он сплевывает в сторону и делает шаг в твою. Ты молча примеряешься, даже не думая отступать и тем самым нажимать сучью, въебистую кнопку «начать охоту».
Рюкзачок накинут на оба плеча, а значит ты сможешь оглушить его руками по ушам. После хук с правой, пара шагов, чтобы впритык, и коленом в пах. Или же нет. Он может отбиться, схватить тебя за волосы или ударить — поправку на это делать обязательно. И ты делаешь. Ты вырабатываешь с чуть ли не десяток схем, пока он делает еще пару шагов.
И вечер не обещал тебе быть спокойным, но за спиной мужика раздается:
— Че-то не так, дядя?..
Интонация бычит, а перед твоими глазами ее обладатель харкается в кусты. Перед твоими глазами он танцует, опьяневший, и сидит, избитый. Перед твоими глазами он сидит с тобой рядом за вашим круглым столом на троих.
И тебе хочется рассмеяться. Тебе хочется расплакаться облегченно, потому что каждый такой раз заставляет тебя сжиматься внутри себя самой и быстро, невероятно быстро выстраивать защиту. Защиту, которая понадобится тебе, если ты не сможешь отбиться, и все, что тебе останется — держаться до самого мать его конца.
Но ты не плачешь и не улыбаешься. Ты не показываешь своей победы, потому что ты не идиотка. И ты слишком часто тут ходишь.
Мужик тихо фыркает, а затем отступает лишь на шаг и оборачивается. Ты веришь, что он отступит, но он говорит:
— Слышь, иди, куда шел, пацан. У нас тут дело, а ты…
— А я боюсь, ты ошибся, дядя. У нее с тобой дел не будет.
Ты никогда не думала, что будешь так рада воссоединению этих двух педиков, но ты рада, потому что нет никакой другой причины тому, что его визави ошивается в вашем районе. Ваш чат вернулся из состояния холодной войны и ожил еще пол недели назад, и, конечно, тебе все еще не слишком нравились эти мемы — хотя, ладно, временами они были смешными, с этим не поспоришь — и порно тем более, но ты все же была рада. Была рада тому, что не потеряла его визави, и была рада за них просто.
Между тобой и тем ублюдком было шага четыре, а между ним и визави шагов не осталось, потому что тот подошел впритык и напал первым. Немного со спины/немного подло визави напал первым, и по твоему экспертному мнению это не было нечестно.
Или же просто было так же дохуя честно, как подлавливать тебя, беззащитную, в полутемной подворотне.
В момент, когда завязалась драка — хотя таковой ее было назвать сложно, при том, что его визави действительно умел драться, а мужик не умел вовсе — ты вспомнила, почему любила ходить на бои к Тору. В хорошо поставленных ударах всегда была какая-то эстетика.
Она же была и в той силе, что направлялась на защиту, а не на разрушение.
Ударив всего пару раз, его визави отшвырнул ублюдка в сторону, и тот со стоном и матом прокатился по земле. Сам визави чуть качнулся тоже, по инерции, но лишь рукава пальто одернул. А затем подошел к тебе.
— Леди.
Ты никогда бы не призналась в слух, но, блять, как же ты обожала, когда он так тебя называл. С интонацией этого въебистого уважения и склоненной головы. С Тором его визави никогда так не базарил, хотя точно уважал и его тоже, но к тебе он обращался так частенько.
Коротко кивнув, он даже подал тебе локоть, но в его глазах была въебистая насмешка, и ты лишь рассмеялась. Внутри все оживало, защитные стены опадали, инцидент забывался быстро. Ты уже давно приучила себя забывать их быстро и не зацикливаться.
И никому не говорить.
Развернувшись в нужную тебе сторону, вы пошли бок о бок. Ты сказала почти сразу:
— Я бы и сама справилась, но…
Ты хотела сказать «спасибо» или же шутливо предложить ему стать твоей охраной к концу предложения. Ты была легка, а чувствовала себя еще легче. Но он оборвал тебя, и ты услышала:
— Ага, как же. Сопли подотри, дура. Не за что, блять.
Ты не обернулась к нему, но в твоих глазах застыло странное выражение. Ты смотрела в сторону несколько мгновений, чтобы не показать ему своего глубинного, блять, как та тупая впадина, осознания, и на глаза попалась дурная фраза, написанная на заборе. Ты видела ее каждый раз, когда проходила тут, и ты, кажется, даже понимала ее смысл. Но глубоко не заглядывала. Ссалась.
