Make me feel like a God

      Ты не позволяешь ему этого и вообще вы так не договариваетесь, но он типа просто берет и везет тебя в нужную сторону. Вначале даже не говорит куда, а после — уже на месте, сука — ты догадываешься и сам.       После больнички Тор привозит вас на бои.       Ты боишься даже представить, захуя, но больше и дальше — ты боишься. Подкидываешь ухмылку, скалишься, выходя из тачки. Дверью хлопаешь. Нервозно, и он понимает это. Сразу. Клокочет ироничным фырканьем, подкидывая:       — Не ссы, дурак. Просто переночуем.       Легче тебе не становится. Ты кидаешь ему средний палец, но не отвечаешь. В грудине все еще осадок сладости и приторной легкости — пиздюк изнутри в порядке. Не, синяков, конечно, просто дохуища — весь его прессак является огромным, блять, синячищем, жуть — есть пара ушибов более глубоких и к тому же не слабо сломанный нос, который ты даже не въебываешь когда это ему отец успел сломать, но все-таки. Он живой и жить будет и дальше. Это главное.       И тут уже похую, что ты вроде как тоже в норме. Похую, что ты был в миллиметре, блять, от сломанных ребер, должных бы изорвать нахуй легочные. Похую, что у тебя вроде как типа сотряс небольшой такой. Маленький, да. Похую что еще на ебле просто цветник синяков. Рассадник прям, сука.       Ты не вытаскиваешь чемодан, а прямо так прешься следом за Тором. Переодеваться смысла нет, ебаться с тяжелой поклажей — тоже. Казалось бы, хочется лишь упасть плашмя да уснуть, но в грудаке все еще пожжуживает. А руки так и чешутся… Тебе надо бы держать себя в них, но с того момента, как он попытался вытянуть твои внутренности на откровения у светофора, вы так и не заговорили.       Уже подъехав, он вот только что поржал над тобой. А до этого даже не смотрел. Было ли тебе гадко? Ха, естественно. Изнутри так и орало, что он разочаровался в тебе, хотя умом ты понимал — он разочаровался из-за происходящего с тобой и из-за твоих решений.       Но понимание никогда, бля, не значило принятие. И изнутри все еще орало.       Ему не нужно было раскидываться тебе словами о том, откуда у него ключи и действительно ли Говард ему так сильно доверяет. Все это ты знал уже давно и сам. А теперь топал за ним чуть ли не след в след по темным помещениям и коридорам, подсвечивая себе мобилой. Топал, топал, а затем в какой-то момент чуть не врезался ему в спину.       Пиздюк открывал дверь вымотано долго. И ты его не винил. Ты был так заебан, что уже даже себя сил винить не было. Но стоило переступить порог каморки, как без разорвавшейся мгновенно мины не обошлось.       — Не хочешь объясниться, жид?       Он скидывает куртку на стул, пока ты прикрываешь дверь. Вмятина и пятно все еще на ней — убирать их было просто не кому, отлично, прекрасно, спасибо, блять — и ты стопоришься на мгновение. Разглядываешь чутка ошарашенно. Но времени на раздумья у тебя нет. Времени на удивление тоже.       В прошлый раз, мельком, казалось, что крови меньше. И что радиус поражения не настолько въебистый.       Но на самом деле и по факту радиус поражения — вы оба. Ты оборачиваешься к нему, но и шагу не делаешь вообще. Ты видишь его избитую морду, а он видит тебя и твою собственную. Он отгораживается от тебя стулом, руками сжимает деревянную спинку, но у него руки сбиты.       Ему больно. И он делает себе лишь больнее, сжимая блядские пальцы.       