Make me feel like a God

Zack Hemsey — Fade Away

      — Тебе будет страшно и больно, но если ты, блять, остановишься хотя бы на мгновение, тебя разорвут на куски.       Тогда тебе было четырнадцать, и Тор пытался быть терпеливым с тобой, впервые подведя — пытаясь подвести, ладно — тебя к боксерской груше. Он был настойчивым и понятливым, много матерился и заметно хотел перекурить, но он держался. Еще он пытался не орать на тебя.       Ты была нескладной и ты не хотела быть здесь. Ты не знала как и когда успела согласиться, но сейчас тебе хотелось уйти. Тебе хотелось вернуться домой, запереть дверь комнаты на замок и забаррикадировать ее, чтобы никто-никто не смог войти. Тебе хотелось забраться под одеяло, подоткнуть его со всех сторон и обнять хоть что-нибудь.       Тебе просто хотелось почувствовать себя в безопасности.       Это случилось с неделю назад, но ты все еще не могла отойти. И ты все еще не знала, зачем пошла с ними. Еще больше ты не знала лишь то, для чего и кого надела одно из своих любимых платьев. То не было коротким, но было легким, и ты не знала, что ты сделала не так.       Весь движ заключался в совместном с классом походе на какой-то крутой концерт на открытом воздухе. Он начинался вечером, но вы были уже типа взрослыми да к тому же с вами был классрук. Только вот ни он, ни всеобщая взрослость не спасли тебя, когда какой-то взрослый мужик недалеко от конца концерта схватил тебя за руку и потащил в кусты.       Ты поняла, что нужно кричать, слишком поздно, и ты была слишком же неповоротлива, чтобы скинуть его с себя. Под руками была трава, одно колено ты ссадила о камень, пока он ронял тебя, а после задирал юбку. Ты укусила его потные пальцы, но это не помогло тебе, а лишь добавило боли: в ответ он засадил тебе кулаком по бедру.       Он ничего не говорил, но пасло от него не слабо. В какой-то момент ты поняла, что боишься даже сделать вдох.       Но все же уже тогда в твоей жизни был фактор, который ты не учитывала. И фактором этим был Тор. Только много лет после оказалось — с его слов — что он начал присматриваться к тебе еще до курилки, а после и вовсе стал тщательно за тобой наблюдать. Ты не видела этого, потому что это не было высосанной из пальца любовной историей и потому что лишний раз ты боялась даже поднять глаза.       В тот вечер уже стемнело и было бы честнее назвать это ночью, но ты не могла назвать это никак. А он назвал это:       — Слышь, свинья, а ну, блять, отошел!       То ли он заметил, как дернулись кусты, то ли заметил твою пропажу… Вы не обговаривали тот вечер настолько досконально никогда, но главным было то, что он успел снять с тебя ублюдка до того, как тот окончательно стянул с тебя белье. И он отметелил его не слабо, а ты видела все это в свете ярких, редких бликов со сцены.       И ты не просила его остановиться. Ты смотрела на тени. Ты следила за тем, как вновь и вновь взлетают его багровые костяшки, когда он заносит руку.       Тот мужик хрипел долго и даже пытался махаться, но Тор не остановился, пока он не затих. В последующие дни ты не видела громких сводок о том, мертв ублюдок или жив, но тебе было плевать.       И Тору оказалось тоже плевать на многое.       После того, как он довел тебя домой, пропитав за одно сигаретным дымом до маковки, в следующий раз вы встретились уже в зале. Ты не въебывала, где он взял твой номер и захрена ты туда пошла. Вначале эта мысль казалась тебе интересной и стоящей.       Мысль о том, что ты сможешь защищать себя впредь.       Но на поверку оказалась дурной, потому что ты не успела оклематься. Тебе нужно было время. Тебе нужен был комфорт.       Вначале вы с ним размялись — он снял ради вас обоих целый тренировочный зал на пару часов, и ты не была уверена, что стоишь этого — после немного побегали. Ты была одета как можно более спортивно, но все же из спортивного в тебе была лишь одежда. А он гонял тебя не жалея, хотя и был более мягок, чем мог бы.       