Make me feel like a God

      Ее шорты у нее на бедрах, а ты — задерганное, забитое нечто, которому почти физически сложно говорить. Каждый из вас занимается своим делом, но ты все еще не въебываешь, чем заслужил это подобие блядского прощения.       Потому что она стоит рядом с тобой и, сука, помогает тебе мыть посуду, накопившуюся за две с половиной недели. Потому что она вытирает тарелки. Потому что она вытирает приборы.       И ей вот похую на то, что она тут гость.       А тебе вот как-то не очень. Но на самом деле ты просто не въебываешь. Тебе, сука, просто не верится. Ты все еще смотришь, но куда бы не смотрел — все в пустоту. У тебя в грудине ебанная тахикардия уже минут пятнадцать с того момента, как они заперлись, и ты уверен, что пиздец еще грянет.       Ты это, блять, жопой чуешь.       Но пока что все типа как нормально. Лайка обтирает твой кухонный стаф да пиздит что-то об универе и о Марке — ты ему не слишком доверяешь пока что и говоришь об этом не стесняясь, а она в ответ лишь кивает, соглашаясь — ни на миг не касаясь того, как ты послал ее и не слабо так толкнул в вашу последнюю встречу. Тор тоже тут — где ж ему еще, бля, быть, но лучше бы, конечно, его тут не было, вот что — развалился себе на диване, ноги закинул привычно до зубного скрежета. Только ни на входе, ни после зенки свои на тебя так и не поднял. Так и не глянул.       Так и не посмотрел.       Это было дохуя не удивительно, ведь и ты на него смотреть ссался, но скорее дело тут было в другом. Пиздюк на тебя смотреть просто не хотел. Просто, блять, сука, не хотел видеть твое мерзотное ебло. И это было не удивительно. Примерно поэтому ты не удивлялся. Но в груди у тебя скребло и выжигало нахуй, конечно.       Все дело, естественно, было в Лайке, и тебе такую инфу даже проверять не нужно было. И это, творящееся сейчас, огромное все происходило лишь благодаря ей, но все же при этом она не занималась сводничеством. Как эти две противоположные херни могли уживаться одновременно ты не знал вообще, но тебе впрочем было и не интересно. Основа была на Торе, который не выглядел как тот, кто хотел бы от тебя хоть чего-нибудь.       Тор выглядел скорее как тот, кто был бы не прочь засунуть твою голову в духовку и поджечь.       Хуй был с ним, что именно с его аккаунта пришло сообщение. Ты ему ни в раз не верил, а точнее верил в то, что это был один огромный стеб. Сообщение скорее всего незаметно черкнула девуля, ведь через время после того, как ты прочел и кинул ответ, оно удалилось.       «Мы завалимся сегодня».       «Без базара».       Тор не хотел иметь с тобой ничего общего. Тор просто не хотел тебя. В своей блядской жизни.       И ты понимал его. Ох, сука, как же ты его понимал-то, ведь ты и сам, уеба, не хотел иметь с собой ничего общего. Говно только было в том, что ты был собой. И тебе от себя деться было некуда.       Решив забашлять несложную пиццу, вы с девулей быренько все нарезаете и раскладываете на купленной ими в магазе основе, а затем закидываете в духовку. Ты не благодаришь за то, что они купили немного всякой еды, хотя у тебя холодильник и был полностью пустым. Таким же пустым, какими были и твои сучьи глаза, когда ты открывал им закрытую на оба — верхний и нижний — замка дверь.       Ты вообще говоришь по минимуму. Язык липнет к небу уже который день и вроде надо бы как-то что-то делать, но ты просто пытаешься чутка…не загнуться. Ты просто пытаешься не сдохнуть, потому что после произошедшего с травой у тебя ощущение внутреннего гниения усилилось. И ты, блять, ты буквально чуешь этот запах, а еще буквально, сука, чувствуешь, как у тебя отказывает желудок. Еще отказывают легкие. Еще печень.       Скоро ты умрешь. У тебя ведь, блять, как у какой-то сопливой суки, ну правда, «Торо-нехватание». Ладно.       