Make me feel like a God

      — Собирай шмот, мы сваливаем.       Тор не убивает его, но отметеливает не слабо, и ты не понимаешь, какого хрена. Ты не втаскиваешь. Вообще не въебываешь.       Но и не жалуешься. У тебя тут нет права голоса, потому что только он вытащил твой зад, а ты его — не прикрыл. Но все же не то чтобы ты был против такой рокировки, особенно при концовке такой въебисто кровавой и крутой.       И кое-как ты поднимаешься, пока он — чутка кровящий, кажется, носом и слишком медлительный — находит где-то на кухне скотч и обматывает тушу твоего бати в несколько слоев. Со скотчем разобраться сложнее, чем в веревками или строительными пластиковыми стяжками, а особенно если пальцы смотаны вместе. Вы оба об этом знаете, даже переглядываетесь, но тишину не разрывает больше ничто.       Ты ковыляешь в спальню с башкой будто бы вертящейся прямо на твоих блядских плечах, да. Ты уверен, что вам обоим нужно в больничку, и по пути ты хватаешь с кровати мобилу. Набираешь номер, прижимая аппарат ухом к плечу.       Иногда движения вызывают боль. Иногда настолько неожиданно, что тебе приходится резко материться в слух как при блядском синдроме блядского Туретта. Не то чтобы дикий мат помогал снимать боль.       Но, типа, а что еще делать-то?       Чемодан ты находишь быстро, и он большой. Ты кидаешь туда просто шмот, костюмы, несколько пар обуви. Ты кидаешь туда ноут, зарядки, несколько книг. Ты кидаешь туда деньги из сейфа в полу под кроватью пачками и десятками пачек.       Девуля снимает трубку быстро, но это не ваша девуля. Эта девуля даже не твоя. Ее голос заспанный и, возможно, ее смена в больничке скоро кончится, но если б тебя это еще ебало.       Ты не хочешь умереть. И у тебя есть деньги.       Ты пихаешь в боковые карманы чемодана резинки и смазку. Балакая о том да о сем по мобиле, ты отправляешься в ванную за бритвенными и по пути видишь развалившегося на диване пиздюка. В этот раз его ноги уложены поверх бессознательной туши твоего бати, а руки все равно почти привычно закинуты на спинку.       Вся эта херня тебе нравится на глаз, но даже если б не нравилась ты бы и слова не вякнул. Потому что не могла бы не нравится.       И да, ты сам все еще в состоянии аффекта/ступора, но ты типа функционируешь. Пытаешься. После накроет или уже через десятку минут — ты не знаешь. Ты не въебываешься. Будущего своего не видишь, мыслями в прошлое не кидаешь — паническая будет не к месту.       И ты все еще не знаешь, вырубился тогда пиздюк или притворился дохлым, но ни тот, ни тот варианты тебе не нравятся. Ведь так или иначе, если до этого он пресаком сдерживал чужие удары, то выключившись… Ой, нахуй. Все потом. Все после.       Сейчас вещи.       Со-би-ра-й шмот.       Мы сва-ли-ва-ем.       Девуля без имени и без интересов соглашается провести вам обоим парочку обследований через полчаса, и ты на словах крестишь сердце, что вы постараетесь не опаздывать. На часах уже дохуя поздно, но тебе не жаль отвалить пачки две баблишка, если ты будешь уверен, что пиздюк сможет и дальше дышать/материться/харкаться.       На обратном пути из ванной ты берешь из кухонного шкафа одну из прикольных чашек. Тебе похуй, что со стороны дивана раздается насмешливое мычание пиздюка. Тебе похуй, что следом раздается мычание бати.       Тор не скупится на хороший такой пинок.       Ты не скупишься на довольную, ломанную усмешку. У тебя в глазах твоя сущность крошится. Ты не скажешь вслух, как сильно успел обосраться, когда Тор типа как сознанкой нахуй поехал. Ты никогда не скажешь этого вслух.       И ты надеешься, что больше не вернешься сюда, и тебе даже, блять, чуточку жаль, что все твои въебистые костюмы не помещаются в чемодан. Туда на самом деле не помещается много всего. Но самое важное у тебя типа в руке.       И это твоя мобила.       Скинув разговор с девулей в небытье, ты еле застегиваешь свою ебанную поклажу и кряхтишь при этом дедом. Ебало ноет, грудина тоже, да еще и ушибленное бедро поддакивает. Сука.       Но ты типа не сдаешься. Ты сегодня типа агрессивно настроенный. Выкатив все свое перевозное имущество в коридор, ты вспоминаешь, что забыл одеться. И тебе тут же становится на малек лучше, потому что так ты можешь забрать с собой еще немного.       