Когда дело начало медленно и уверенно подходить к груше, твои глаза стали огромными и испуганными. Если ты и успела забыть за прошедшее время для чего вообще пришла — тебе просто нравилась, если так можно было вякнуть, компания этого неотесанного бугая — то в тот момент ты об этом вспомнила. И тебя как током отъебашило.       Ощущения накатили, а сердце так и не успело угомониться. Ты отступала, а он решил, что будет хорошей идеей дотащить тебя силой. Там был чертов десяток шагов, но тебе казалось, что груша тебя убьет просто, подойди ты ближе хоть на один.       Убьет нахуй.       — Я… Я думаю, что это не… Это было хорошей идеей, но я устала и…       — Бля, да не ломайся, ну, я покажу тебе пару ударов и все будет оки. Иди…       — Н-нет?.. Нет, все же, я думаю это…       Он схватил тебя за руку, и тебя перехуячило к чертям. Ты боялась смотреть ему в глаза, но не боялась его самого, и на том, блять, дохуя спасибо. Ты попыталась дернуться и дернулась. Его хватка была железной, и он не понимал твоего ужаса. Он просто не въебывал.       А затем ты дернулась сильнее — вывихнула себе запястье, как потом оказалось — и тебе удалось вырваться. Но он рванул следом. И ты просто рассыпалась. В глазах уже стояли слезы, и тут брызнули. Ты не помнила, когда последний раз так сильно и громко кричала.       — Не трогай меня! Я не хочу! Я ненавижу себя! Не трогай!       Ты запнулась о пустое место и грохнулась на задницу больно, а после разрыдалась, наконец. До этого ты плакала тихо и незаметно — все блядские дни до этого — а в ту секунду разрыдалась в слюни. Ты знала, что была некрасивой, сопливой, и ебало твое было опухшим. Но ты не могла перестать реветь сукой, потому что все еще чувствовала себя там, с задранной юбкой и стесанными коленками.       Это было восемь лет назад, и сейчас ты уже точно не стала бы так сильно рыдать. После того случая не раз и не два были подобные, но лишь попытками. Тор обещал и Тор выполнил: поставил тебе удар и настроил реакцию.       После последующих ты больше не плакала. Ты перестала считать себя мерзкой не сразу, на это потребовалось много больше времени, чем на то, чтобы обзавестись подтянутыми формами вместо жирка или научиться спортивной выносливости. Но ты справилась с этим и в разрез даже с внутренним Джеймсом научилась ценить себя так, как ценил тебя за всю твою жизнь только если Тор.       Или Марк, например. В последнее время ваше общение становилось все более доверительным, и ты, кажется, даже начинала видеть нечто большее. Тебе нравилась эта неторопливость. Еще тебе нравилось, когда он дурачился и писал тебе глупости.       «Хочу знать, как пахнут твои волосы».       Напротив тебя Джеймс, и он занес руку. Прямо сейчас он замахивается. А твои глаза не стеклянные, но тусклые. Вокруг тебя множество невидимых стен, хотя он и держит тебя за хренову глотку. Ты сама считаешь вагоны, укутанная в две куртки, хотя на тебе и спортивки да растянутая футболка.       Вначале ты даешь ему в пах. Поза неудобная, и ты мажешь коленом по его бедру вместо нормального удара, но это отвлекает его, и ты успеваешь убрать голову в сторону. Его кулак въебывает в стену с нихуевой такой силой, а затем ты даешь ему, наконец, прямо в хер. И его сгибает.       «Хочу знать, как ты смеешься, если щекотать тебе пятки».       Он хрипит с прорывающимся рычанием, и тебе даже удается чуток отскочить, но тебе прилетает кулаком в живот. Больно. Он ревет диким зверем:       — Хренова шлюха! Я все еще жалею, что не удушил тебя, когда ты ссалась в эти тупые памперсы!       Слюна набегает в рот, но ты не плюешься — глотаешь. Пытаешься выпрямиться, но он захуяривает тебе пощечину дохуя сильную. Перед твоими глазами мутнеет, но ты вскидываешь руку наугад и мажешь скрюченными пальцами ему по глазам.       «Хочу знать, какой сорт чая ты любишь больше».       — Не смей меня поносить! Ты самый мерзкий брат и это ты виноват…       Ты все же распахиваешь глаза, отскакиваешь, потому что он начинает уже натурально махаться. И продолжает орать:       — А ты лучше что ли?! Сколько лет уже сосешь своему дружку, как его там, а он все равно по другим шалавам бегает! Даже тут ты никудышная мразь, Лили, жалкая сучка!       — Умолкни!       Он наступает, и ты подаешься вперед, ты выкидываешь руку, чтобы въебать ему поддыхало, но ты не успеваешь. Джеймс перехватывает ее и дергает тебя на себя, вбивая тебе кулак в ребра. Ты срываешься на вскрик, а затем он неожиданно отшвыривает тебя прочь.       «Хочу знать, насколько растрепанной и стремной ты бываешь по утрам».       «Дурак».       «Да ладно тебе, ну, Лайка».       Ты только-только успеваешь выпрямиться, чувствуя, как сердце херачит по грудине изнутри, как тут же приходится уворачиваться: твой стакан — хорошо еще без сока — летит тебе прямо в голову. Выйти здоровенькой и сухой из воды тебе нихуя не удается, потому что тот все же разбивается о ебанную стены, и осколок рикошетит тебе нахуй по щеке. Царапиной оставшуюся хрень назвать сложно, а ты провела на чужих боях достаточно времени: уже чувствуешь, что потребуются швы.       Не проходит и мгновения — ты глупая и бездарная, ты отвлекаешься — как Джеймс уже хватает тебя за волосы, удерживая на месте. Его глаза еще более дикие и горящие, и он рычит тебе прямо в ебло:       — Если я, блять, тебя увижу еще хоть раз до момента, пока не уеду, я тебя придушу, сука, ясно?! Я тебе кишки вырву нахуй и разобью твою тупую голову о стену! Бестолковая мразь!       Он отшвыривает тебя прочь, но ты не падаешь. Кое-как тебе удается выпрямиться, и ты срываешься прочь. Хватаешь валяющийся в коридоре рюкзак, чувствуешь бьющийся о бедро телефон в кармане серых спортивок и свободной рукой сгребаешь кроссы. Дверь за тобой хлопает оглушительно.       А сердце колотится бешеным псом-кретином. Ты несешься вниз, на улицу, а обуваешься у дома на лавочке. Снаружи реальный ливень, и ты кое-как поверх уже нахуй мокрой футболки тянешь толстовку. Теплее нихуя не становится, глотку печет от ощущения чужой руки, и ты уверена, что завтра будешь вся в отметинах. Кожа тонкая, кровеноска слабая, и хорошо еще, что… Ни-хре-на.       Ты накидываешь на голову капюшон и утираешь пару дождевых капель под носом, а затем мельком видишь на руке кровь. В первую секунду ты не обращаешь внимания, но после ты понимаешь, что дела твои дохрена плохи. Из-за тонких сосудистых стенок и только произошедшего срыва у тебя идет кровь носом, но хуйня в том, что сама она точно не остановится. А все твои шприцы и ампулы остались дома, в мелкой аптечке в рюкзаке только всякое говно.       И блять.       Ты срываешься с места сразу. Знаешь, что уже заливаешь себя собственной кровью, но не задумываешься об этом слишком глобально. Ты несешься, ты торопишься и ты чувствуешь, как накатываешь паника. Ужас. Ты все еще тут, за всеми своими стенами, и ты не боишься того, что твой брат якобы только что пригрозил тебя убить, но ты боишься умереть.       Потому что кровь не остановится.       Ты помнишь и пароль от подъезда, и номер квартиры, но через пару десятков минут, стоя уже перед ней, ты замираешь. Ты мокрыми руками лезешь в телефон, пишешь ему:       «Ты дома?»       И только с моментальным положительным ответом, только с нажатой кнопкой дверного звонка, ты понимаешь, что, скорее всего, он все еще со своим визави. И тебе нет там места. И у них были на вечер планы. И вообще… У тебя лицо мокрое и это дождь, но точно только от части. Вся светлая толстовка — алая, а руки, наконец, тянутся к носу, зажимают, что-то делают. Льется не сильно, скорее просто покапывает, но ты знаешь, что это еще не конец.       Ты всхлипываешь. Твое сердце херачит в грудине. За дверью слышатся голоса. У тебя трясутся колени. Приходится убрать телефон в карман, чтобы не выронить.       А когда он распахивает дверь, застывает в шоке нахуй. Ты лопочешь:       — Она… Она не останавливается, Тор… Я не… Я не знаю…       Ты мокрая в облипку и до последней нитки, но ты не чувствуешь, как тебя колотит от холода. Ты не чувствуешь ничего кроме ужаса. Будто в ебанной стеклянной коробке, постепенно наполняющейся вязкой кровью.       