И вообще это заболевание как бы очень жесткое. Оно, блять, встало тебе поперек глотки еще тем вечером, когда ты всю траву нахуй смыл. С того вечера ты из дома не сделал и шагу. На утро всю еду к херам выкинул в мусорку, потому что блевать тянуло чаще, чем вдох делать. Все о чем помнил все те четыре блядских дня до того момента пока не пришли эти двое — мыться да чистить зубы.       Чистить зубы. Да мыться.       Ты мог бы сказать, что эти дни были продуктивными, но ты типа как профукал нахуй даты важного отчета. Ты его, блять, даже и не начинал. Ты словно бы нарочно просто ждал, когда вернется батя и уже просто окончательно оторвет твою надорванную тупую колокольню. По шовчику, ага.       Все это время ты просто курил. Неважно в какой части квартиры находился — в пальцах всегда была сига, и она тлела. Она медленно сгорала у тебя в руках, пока ты медленно падал на самое блядское дно не жалости к себе, нет, блять, ни в коем случае, но боли и самоненависти. Самое-самое темное дно, где боль настолько сливается сама с собой, что перестает ощущаться, а пелена ненависти заставляет ослепнуть.       Ты на самом деле не собирался так въебываться: на скорости и всей тушей. Но ты въебался, и теперь ты курил как не в себя. Уменьшать дозу даже не думал, будучи просто безвольным и бесхребетным. Будучи без Тора.       Но теперь Тор был тут, сидел на диване и выбирал фильм, только тебе как-то, бля, лучше не становилось вообще, ясно. У тебя сердце в грудине хуярило, а пальцы дрожали пизда как сильно. И все чего тебе хотелось: выпилиться. Только бы просто не быть, не чувствовать, что он не смотрит и не обращается к тебе, а тебе ведь сука хочется.       Только бы просто не чувствовать.       Впереди была сдача диплома, а до, через совсем шишечку, должна была начаться сессия. После тебя ждала пожизненная кабала с систематическими, как Лайкины кровяки, избиениями. Ты думал, что надо будет, наверное, завести календарик, чтобы высчитывать и чтобы было немного более весело. Чтобы сразу нахуй не выпилиться самостоятельно.       И ведь все это время пока у тебя был ебырь, тебя нихуево как крыло. Теперь же тебя отпускало нихуево.       Нихуево медленно. Издевательски.       И ты знал, что играешь омерзительную сопливую мелодраму, ясно. Ты знал, что тобой только и осталось, что полы вытирать. Но ты был настолько выжат и измотан всем этим, что тебе было уже похую. На дне вся боль все еще и навсегда сливалась настолько, что была уже просто неощутима. А глаза ковыряй хоть пальцами, хоть отверткой — пелену с них не снимешь, ведь она, говно, метафорична.       Пицца приготовилась быстро и на вкус была омерзительна. Ты знал, что она таковой будет, еще когда Лайка вякнула, что они купили готовую основу, но ты не сказал нихуя. Ты был уверен, что вы все знали: выйдет говно. И вы все равно делали это.       Тор выбрал самый мерзкий и тупой фильм из всех, что были в твоей коллекции. Тор знал, что ты его терпеть не можешь. Но ты не издал и единого звука. Сидел молча, смотрел молча. Изредка пиздехал на кухню, чтоб налить себе сока.       В какой-то момент сидящая между вами Лайка не специально доебалась до Тора. То есть случайно. Это было реально случайно. Она просто сидела, просто существовала с небритыми ногами, но пиздюк терпеть не мог, когда кололось. Тебе было как-то по ветру, бреет ноги — не бреет, типа: это все еще ваша Лайка.       А ты тоже как бы человек и тоже с щетиной ебешься чаще, чем даже с Тором в лучшие времена.       И ты был уверен, что тому ублюдку тоже дела не было, но его бесило само ощущение. А Лайка была сучкой и любила бесить его. В итоге ее ноги стали агрессивным оружием, и они катались по дивану под ее смех — ты по-умному отошел нахуй, не желая получить пяткой или кулаком в ебло — а когда на пол вывалились, пиздюк не выдержал. У тебя сердце бухнуло в желудок и буквально начало перевариваться прямо там, ясно.       Это было больно. Но вроде и неплохо одновременно.       — Бля, жид, скажи ей, что это неприятно, ну?!       