Ты думаешь, что сойти за дурачка удастся, но ты и сам в это не веришь. Только начинаешь пиздеть:       — Объясниться? Это типа в любви признаться или че, пиздюк?.. Ты…       Тор обрывает тебя реальный окриком, и его раздражение желваками перекатывается под кожей. Каким бы уставшим он не был, заебан от твоей сучьей натуры он много больше. Его заебанность — ярость.       — Жид, блять, не смей! Не смей, сука, ясно, мать твою, ублюдок?!       Он отступает от стула на шаг. Опускает голову низко-низко, все еще держась за спинку, как за ебанную последнюю преграду. Ты не веришь, что его волнует твоя жертвенность. Ты просто не веришь, потому что не любишь такое. Такие шутки. Всегда больные/болезненные.       Ничего хорошего из этого не выйдет. И дело даже не в том, что ты ссышь и хочешь сбежать, а в том, что вам нужно пространство. Вам нужно рас-сто-я-ни-е. Чтобы воздуха было побольше.       «Да-да, пизди больше» — говоришь ты себе.       И ты пиздишь. Проходишься пальцами сквозь волосы, затем вновь тянешь рукой к двери. Ты все еще у нее, ты не подойдешь ближе. Ты же не идиот.       — Я переночую в тачке, а ты…       — Я ебал твое геройство, ясно тебе, блять?! Ты — кусок дерьма, Лофт. Кусок просроченного дерьма!       Он подрывается, а ты успеваешь даже дверь открыть. На расстояние в половину ладони. И уже через секунду она вновь грохочет так, что ты ясно видишь: еще раз-другой, она вылетит нахуй и ударится об противоположную стену коридора. Кровяная подсохшая крошка посыпется.       С хлопком двери твоя туша въебывается в эту самую дверь лопатками. Отлично. Если пошли классические притеснения у стены, значит вы потрахаетесь. И все будет нормально. Все будет нормально?..       Неа, нихуяшеньки. Казалось бы вчера вы со всем разобрались, но теперь он что-то требует. Выплавливает кожу ладонью, схватив за глотку, и смотрит глаза в глаза обозленно. Ты понимаешь его чувства, но отказываешься верить.       Что он просто боится тебя отпустить.       Хочется поднять руку и тронуть его, но если он сорвется — полетят головы. Твоя тебе пока что нужна, ведь ты еще не успел нализаться так, чтобы на всю жизнь вперед. Его собственная уже давным-давно не у него на плечах.       Ты засовываешь руки в передние карманы джинс вальяжно и пытается усмехнуться убедительно, но усмешка крошится. Ты пытаешься ловить пыль и песок, чтобы приклеить обратно.       Нихуя не выходит.       — Геройство? Ты совсем кукухой поехал, блять, пиздюк? Давай только…       — А давай, блять, без давай, жид?! Ты можешь выебываться, пока харкаться своими выебонами не начнешь, но послушай, сука, сюда. Если ты думаешь, что я буду сливаться каждый раз, потому что твоей жопе так захочется, то ты, блять, охренеть как ошибаешься.       Его ноздри раздуваются, и дышит он часто. Душно. Глазами выжигает дыру привычно, но взгляд тебя не пронимает. Тебя пронимает «ошибаешься». Пронимает и дает поддыхало. Пару раз моргнув, ты сдавленно пиздишь:       — Че, типа, как у мушкетеров, да? Один за всех и все типа тож того, да?       — Именно, блять, уебок.       Его пальцы сжимаются сильнее, и ты жопой чуешь — давят на сонную. Но не перекрывают. Пока что. Опасно.       Ты не можешь сказать, что доверяешь ему, и никогда не скажешь, но когда он подступает ближе и его взгляд проясняется — ты выдыхаешь. Ты видишь, как его кроет, но также ты видишь и как его отпускает. Медленно-медленно.       Ты понимаешь, что бесить его не должен, но все же, блять, не ручаешься. А затем он просто выдает:       — У меня хата на площадке соседняя сдается. С утра позвоню, договорюсь. Будешь там до выпуска, а после…       — С хрена ли?       — Блять, ты сейчас реально хочешь…       — Нет, сука, погоди?! Ты тут типа кем себя возомнил, бля? Ты думаешь, что раз жопу мою вытянул, когда я твою не смог, то ты теперь моей тушей распоряжаешься, а? Я не понимаю, тебе что, блять, член вообще не нужен?! Так я его сейчас нахуй оторву, чтоб мозги на место вернулись.       Его рука почти отпускает тебя. Он медленно расслабляется. Но ваша общая проблема в том, что ты — обсосок. Реальный кусок дерьма. И на самом деле ты согласен, блять, переехать куда угодно.       Но кроме этого у тебя внутри типа рой. Шершни/пчелы/осы/похуй. Кусаются — вот что важно. Больно, сука, кусаются.       И ты просто хочешь, чтобы он дал тебе по лицу. Ты не смог его жопу увести из-под прицела. Ты нихуя не смог. Ты просто охуенно обосрался.       И тебе даже кажется, что если ты обосрешься еще масштабнее, то все, наконец, просто, блять, схлопнется. Закончится. Отпустит, ну.       — По-твоему ты, бля, можешь вот так сказать и типа все сразу будет, да? Тебе въебать, чтоб розовые очки слетели или сам снимешь? Я никуда не…       Тьма. Ты затыкаешься без какого-то переключателя, потому что в его глазах ты видишь херь, которая пронимает до самых, блять, внутренних. И его пальцы не сжимаются у тебя в глотке, он не подступает ближе или типа того. Выдерживает даже паузу, ублюдина, чтоб тебе потрепать нервы.       А затем говорит, и у тебя колени судорогой исходятся, пока в паху все раскаленной лавой вылизывает.       — Ты поедешь туда, куда я скажу.       — И будешь делать то, что скажу.       — Я вытащил твою жопу из дерьма всей твоей жизни не ради того, чтоб тебя в это носом тыкать или помыкать тобой, мудачиной.       — Но теперь твоя шкура у меня в запасках.       — Я, блять, понятно тебе объясняю, сучка?       Слог привычен. Уличен. Но ты еле сдерживаешься, чтобы не сглотнуть, ведь он, уеба, почувствует. Ведь он, бля, все поймет. Гоняя слюну на языке, ты уже хочешь ответить, но ожидание его заебало.       Он роняет голову на бок. А большим пальцем щелкает тебя под подбородком.       Ему, блять, точно нравится отзвук твоей башки, стукнувшейся об дверь. И ты сглатываешь. Впиваешься пальцами в подкладку кармана и бедро. Царапаешь себя.       Сипло, уже немного съебывая, выдаешь:       — У меня нет бабла, гандон. Я не буду брать в долг у такого хуилы, как ты.       Это пиздеж. Вы оба знаете, что это пиздеж. У тебя есть деньги и денег у тебя много. А у этого пиздюка, что прямо перед тобой, много — просто дохуища, ясно — скелетов в шкафу.       И ты молиться готов, что этот блядский взгляд, который нужен разве, что с живых кожу нахуй снимать лоскутами — самый страшный его, сука, скелет. Самый, блять, пугающий. Потому что с чем-то еще большим ты как бы ебаться не намерен. Ты же не идиот, знаешь две вещи: сукой жопу вылизывать не станешь и пытаться перекусить не будешь, ведь видишь, что не по зубам.       Просто охренеть, как не по зубам, ясно.       Но ты — главная твоя проблема и главная твоя болезнь. И ты нарываешься. Рой в груди взвывает. Кажется, рот открой вновь и полетят непрерывным потоком шершни/маты. Но не летят. Пока что. Ты смотришь ему в глаза чуть-чуть задиристо. Ты веришь, что этот скелет — самый страшный, но много больше веришь — Тор тебя читает.       Читает, блять, как никого.       Потому что ты одновременно и пытаешься увидеть границы того, что тебе можно, и ищешь куда отступать. Но отступать уже, блять, некуда. Осталось только идти и не оборачиваться.       — А я и не буду тебе занимать, жид. Все покрою. А ты отработаешь тушей.       