Тор часто пиздит о том, что ты жид, и хорошо еще что не пиздит — ты шмотник. Потому что это уже ебанная, сучья правда, и за нее ты бы ему врезал.       Нехуй тут правдой раскидываться.       Наконец, закончив сборы, ты вываливаешься в прихожую. Пиздюк — успевший счистить кровяку под носом и умыться, судя по влажным волосам — уже натянул куртку, держит ручку твоего нихуевенько насколько огромного чемодана и ждет. Нетерпеливо лапищей топает. Показав ему язык, ты быстро обуваешься и быстро же связываешь шнурки двух пар любимых кроссов вместе, чтобы было удобнее тащить их до авто.       И вот ведь даже не говоришь ничего, но он, только заметив, сразу ржет ублюдосом. Ты глаза закатываешь, толкая его прочь и вон. Уже на пороге вспоминаешь про тачку объективнее и быстро ныряешь назад. Недолго покопавшись в одном из ящиков стоящей у двери тумбы, выхватываешь какие-то ключи, а затем все-таки валишь.       Он кидает:       — Че, даже не обернешься, жид?       А ты лишь скалишься:       — Нахуй пошел! Давай граблями переставляй, и так задержались из-за тебя.       Это, естественно, пиздеж, но будто бы тебе дело есть. Ты торопишься поскорее прочь. Ты просто торопишься. На парковке он нихуево так присвистывает и матерится: неужели нельзя было выбрать не такую заметную тачку; но ты не ведешься. Вместе закинув чемодан, уже топочешь к месту водителя.       Ты и сам знаешь, что твой зеленый открытый Ford Mustang слишком заметен, но ты также помнишь главное правило: прячься на самом виду, и тогда никто даже не догадается. Никто даже помыслить, блять, не посмеет. Нет, естественно, тачку придется перекрасить и проверить на наличие жучков, а еще номерные сменить, но это все ерунда. Это все пустое/нестоящее.       От жертвы никогда не ожидают дерзости. И наглости при прятках прямо перед самым еблом. Так и можно ли назвать тебя жертвой? Нужно ли? Ты не знаешь/не въебываешь и тебе не интересно. Ты все еще пытаешься в защиту того, что дорого. Только теперь оно еще и снаружи.       — Ну-ка нахуй пошел, я за руль сяду.       Оно самое/Тор пихает тебя грубо, но не слишком сильно и выхватывает ключи из руки. Тут же бухается на водительское, пока ты пытаешься въебаться в происходящее. Получается хуевенько так, и все же удается бросить ему:       — Че еще ты умеешь, а я не в курсах?       Он откидывает голову в твою сторону и ухмыляется просто дохуя об-во-ро-жи-тель-но. Твой сердечник все еще переваривается. А колольня еще гудит. Но твое ебло покрывается краской от выражения его. Ты вскидываешь ему средний палец, определенно посылая его.       А говнюк ржет. Придурок. Идиот.       На улице прохладно и по-ночному. Ты запрокидываешь голову, растекаясь на сиденье, пока Тор лихачит не по-детски. Не то чтобы это тебя заботит, ты просто знаешь, что у него рука не только тяжелая. Еще твердая. Без тремора.       Не проносится мимо ни слова, только ветер прямо в рожу. Глотая ночной воздух, ты чувствуешь это — начинает подташнивать. Не от чего-то конкретного. Просто подташнивает. И опять внутри распирает.       Это тупое блядское чувство.       Ты не смотришь на него, потому что не можешь и потому что хочешь одновременно. У тебя больше нет дома, но типа есть средства. А люди вокруг тебя есть?       Хуй их знает.       Ты смотришь в сторону. Мерзкий город спит, как и большинство его жителей. Где-то в подворотне драка. Где-то в квартирах бесконечно одинокие ублюдосы. Такие же как ты, впрочем.       Только получше. И там.       А ты тут. Больно: в груди и в грудине. Ты прочесываешь волосы пальцами, открываешь рот — язык высыхает тут же от ветра, въебывающего наотмашь. Чувствуешь себя псиной, но все же будет получше, когда все подживет. Не будет этих болячек, синяков… Тор будет?       Неизвестно.       Будущее закрыто/запаяно. И ты уверен, что еще пересечешься с отцом. Не сразу, так через месяц. Вряд ли он придет на выпуск. Вряд ли будет искать, пока ты будешь в стенах города.       Но как только выедешь… Дикая охота, блять.       Перед глазами пролетает какой-то мотоцикл. Пару лет назад ты хотел себе такой же, но уже не хочешь. Ты, конечно, самоубийца, но не настолько.       Ветер заглушает все звуки, но Тор не полный кретин — не начинает мериться с мотоциклом членами. Пропускает его вперед, неожиданно тормозит. У тебя ком в горле распухает и жжется — чувствуешь, сейчас что-то будет.       