Он смотрит на тебя избито и раздраженно, пока девуля сидит на коленях прямо на его пузе и ерзает по его коже своими голенями. Ты не въебываешь, где его футболка, но ты, бля, чувствуешь, что соскучился по его телу. И это, сука, просто невъебаться какой пиздец, потому что по нему самому ты соскучился в дохулион раз больше.       Но у тебя типа в руках сок, и ты типа как тут нейтралитет держишь. Однако, все, что ты держишь — это ебанного себя в руках. Тебе хочется осесть на пол.       Потому что теперь ты смотришь в его ебло и понимаешь — вам всем досталось. Тор выглядит, как псинка. Облезлая, заебанная и чутка ногами избитая. Ты почти уверен, что с его рукой он на бои не втаскивал, но все равно он выглядит мертвецом. Разрушенным. С невъебаться мертвым взглядом, да. И не нужно быть гением, чтобы знать, что мышцы у него точно только из-за тренировок и остались, потому что если б не тренировался, точно разнесло бы. Когда он нервничает, всегда жрет как не в себя.       На Лайке ее охуенные шорты висят тряпьем, и ты не знаешь, куда делся ее милый зад, но тебе такое не нравится. Ты ведь не ублюдок, знаешь, что вес у нее слетает медленно, а худеть она как бы не планировала. Но все равно отощала. Перенервничала.       И тебе вроде должно быть нехуево так, ведь все это с ними сделал ты, вся власть в твоих руках, только вот… Ты допиваешь сок глотком, убирая тару нахуй, понимая — еще десяток секунд и блеванешь, а затем насмешливо говоришь:       — Когда мне твоя щетина бедра колет во время минета, я те ниче не говорю.       В какой-то степени это пиздеж. Совсем немного. Но Лайка ржет мразью, скатываясь с ублюдка на ковер и ухохатываясь, а тот уже подрывается, хватая футболку откуда-то с пола. Но ты быстрее, потому что тебя блевать тянет. Залетаешь в туалет, валишься перед унитазом, чувствуя, как колени взвывают.       Но ты уже не тут, тебя выворачивает наизнанку и просто выкручивает нахуй. Живот сводит. Волосы мешаются, и ты убрал бы их сам, но не успеваешь.       — Въебать бы тебя рожей в собственную блевоту, сука…       Его голос такой грубо заебанный, но его руки подбирают твои патлы. Скручивают их жгутом, аккомпанируя тяжелым таким вздохом. А ты, блять, разве виноват? Вот ты, сука, разве виноват, что тебя изнутри разрушает просто?!       Ты не уверен. Ты знаешь, что да.       Все проходит не быстро, но и не растягивается на час. Ты просто блюешь. После просто заканчиваешь блевать. Когда поднимаешься и умываешься, его лицо дохуя какое недовольное. Ты не уверен, круто это или нет. Ты все еще хочешь в блевотнину.       Но больше нечем. Возможно, говно в том, что ты долго не жрал, и поэтому теперь твое брюхо такое:       — Нет, иди нахуй, пожалуйста, я тут тебе не мусорка.       Но кто знает. Ты не знаешь. Ты умываешься, чистишь зубы пару раз, затем перехватываешь волосы высоким пучком. Ты умаялся. Но ты знаешь, что должен обернуться, вместо того, чтобы смотреть на ублюдка через зеркало. И ты оборачиваешься. Кидаешь:       — Ну так въебал бы, че.       Глаза в глаза. Он смотрит на тебя, делает к тебе шаг. Затем медленно поднимает руку. Ты знаешь это говно. Ох, блять, ты знаешь это говно, сейчас он щелкнет тебя по носу, после вы поебетесь и все будет оки-доки.       Только вот пиздеть не надо.       Его рука протягивается к тебе, но ты ее отбиваешь грубо. Скалишься недобро. Ты подавлен уже который день, но на самом деле тебя словно бетоноукладчиком переехало, и все-таки ты так просто справляться не собираешься. Потому что это — не «справляться». Это — щелчок по носу да нормальная ебля — бежать и прятаться.       Только вот байда, вокруг творящаяся — необычная. И разбираться с ней нужно нормально и по-настоящему, блять, а не щелчками да еблей.       — Себе пизди сколько угодно, но мне пихать свою херню не надо. Ты знаешь, что, бля, творится, пиздюк, и ты…       Он замахивается и въебывает тебе с другой, больной, руки кулаком и резко. Тебя немного отшвыривает, в поясницу тычется раковина, но все же устоять на ногах удается. Чуть обернувшись, ты сплевываешь, а затем смываешь. Даже не смотришь алая слюна или нет.       