И Тор видит тебя такую у себя на пороге. Его «блять» звучит как поражение, гнев и страх одновременно, но его глаза заполнены только последним. Он втаскивает тебя внутрь, а после по коридору в свою комнату. Ты чувствуешь себя все больше слабеющей и, скорее всего, тебе лишь кажется, что оно покапывает. На самом деле льется нихуевенько так.       С хлопком двери его комнаты, ты замечаешь его визави на его кровати. Тот спокойный, даже чуток мягкий, но стоит ему поднять глаза, как он хуеет в миг. Подрывается.       Твой рюкзак падает где-то у входа в его комнату, а Тор тащит тебя в ванную. Усаживает, но на самом деле просто кидает на табуретку. Ты слышишь как он матерится и приказывает своему визави снять с тебя мокрую нахуй толстовку, но ты и не слышишь этого одновременно. Твой взгляд падает к зеркалу. Ты вся в крови. Голова совсем незаметно кружится. Руки трясутся дохуя сильно.       — Она…не останавливается… Не… Н-не останавливается, Тор?..       Тор гремит аптечкой, как в последний раз, пока его визави все-таки стягивает с тебя толстовку. Ты уверена, что он видит уже проступающие синяки и порез на щеке, но ты не здесь. Тебя нет. Ты сидишь под мостом и считаешь вагоны, залитые кровью.       Под мостом тебе все еще безопасно.       — Блять, у меня викасол кончился, пойду у матери спрошу, а ты сука!       Ты поднимаешь голову вяло, потому что тебе кажется, что он злится на тебя. Но он не злится. Он в панике. И он сморит на своего визави, больше не говоря ни единого слова. Тот смотрит в ответ.       Ты далеко и дальше, но даже ты видишь, как Тор обещает снять с него все блядские шкуры и еще немного, если с тобой что-то случится. Затем он скрывается и уносится прочь, хлопая дверью.       Твои слезы мешаются с кровью.       А руки все еще пытаются заткнуть ноздри, но пальцы дрожат, все в крови. И кровь скользкая. Тебя потряхивает, будто бы перемкнуло. Ты не сразу слышишь, как его визави начинает звать тебя.       — Посмотри на меня. Лайка… Лайка, мать твою!       Ему приходится повысить голос, но даже когда ты поднимаешь свои переполошенные, тусклые глаза, он продолжает говорить. Он тянет к тебе свои скульптурные руки. Он не пытается от тебя избавиться.       Он пытается помочь.       — Смотри на меня, слышишь?! Именно на меня. Мне в глаза, Лайка. Мне. В. Глаза.       Его визави умный, и ты поняла это давно, но понимаешь сейчас отчетливее. Он продолжает заставлять тебя смотреть, потому что знает, что тебя тут нет, и при этом опускает твои трясущиеся руки тебе на колени. Вся одежда мокрая насквозь, а ты — маленькая помойная крыса.       Лили.       Твои плечи дрожат. Тебя колотит до задницы. А руки его визави медленно идеально белым полотенцем вытирают с твоего лица слезы и кровь. Та все еще течет, и когда его визави затыкает тебе ноздри ватками, они постепенно окрашиваются алым.       А ты смотришь на него.       Он говорит:       — Смотри только на меня, Лайка. Выходи ко мне. Сейчас пентюх вернется и принесет укол. Вы-хо-ди.       Ты не хочешь, но ты, блять, знаешь, что должна. Поезда не бывают бесконечными, но твой — зациклен. И тебе не хочется прерывать его цепочку. Тебе не хочется опускать эти шторки, чтобы вновь быть в опасности.       Но он тебя не спрашивает. Он, блять, тебя не спрашивает и берет твое ебло в свои руки. И его руки дохуя теплые. А его голос все такой же грубый и жесткий, когда он вкидывает:       — Ты, блять, дохуя всратая, Лайка. Просто, блять, охуенная. Вы-хо-ди.       Его визави не выставляет тебя ревущей малолеткой своим тоном. И ты вспоминаешь, как ревела, обняв колени восемь лет назад. Огромный бугай по имени Тор, который курил и матерился чаще, чем ты делала ебанный вдох, сидел напротив тебя, обняв свои колени — подобно тебе и как мелкий пиздюк — и рассказывал тебе о том, куда хотел бы поступать. Он говорил, что его желания никогда не имели в его семье веса. Он говорил о том, что понимает: его жизнь ему не принадлежит.       — Она просто, бля, не моя, понимаешь. Просто.       Ты жмуришься, дрожишь отчетливее, и бесконечная вереница из вагонов пропадает. Твои губы кривятся, ты не можешь перестать дрожать, а слезы вновь скатываются по щекам, прямо на теплые пальцы его визави. Он не утирает их. Он нихрена не делает.       — Ты такой…ублюдок, Лофт… Такой…       Ты качаешь головой, давя рвущиеся мерзкие смешки вперемешку с надрывними рыданиями. Ты поднимаешь руки и кое-как утираешь чистыми запястьями глаза. Затем промаргиваешься, лупая веками. Его визави напротив тебя мелко, облегченно улыбается.       В один ебанный момент ты понимаешь, что он с таким говном уже сталкивался. Но вопросов ты не задаешь.       До того момента, как заносится Тор и хуячит тебе шприц в плечо, ты успеваешь кое-как помыть дрожащие руки, сменить ватки в носу, позволить подлатать свою щеку — не швами, специальными мелкими пластырями — и после мягко щелкнуть его визави по носу. Он смотрит на тебя пристально, но даже не прищуривается и тем более не удивляется. Лишь усмехается довольно через секунду, бормоча:       — Ох, леди.       С приходом буйного, разгневанного Тора — который орет, хренали ты не сказала раньше, что Джеймс приедет, и вообще, Лайка, мать твою, какого хуя, мне те засадить щас, сука, я тут как бы не пустое место рядом с тобой, ясно — все становится громким, но у тебя просто нет сил на него реагировать. Кровотечение прекращается быстро, а шмот на тебе еще мокрый.       Его визави выпинывает орущего Тора из ванной нахуй, а затем коротко кивает тебе на просьбу принести каких-нибудь шмоток. Ты вымываешься быстро, кое-как успевая насладиться горячей водой и смыть кровавые остатки с шеи, а затем натягиваешь шмотки. Почти незаметно ты улыбаешься, потому что его визави принес тебе самые теплые спортивки Тора и самую твою — на удивление — любимую его футболку.       Даже белье нашел на твоей верхней полке чужого шкафа.       Перехватив мокрую волосьню, ты выходишь в комнату, но там пусто. Оба придурка на балконе, курят да перебалтываются, но ты не решаешься позвать их. Шмотки огромные, но настолько комфортные, что ты даже не замечаешь — сидят они мешком. И ты укладываешься в самом, сука, центре чужой постели, не оставляя им даже ебанного выбора, кроме как лечь от тебя по бокам.       А затем притворяешься спящей, когда они возвращаются.       Полчаса возьни и раздеваний, а затем весь свет меркнет. Тор бухается за твоей спиной — ты не видишь, но уверена, что это он, потому что тяжелый, как свинина, и никогда точно не научится забираться в постель мягко — а его визави почти неощутимо укладывается прямо перед тобой. Одна рука опускается тебе на бедро, а другая обнимает за талию, и чужое твердое горячее тело сзади выглядит, как опора.       В темноте Тор бормочет:       — Позвонил ему, сказал, что тебя легковуха сбила нахуй и что тебя больничку увезли, но должны перевезти в другую. Кретин так залепетал, пиздец. Ублюдина. Пусть теперь покатается по городу, сука.       Ты ничего не отвечаешь, но ты знаешь, что это правильно. Так и должно быть. Пусть так и будет. Конечно, у тебя есть вопрос, но тебе не хочется говорить. Рука на твоем бедре поглаживает тебя тонкими, паучьими пальцами. Его визави тоже берет слово:       — У меня там знакомая, медсестричка, она скажет, что ты типа в операционке. Пусть до утра посидит.       Ты поджимаешь губы и тянешь колени ближе к груди. Ты согласна с ними и им благодарна. Ты хочешь поспать.       Но заснуть тебе так и не удается. Ты чувствуешь тихое — довольно милое, но дай, блять, бог спиздануть об этом вслух, Тор башку оторвет — посапывание за спиной и спокойное дыхание совсем рядом, спереди. Тебе не нужно протягивать руку — твои пальцы и так объяты тонкими его визави. И ты в душе не въебываешь, сколько проходит времени, но ты поднимаешься. Осторожно убираешь с себя чужие конечности, выскальзываешь легко и незаметно.       