«Если ты любишь, ты будешь жить вечно».
Ты смотрела на нее каждый раз. Каждый блядский раз, выходя из подворотни, ты перечитывала ее, и она, будто бы сука, ластилась к твоим рукам, знаменуя тот факт, что ты прошла опасную арку и выбралась в целости.
Сейчас ты прошла ее вновь. Но на фразе его визави, отдающей холодом, фактом, что ты — слабая идиотка, и сталью, раскрашивающей кости, ты поняла, что он не собирался спасать тебя. И он бы не спас тебя, если бы знакомы вы не были.
Он был тем, кто просто прошел бы мимо.
Или же ты ошибалась. Да, на самом деле ты знала, что твое мнение было ошибочным, просто то, иное/второе/настоящее, с которым ты смириться не могла, пугало тебя еще, блять, больше. Тебе легче было заставить себя слышать лицемерие и мудизм его визави, чем то, что он просто считал тебя лишней.
Не умещающейся.
Не нужной.
В грудине закололо резко, но боль тут же закончилась. Ты обернулась к нему, улыбаясь широко и искренне, и рассмеялась. Ты кинула:
— И то верно, спасибо!
Мариш всегда говорил тебе, когда ты вновь и вновь возвращалась от грубых клиентов-свиней, что твоя улыбка всегда будет твоей защитой и твоим спасением. Он вытирал свои руки полотенцем, но они все равно всегда пахли алкоголем. Он касался твоего лица, но ты никогда не пыталась от него закрыться.
А затем он мягко тянул уголки твоих губ вверх.
Прямо сейчас его визави смотрел на тебя требовательно и прищурившись, и, даже когда ты отвернулась, не перестал. Тебе показалось, что он почувствовал это — твое падение, полет и превращение в кусок разбитого об асфальт существа — но с точностью до сотни ты сказать не могла. И ты была уверена, что ему вряд ли было до этого дело.
До самого твоего дома он провожал тебя, и вы шли молча. В конце не попрощались, потому что он просто пошел дальше. Сердце внутри твоей груди бухало странной болью: оно вроде бы было готово к ней, но оно улыбалось, пытаясь продолжать биться.
Ты же больше не улыбалась. Перед тем как открыть дверь, твоя рука замерла с ключом от домофона. Тебе так хотелось сорваться, побежать к Тору и попросить его убедить себя, что он никогда не уйдет, даже если это было бы ложью, но ты знала, что тебе нельзя, блять, нельзя ни в коем случае делать этого.
Ты открыла дверь в подъезд, ты прошла внутрь и вызвала лифт. Ты потеряла многих будто друзей, потому что была не такой, и ты прекрасно знала, как это, сука, происходит. Все кажется обычным до поры до времени, а после он просто исчезнет и не напишет тебе, где он теперь.
Ему покажется это неважным. И ты просто не успеешь его удержать.
Конечно, ваша дружба не была образцовой. Иногда ты была эмоциональной и настолько в край приставучей, что ему приходилось на серьезных щах слать тебя нахуй — чтобы после вы пару дней не разговаривали, а мириться шли почти одновременно, и в итоге просто вместе ржали над ситуацией без всяких глупых, пустых и никому нахуй не сдавшихся извинений — а иногда он был просто хреновым козлом, и ты не гнушалась применять силу, чтобы поставить ему мозги на место. Если же вспомнить с чего вообще все началось — не с той встречи за гаражами, а на пару месяцев позже — так и вовсе было понятно, что он скорее был тебе чем-то вроде учителя.
А не чем-то вроде…друга.
Лифт привез тебя на нужный этаж, но у тебя задрожали ноги и пришлось сесть на подоконник. Твои руки сжимались в кулаки, а ты смотрела на них пораженная, пытаясь понять, где ты ошиблась. И что этими самыми руками ты сделала не так.
Теперь ты видела четче: его визави не видел тебя в их жизнях. Его визави не хотел тебя видеть там. И, возможно, тебе так только казалось. Возможно, это было блядской ошибкой. Но твой страх предстал перед твоим лицом так охуенно близко, что ты боялась поднять глаза, но на самом деле уже подняла. И уже смотрела в его, напротив.
А внутри все холодело от ужаса.