Пиздюк чуть потряхивает рукой, зубы сжимает. Затем кривится в отвращении.       — Хочешь разбираться с этим по-взрослому, да, жид? Отлично.       Отвернувшись, он сваливает к дивану и тянет по пути футболку на пузо. Ты не слишком медлишь и типа идешь следом.       Хуйня в том, что базарить по-взрослому значит реально базарить. То есть разговаривать. То есть говорить. Но в говорить у вас всегда как-то не очень. И что делать теперь… Ты понимаешь, что решился на это сам, и ты видишь впереди ров без моста. Но ты типа решился на это сам. И ты не то что не будешь, ты просто не хочешь останавливаться.       Лайка притворяется спящей или же спит. Ты смотришь на время и позволяешь ей притворяться и дальше. Тор прячет ее и ее синяки на пояснице под пледом. Ты ничего не спрашиваешь.       Убирать со стола лень и в кухне тоже, поэтому вы просто бухаетесь на ковер и курите, стряхивая в пепельницу на журнальном столике. Постепенно тебя перестает мутить. Зубная паста перебивает тошнотный привкус. Сиги перебивают воздух.       Тор скоро переебет тебе, и тут даже на его морду смотреть не надо. Но сказать что-то надо, начать с чего-то надо. Рядом с Лайкой тебе базарить не хочется. Она, конечно, и крута, и все такое, но еб твою мать, бабы — они и девули бабы. Ты уверен, что так или иначе, но все что ты скажешь, будет использовано против тебя.       Ты выкуриваешь три. Пиздюку хватает одной, и все остальное время он просто пялится на тебя. Прожигает глазами так, что у тебя черепуха изнутри начинает чесаться, да.       Но ты типа сдаваться/делать еще шажок так просто не намерен — так ты думаешь. Выкурив все, что можешь, решаешь сходить и попить воды, но хуй там плавал. Тор подрывается с ковра бесшумно и незаметно, а затем хватает твое запястье. И он тащит тебя в спальню, вталкивает туда, закрывает дверь, но не включает свет. Полумрак рассеивается, а его мощная фигура закрывает твой единственный выход.       И ты знаешь, ради чего вы здесь. Но ты просто… Ничего ведь не изменилось в тебе с тех боев — хотя таковыми их назвать было ну в край трудно, потому что вы даже не попиздились нормально — и ты до сих пор ведь ссыкливый уебок. Ты знаешь, что нужно сказать, но говорить ты не умеешь. Ты разучился этому. Тебе вырвали язык. Тебе залили кислоты в глотку.       Ты отшатываешься от пиздюка еще на пару шагов. Ты вскидываешь руки, пиздя:       — Блять.       Ты проходишься пальцами по волосам, но те собраны в пучок, и ты лишь больно дергаешь пару прядей. Выдергиваешь руки, пытаясь снова:       — Блять, пиздюк, послушай…       У тебя не получится. У тебя никогда не получится, а тот раз, когда получилось, был случайностью. И ты все еще не понимаешь, почему этот блядский Тор не въебал тебе коленом в солнышко. Почему он тебя не избил. Почему не перекинул нахуй и не сломал тебе хребет.       Вот и сейчас. Он стоит, засунув руки в передние карманы джинс, пока ты весь такой въебисто домашний. Он стоит и пялит на тебя свои зенки. Даже, блять, не моргает.       Ты бы рад спросить «Какого, сука, хуя вообще?!», но ты знаешь, что от тебя ждут другого. Ведь дело лишь в тебе. Проблема лишь в тебе. Всегда лишь в тебе. Мать стонет от боли, не имея возможности подняться, потому что батя исхуярил ее из-за тебя. Ты сам стонешь от боли, не имея возможности дышать, потому что батя исхуярил тебя из-за тебя же. И Тор вот тут блять, прямо, сука, перед тобой, стоит и пялится на тебя из-за тебя.       Ты убожество, каким бы божественным твое имя не было. Ты хочешь перерезать себе глотку. Ты хочешь измазаться собственной кровью. Тебе кажется, что так, блять, будет полегче.       — Слушай, блять, я!.. Я так не умею, ясно?! Это не мое просто, блять, мне больно, ты, сука, понимаешь! Я так не могу, я…       Ты срываешь голос, лопоча сипло. Твои руки живые и яркие, ты заламываешь их, желая выломать нахуй. Ты хочешь сказать, вот же он, совсем рядом, а тебе не нужны ни блядские звезды, ни луна, только лишь… В грудине опять воет. Ты дергаешься к нему, но отшатываешься. Ты рычишь сквозь сжатые зубы диким ебанным животным и вышагиваешь им же по комнате, шарахаясь от пустоты.       Ты не умеешь просить ласки.       Ты не умеешь просить нежности.       Ты, блять, убеждаешь себя, что у него этого нет, ведь он сам так тебе говорил, но это же ебанный пиздеж и кого ты вообще ты пытаешься провести, блять?! Ты не знаешь. Ты сгибаешься пополам, потому что, блять, начинаешь задыхаться. Натурально начинаешь задыхаться.       А он стоит увальнем и все еще пялится. Ты знаешь, что он хочет твоей крови. Все хотят твоей крови. Баба сует в себя твою выблеванную сперму, чтобы понести и ебать тебе мозги ребенком. Батя хватает тебя за волосы и хуярит головой в стену, чтобы ты больше не ошибался в отчетах, потому что, блять, твоя ошибка выходит в «копеечку».       Ты не сдашься. Блять, нет, ты родился, чтобы подохнуть, и вот ты задыхаешься, потому что ты ненормальный, ты дикий, ты не в ладах с кукухой, а это паническая, но ты так просто не сдохнешь. Вдох проходит со свистом, но на самом деле не проходит. Воздух идет, но растворяется до легких. Ты взвываешь хрипом:       — Я не могу так!       Ты почти срываешься на рыдание, но ты знаешь, что разрыдаться не успеешь. Уже задыхаешься. И вскидываешься резко. Одну руку в кулак, другой — хватаешься за сердце. То хуярит как не в себя, но в тебя. Скоро проломит нахуй клетку ребер да вырвется, освободив вас обоих.       И все станет нормально. Все будет в порядке.       Но под конец ты обязан съездить этому ублюдосу по лицу. Это и будет твоим любовным нахуй признанием.       Правда, будто бы он тебе это позволит. Ты уверен, что он маг или типа того, но он точно читает твои мысли, а его следующее движение — одно/цельное/слитное — такое охуенное, что у тебя живот поджимается, исходя судорогой. Вначале Тор ловит твой кулак, заводит руку тебе за спину, выламывая ее и раскручивая тебя, затем подается вперед, и ты въебываешься спиной ему в грудину.       А его рука уже запрокидывает твою голову. И блять.       Блять-блять-блять-блять.       Ты всхлипываешь, понимая, что сейчас разноешься, но переступаешь с ноги на ногу нетерпеливо. Ты задыхаешься ему в рот, пока он разбирается с твоим собственным. Он, блять, целует тебя, останавливая твою истерику нахуй. Он, блять, вылизывает твои сраные, обкусанные губы, уже точно покрытые слоем никотина за все-то прошедшие дни.       Ты жмуришься. Это все плохо. Это все просто пиздец как плохо. Ему не нужно с тобою связываться. Ему нужен кто-то другой. Кто-то, блять, нормальный.       Ты хрипишь:       — Не надо…       — Завались.       А он рыкает на тебя раздраженно. Он не любит такие истерики. Ты знаешь, что он, блять, пиздец как не любит истерики, но ты не знаешь почему он все еще тут. Он забирается языком тебе в рот, подпихивает твой язык, забирает себе твой скулеж. У тебя взвывает рука и шея, но твое сердце медленно выключается. Твоя грудина замирает.       Ты вспоминаешь, как дышать правильно. Как дышать надо бы.       — Я, блять, терпеть не могу твои сопли, но, сука, если ты будешь доходить до такой крайности, я, ей-богу, тебе глаза когда-нибудь на жопу натяну, ясно? Последний блядский раз предупреждаю, жид. Либо придумай что-нибудь, либо, блять, не еби нам мозги обоим. Усек?       Ты пытаешься надышаться, пока он базарит тираду прямо тебе в губы. Он чертовски теплый, и тебе хочется ближе, но ты не можешь двинуться. Ты не знаешь, что ты должен придумать. Ты вообще не въебываешь, какой хренов знак тебе нужно подкинуть, чтобы он понял, чего тебе хочется.       — Ты ебаная истеричка, жид. И я не собираюсь с этим мириться. Я уже смирился с твоим желанием уебской лизни, но с этим не буду. Ясно, сука?       