Потому что пиздюк тормозит перед светофором. При том, что до этого послал нахуй около десятка таких же.       Внутри тебя чувства смешанные. Полчаса назад ты был готов умереть. Еще пару десятков минут назад был готов увидеть смерть отца, не моргая. Сейчас ты катишься в больницу, а после… Куда после ты не въебываешь. К Тору проситься не станешь, ему и так досталось. Можно было бы выбрать какой-нибудь отель в центре. Или заехать в круглосуточный фудкорт да там отсидеться до светла.       Только зачем?       Неясно.       Ты вроде бы вылез из-под гнета отца, но словно бы кожи лишился. И теперь трепыхаешься на асфальте, светя мышцами да сухожилиями. Не знаешь, что делать.       — Жид.       Его голос уставший. Ты хочешь посмотреть на него, чтобы увидеть, что он в порядке, но ты знаешь, что не. И больше не будет. Не в ближайшее время. Чья в этом вина?       Ответ очевиден.       Комок давит словно головка чужого члена при глубоком минете. Хочется стереть собственное лицо. Или закричать. Кажется, это называется стрессом, но ты типа не въебываешь. Просто в груди теснится. И хрен пойми, что делать.       Но ты сидишь и не двигаешься. Кажется даже не дышишь. Между тротуаром и тачкой еще одна полоса. Ты смотришь на куст. Не моргаешь. Ты мог бы посмотреть на пиздюка, но не станешь. Ты знаешь, что он хочет того же, что и ты.       Не проблеваться, а убедиться, что все оки-доки. Только вот нихуя.       Тебе снова кажется, что тебя избили недостаточно сильно. Это чувство прижигает кожу. Волоски на руках встают дыбом. Хочется потребовать для себя еще немного кары, чтобы отпустило.       А он повторяет:       — Жид, повернись.       Но не трогает. Вот и ладушки. Лучше ему сейчас тебя не трогать.       Ведь наступая на твою грудину, отец выглядел так, словно реально собирался вогнуть ее тебе нахуй внутрь. Дело ли в этом — не, нихуяшеньки. И да. Дело в этом. И дело во всем остальном.       Ты хочешь забраться ему на колени и шептать в ухо о том, как, блять, у тебя изнутри все чешется, когда ты о нем вспоминаешь. Ты хочешь задевать его смущенное ухо губами. Ты хочешь ластиться. И никуда-никуда не ехать. Остаться в этом моменте навсегда. Больше никогда не быть. Не жить. Не существовать.       «Я бы за тебя душу продал, а шкуру на что угодно променял».       «Я бы за тебя откинулся».       «Я ведь почти…»       Светофор загорается зеленым. Тачка стоит и будет стоять еще долго. Ты уверен в этом. Где-то позади уже исходит рычанием другое авто. Ты открываешь дверь.       Он догадался. Пиздюк хоть и тупой, но типа как умненький, и он, блять, догадался, что ты хотел сделать. Что ты хотел выхаркать осколки ребер, но выпнуть его жопу в безопасное место.       Бе-зо-пас-но-е мес-то.       У тебя такого никогда не было. И вряд ли когда-нибудь появится. У Тора в руках тебе безопасно. И хорошо так. Въебисто.       Ты выходишь из тачки, и ты уверен, что с одной стороны твое лицо немного зеленоватое от светофора. Тачка, несущаяся по переходимой тобой полосе, не тормозит.       Ты выглядишь идиотом? Но ведь это не игры со смертью. Это даже не игры, тебя просто тянет блевать. Тор не говорит тебе ни единого слова и даже не орет на тебя со своего места — тачка почти задевает тебя, но ты успеваешь перейти дорогу. Ты успеваешь родиться мальчиком. Ты успеваешь уйти спать пораньше. Ты успеваешь не находиться с матерью рядом, пока она умирает.       Еще ты успеваешь встретить Тора. Ты успеваешь встрять по полной и кромешной просто. Еще ты успеваешь проблеваться под кустом. Ты утираешь рот рукавом.       Ты не уверен, что успеешь пожить, но знаешь, что еще не успел.       Тачка валит в темноту, ты возвращаешься назад. Снова красный. Тор все еще сидит, не двигается. И смотрит, блять, на тебя. Смотрит сука. Только сев назад, ты поворачиваешь к нему голову и на бок чутка роняешь. Интересуешься, лживо блестя избитыми на самом деле глазами:       — Потрахаемся после больнички?       Он качает головой словно разочаровано и отворачивается. Газует на красный. Больше не говорит ни слова. Ты дал ему адрес еще в начале, и теперь не паришься. Сердечник переварился уже на половину.       А другую ты у дороги, кажется, только что выблевал.       Ну, сиди теперь. С пустой грудиной.