Из-за твоего семинара маманя уже точно была не в духе, ведь ей пришлось забирать детей из сада и школы, но тебе поделать с этим было нечего. Заставив себя дышать спокойнее и просто присмотреться к ситуации лучше — не делать поспешных, блять, выводов, сука, только бы не делать поспешных выводов — ты поднимаешься и все-таки идешь домой. Ты открываешь дверь своим ключом. Ты видишь в прихожей на полке для ключей связку Джеймса.
Желудок скручивается узлом, и, разуваясь, ты лишь молча радуешься, что давно ничего не ела, но желание блевать от этого не уменьшается. Ты проходишь внутрь хаты. Та у вас невъебаться большая, ведь и семья не маленькая, но судя по творящейся более-менее тишине, маманя с отцом куда-то свалили, оставив малышей дома с братом.
Ты не успеваешь дойти до своей комнаты, замечая Джеймса на кухне. И ты бы ни в коем случае не стала поворачивать туда или же тормозить, но ты видишь на кухне Алису. Твою прелестную десятилетнюю крошку, чья страна никогда не была страной чудес да и вряд ли когда-нибудь станет. По возрасту она следует как раз за тобой, а еще за тобой она готова последовать всюду.
Она не чает в тебе души.
Вот и сейчас: замечает тебя, подняв голову от учебника, подрывается с громким «Лили!», а затем бежит обниматься. Она остается единственной, кто произносит твое уебское имя хорошо. Прекрасно и мягко. И ты тоже любишь ее, хотя иногда она до жути бесит тебя, но все же ты любишь ее. Обнимаешь одной рукой, другой держа рюкзачок, целуешь в макушку и на свое проклятье поднимаешь взгляд.
Он высокий, широкоплечий и красивый ублюдок. Не пугающе красивый, но все же привлекательный. У него хорошая фигура, хорошая дикция и хороший вкус. Ты в его этот хороший вкус никогда не вписывалась. И сейчас его взгляд острый, а губы чуть презрительно изогнуты, но он ничего не говорит. Рассматривает, как покупатель — шлюху, а не брат — сестру.
Тебя все еще коробит, даже через столько лет, но ты лишь негромко предлагаешь Алисе вернуться к урокам, а сама разворачиваешься в сторону своей комнаты. Слышишь громкое:
— На тебя ужина нет, Лили.
Но не реагируешь. Ты прекрасно знаешь, что именно это ему и нужно: твоя реакция. Твое внимание. Твое позволение тебя унизить.
Ты не собираешься давать ему этого, пока момент не будет тебе выгоден.
Пройдя в свою комнату, ты закрываешься и заранее складываешь экстренный рюкзак — маленькая аптечка да брюки со свитерком и толстовкой плюс еще что, по мелочи. Ты не знаешь, пригодится ли он тебе, но переодевшись в домашнюю одежду и вновь направляясь на кухню, ты незаметно пускаешь его шаром для боулинга ко входной двери. Джеймс — варганящий тот самый ужин, которого на тебя нет — естественно оборачивается на шум, но ты уже гремишь стеклянной бутылкой сока в холодильнике.
Ты не веришь в хороший исход. Ты не веришь, что кто-то станет за тебя заступаться.
И ты безмерно любишь младших ребятишек, но если твоя жизнь встанет под угрозу быть нахуй сбитой поездом по имени «Фиговый брат», ты побежишь прочь. Ты прикажешь им закрыть двери и запереться, ты покажешь им свои перепуганные глаза и прикажешь им… А они поверят тебе. Они знают, что ты не станешь врать им.
Но ты также не станешь и агнцем. Ты не выпятишь грудь и не дашь отпинать себя. Ты сыта этим, блять, по горло.
Налив себе немного сока, усаживаешься за столом и зависаешь в чате. Парни опять накидали какого-то дерьма вперемешку с предложениями погулять или выпить, и ты неторопливо читаешь пару десятков набежавших сообщений.
А Джеймс якобы, блять, проверяет у Алисы домашку. Он приезжает на время из той помойки — потому что иначе место, где есть Джеймс, назвать нельзя — где работает, уже не в первый раз, и ты естественно давно заметила, что с нею он общается чуточку лучше. Ее он по крайней мере не бьет.
Но она все равно пытается выкрутиться, чтобы он не возился с ней.
Вся эта еботня всегда дохуя двоякая, потому что вот она смотрит на тебя, пытаясь вымолить у тебя защиты от него, но ты смотришь лишь в ленту. Попиваешь сок, отдающий апельсином на языке.