Ты не можешь открыть глаза. Не помнишь, когда зажмурился, но открыть не можешь. Запрокидываешь голову сильнее, вздрагиваешь. Раз, второй, третий. Блядство. Какое же ебанное блядство.       Он отпускает тебя незаметно, и ты стаскиваешь футболку тут же. Затем тянешь спортивки вниз, оставаясь в одном белье. Пиздюк тоже раздевается. И пялится на тебя. Тебе хочется переебать ему. Тебе все еще хочется переебать ему, потому что, блять, нехуй было так глубоко тебе в глотку забираться.       И лезть до самого сердечника. Вот что.       В прошлый раз на кровати было хуево. Сейчас тоже, потому что тебе все еще больно лежать из-за грудины, а он не может опираться на руки. Ты забираешься в гнездо его сплетенных ног и оплетаешь его своими собственными. Ты берешь его ебало в руки.       А он, сука, нихуя не делает. Просто, блять, нихуяшеньки.       Ты хотел бы вспомнить, как это было в прошлый раз, но ты в упор не. Не знаешь. Не помнишь. Не видишь. Твои пальцы лапают его нижнюю челюсть аккуратно и мягко. Большой ложится на его губы. Обводит.       Тебя тошнит от этого говна, честно. Но ты без него не можешь. Без него у тебя не получается.       И хуй тут разберешь: без Тора или без его нежности.       Он все еще злится и сердится. Ты чувствуешь это пальцами по напряженной шее и плечам. Ты гладишь его плечи. Одновременно с этим пытаясь убедить себя, что ты не блядская соска, что не слишком сопливишь и что ты как бы все еще с яйцами.       Ты хочешь быть типа по силе. Но ты не можешь засосать его первым, ты дышишь в его блядский рот, ты утыкаешься в его лоб своим. Тебе физически больно, потому что ты не привычен к такому, но, блять, ты в этом нуждаешься.       И отторгаешь это на инстинктах.       Ты уверен, что он уже пропер такое говно. Ты уверен, что он уже, блять, научился читать твои мысли. И ты сидишь впритык к нему в одном белье. Ты пытаешься в поцелуй, но ты, уебище, чувствуешь, что сейчас развалишься.       Темнота вокруг не помогает, но если бы был свет было бы еще хуже. Ты чувствуешь, что сейчас он встанет и пойдет прочь. В ебанных лунках глаз собираются ебанные слезы.       — Чего ты хочешь, жид?       Тор спрашивает спокойно и чуть устало. Его рука — забинтованная, пострадавшая и все еще страдающая, потому что страдание никогда не кончится — опускается тебе на бок, и тебя пробивает дрожью. Тебе пробивает пулеметной очередью, и вот ты уже не ты — изорванный блядский флаг поражения.       Ты знаешь, чего хочешь. Ты ведь не идиот. И ты сдвигаешь ноги, окольцовывая его крепче. Ты выдыхаешь шумно ему на губы. Ты не знаешь, как это работает, но если полчаса назад он видел как ты блевал, а сейчас готов тебя засосать, значит это что-то да значит.       На-вер-но-е.       Воз-мож-но.       Ты не уверен. Ты бормочешь:       — Я хочу…       Твой палец все еще поверх его губ. Ты давишь на нижнюю, приоткрывая его рот. Он как пластилин с охуеннейшим не пластилиновым привкусом в твоих руках. Тебе охуенно, потому что ты не хочешь себе его член, но ты хочешь его язык. Ты хочешь себе его.       Ты уже его. Ви-за-ви.       — …целоваться.       У тебя ебло вспыхивает и никогда не потухнет. Больше никогда не потухнет, потому что он усмехается звучно после того, как ты выдаешь эту херь тоном почти жалобным. Но тебе больше не больно, и ты реально его целуешь. Убирать палец даже не думаешь.       Ты хочешь слюны и грязи, и ты получаешь их. Ты вылизываешь его десны и посасываешь его язык. Твои руки скользят по его плечу, а большой палец все еще у него во рту. И Тор не против. Не против тебя на своих ногах, хотя, блять, ты уверен, что ты не легенький. Не против этой медленной лизни с задушенными стонами.       Ты не знаешь откуда он взялся, и где ты его заслужил. Но ты изгибаешься для него. Ты целуешь его для себя. Его руки касаются твоей спины без секунды резкости и ярости, а ты дрожишь, потому что это ебанная эрогенка. И ты снова, господи, блять, снова задыхаешься.       Ради того, чтобы жить, а не чтобы умереть.