Его сигареты всегда валяются на одном и том же месте, и ты подхватываешь пачку с зажигалкой. Уже открывая балкон, слышишь сонное:       — Кофту, блять, взяла быстро.       Ты не улыбаешься, но тепло растекшееся внутри намного теплее, чем даже его толстовка. Ты натягиваешь ее, подтягиваешь рукава выше до локтей и выходишь на балкон. Ступни босые, и ты знаешь, что тебя бы за это отпиздили, но ты одна.       Ты поджигаешь кончик и затягиваешься. Становится легче.       В груди клубится ебаное негодование и злость на Джеймса, и ты не знаешь, как дать им выход. Каждый раз, как он возвращается, это происходит снова и снова, но из-за него фактически ты сопли уже не разводишь. На его существование ты просто злишься.       На себя и собственную слабость.       На него и его хуев характер.       На весь этот город, из которого тебе нет выхода.       Начиная задыхаться, ты начинаешь курить. Первую скуриваешь быстро, вторая идет спокойнее. Ночь вокруг уже дохуя темная, и у тебя мерзнут пальцы ног. Ты переминаешься с ноги на другую словно пингвин, а затем вздрагиваешь, слыша короткий шлепок рядом с собой.       Это его визави, и он притащил тебе тапки. Ты могла бы подумать:       «Как псинка».       Но ты не делаешь этого. Обуваешь тапки в виде огромных, откровенно, блять, уродливых лап, и тянешь ему сиги. Из-за его спины проскальзывает Тор, но не ругается на тебя больше. Становится с другой стороны.       Сигареты расходятся, но пачка новая, и вам типа везет. Ты касаешься их локтями, и ты не скажешь этого, но тебе нравится, что они так близко. Вокруг нет опасности, ты в без-опасности, но все же когда эти двое по бокам — ты и сама начинаешь верить, что в без-опасности.       Ветра нет. Твои волосы все еще мокрые, и когда ты хочешь тянуться за третьей, тело уже совсем легкое. У Тора мальбарос красный, агрессивный. Грубый.       — Не много тебе с одного разу, Лайка?       Это говорит кто-то из них, но ты не знаешь кто. Твоя спина горбится, окурок второй летит вниз, а голова опускается низко. Ты слабая, ноги подгибаются, но ты знаешь, что выкуришь еще хотя бы одну. Его визави — кажется это он, его движения всегда более плавные/плавленные — тянет тебе капюшон на башку, чтоб не простудилась, но ты не говоришь спасибо.       Ты говоришь:       — Уедем… Соберем вещи и уедем… Они нас не найдут. Мы просто уедем и все. Куда угодно. Говард говорил, бои есть и в других городах, а я всегда могу по обслуге в барах или типа того и…       — Лайка, слушай…       Его голос всегда до жопы обреченный, когда вы ввязываетесь в эту тему, но твои плечи лишь вздрагивают, когда ты шепчешь сорвано:       — Пожалуйста. Просто… Мы просто уедем и все… Все вместе просто уедем, и они не найдут нас… Они нас…       Всхлип. Твои пальцы сжимают перила и ты уже ничего не видишь. Тебя клонит вперед из-за никотиновой блядской слабости, но кто-то хватает тебя за толстовку на спине, чтобы ты нахуй с балкона не грохнулась. А затем ты утыкаешься лбом в плечо, и его визави мягко похлопывает тебя по спине, обнимая. Заодно говоря:       — Уедем. Я договорюсь заранее, чтобы нас пропустили через контрольно-пропускной на выезде, и сменю номера на тачке. Так, Тор?       Ты знаешь, что он никогда не называет его по имени, но ты также знаешь, что этот побег нужен не только тебе. Он нужен вам всем, как воздух. Просто нужен и ничего тут не сделаешь.       Тор не отвечает долго, но вздыхает тяжко. Хрипит коротким «Ладно»; ты все равно успокаиваешься не сразу. После все же затягиваешься третьей, сжигая нахуй до фильтра. Сознание пустеет, и ты не ебешь, как добираешься до кровати, возможно, тебя доносят на руках. Засыпая, ты чувствуешь, что цепляешься пальцами за футболку его визави — это именно он, ведь Тор слишком пиздюк со своей пагубной привычкой спать без верха — и теперь тот лежит много ближе.       Ты не слышишь стук колес твоих возлюбленных вагонов по рельсам. Ты спишь крепко.