Ты не сука, ладно. Ты маленькая прекрасная принцесса, у которой осталась лишь одна-единственная блядская жизнь и которая только-только дошла до мало-мальски крупного босса. Ты не имеешь права быть поверхностной и легкой сейчас. Тебя прибило к земле. И возможность подняться у тебя будет лишь одна.
Как только ты ею воспользуешься, Джеймс нападет.
Поэтому ты скролишь ленту, но ты не уходишь. Ты касаешься кончиками пальцев ног голени Алисы. Алиса пытается быть спокойной.
Ты знаешь, что она хорошо учится и что она умная девочка, и тебе этого достаточно по маковку. Иногда ты помогаешь ей по учебе, если не валишься с ног, но она прекрасно справляется и сама. Она растет ответственной.
Сок заканчивается быстро, а Джеймс уже почти доводит ее до ссоры. Истеричный, истинно стереотипно бабский мудизм у него в крови. И он любит это. Любит тыкать сукам в лицо их же говно, а после показывать, что он сам идеальный.
Это типа как помогает ему додрачить до конца.
Ты поднимаешься, чтобы налить себе еще сока, и ты даже наливаешь. Их срач переходит на новый уровень, где Алиса, наконец, понимает, что нужно было уйти еще давно. Она подрывается, кричит на него и пытается убежать, но он хватает ее за хвост волос, дергая назад. Прием грязный и избитый, но на этом моменте ты оборачиваешься от своего сока. А он орет:
— Куда пошла, мразь, мы еще не закончили! Или хочешь стать такой же тупой шалавой, как твоя блядская сестра?!
Уже заносит хренову руку, но ты в шаг оказываешься рядом. Ты перехватываешь ее, впиваясь ногтями в запястье до крови, смотришь ему в глаза. Ты говоришь строго:
— Не смей бить ее, Джеймс.
А он скалится. Ты понимаешь, что он ждал именно этого. Вся эта травля Алисы была создана ради тебя. Он ждал твоего возвращения. Он ждал/жаждал твоей крови.
И сейчас он собирается испить ее.
А ты знаешь, что у него это травма хуя детская. В детстве ему так хотелось быть единственным и неповторимым — лучше бы, бля, научился подбирать губу с пола, а то раскатал тут, ага — но через шесть лет после него неожиданно родилась вонючка-сестра. Тогда уже мать с отцом — и так уделяющие ему не слишком много — о нем окончательно забыли. И, ох, как же ему не хватало внимания, но еб твою мать тебя во всем этом обвинить были естественно легче, чем родоков.
Ты же виновата сама, что родилась. Ты же виновата. Да.
— Тогда может быть мне ударить тебя, сука?!
Он дергает рукой и хватает другой тебя за шею грубо. Тут же дергает тебя в сторону, вбивая в стену через пару шагов так, что башка стукается затылком и отдает тупой болью. Джеймс подступает близко и всегда так делает: пытается доминировать, чтобы убедить в своей доминантности себя же. Хуйло.
И тебе больно. Ты хватаешься за его руку, пытаясь ослабить давление, но ты не смотришь на него. Ты смотришь на Алису. И говоришь так спокойно и жестко, как только можешь:
— Иди в свою комнату. Закрой дверь. И не выходи.
Она смотрит испуганно, хотя уже и бывала на ваших перепалках. Но она всегда смотрит испуганно. А ты смотришь в ответ, и твои глаза заволокла та самая пелена бесчувственности. Ты уже отгородилась, хотя и сама этого не заметила.
И, возможно, именно это дало ей толчок, чтобы все-таки побежать. Возможно, именно это спасло ее. Твой взгляд, в котором обреченность переплелась с желанием никогда не сдаваться так сильно, что срослась, в итоге образуя нечто жуткое.
— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, ублюдина! Где ты опять шлялась, а?! Приперлась поздно, вся разряженная… Где ты шлялась, мразь?! Я всегда говорил тебе, что ты в итоге станешь шлюхой.
Он дергает тебя за подбородок на себя и царапает ногтями нарочно. Теперь ты смотришь на него. Ты не видишь его, потому что тебя здесь нет.
Ты сидишь под мостом и тебе тепло в двух куртках, одна из которых Тора. Ты сидишь, а по бокам тебя сидят твои неотесанные рыцари. Ты считаешь вагоны. Ты тонешь в безмятежности.
Джеймс заносит руку, сжатую в кулак.