Звучит жестче и оскорбительнее, чем должно бы. У тебя плечи чуть вздрагивают, и даже на миг в грудине смолкает. Тебе не удается спрятать потерянность в глазах, но даже видя это, он не отступает ни мысленно, ни взглядом, ни по факту.       Все еще смотрит так. Вот так смотрит, а ты, сука, понимаешь, что сейчас по стене стечешь. Больно.       На тебя даже отец никогда не смотрел так. Твой отец до такого просто не дотягивал.       А Тор таким вырос. Тор уже давно дотянул.       А ты неожиданно понял, что ладно. Что — похуй. Что — окей. Бороться бессмысленно, лишь сил уходит больше. А у него внутри ведь такой же фарш, ну. И это очевидно.       Ты неожиданно потянулся. Кинул тихое, не сдавшееся, но просто выброшенное и смиренное:       — Ладно.       После все же поднял руки медленно-медленно и коснулся его лица. Он не дрогнул. Он уже был не на убийственной волне, но внутри нее. В этот момент у него реально к тебе нихуя не было: ни нежности, ни заботы, ни хоть чего блять.       А у тебя было все. И ты типа как не жадничал. Ты типа готов был поделиться. И готов был вытащить его из-под той кучи пиздеца и кучи эмоций, которыми его придавило. Подался вперед, даже не выпуская хрипа от давящей на кадык ладони, и коснулся его губ. Дышать было сложно, потому что он не давал тебе места/воздуха. Он был готов проломить твой кадык.       Он действительно собирался проломить твой кадык. Ты прикрыл глаза.       Ладно.       Хорошо.       Окей.       — Я так перепугался, когда увидел, что тебя вырубило.       Не смотря на него, говорить было легче. Дышать — нет, но говорить вроде как да. И поэтому ты позволил себе сказать. Поцелуй углубить не смог, потому что просто уже не мог двигаться и дальше.       Было больно и так.       Было больно.       Он не ответил, а развернул вас резко. Одна секунда и вот уже ты цепляешься за его плечи, а его руки — тискают твои тощие бока. Без жалости. Но все же видно, что его попускает.       Осторожно так, но все-таки попускает.       Он хрипит тебе в рот какой-то мат, и ты знаешь, что он не может открыть глаза. Не хочет. Как и ты впрочем. Настроения нет, напряжения нет, постельного белья на диване — тем более. Еще надо бы покурить, и ты думаешь об этом последние часа два. Или около.       Тор сжирает твой рот. Вымучивает твои губы. Толкается языком внутрь. Его пальцы давят на кожу, словно желая до сотки почувствовать, что ты — ты, а не что-то бесплотное. А не что-то безжизненное. А не что-то, валяющееся мертвым у себя на хате и пялящееся в потолок бессмысленно.       Ты задеваешь его нос своим, и он шипит, но в ответку не жалится. Губы не откусывает, ребро не вырывает. Тебя попускает тоже. В грудине все затыкается медленно, издевательски медленно, и исчезает.       Вместе с воздухом.       Пиздюк горячий, горячий и больной, блять, на голову. Ты прижимаешься к нему, царапаешь загривок, сгребаешь пальцами короткие пряди на нем и не даешь отстраниться. Но ты задыхаешься. Чувствуешь это самое, тянущееся в бессознанку, теснение в голове и все равно успеваешь поймать его язык губами. Напоследок.       Он тебя не отталкивает, но дышит пизда загнанно. Ты чувствуешь, как трясутся его руки у тебя на бедрах. Ты хочешь сказать. Тебе нужно сказать.       Открыв глаза, ты видишь его. И он выглядит так, словно ему пять и он потерялся в огромном LeroyMerlin'е. Но он не привык плакать и не привык устраивать истерики. Он просто потерялся, и это в его глазах прямо сейчас.       То, что потерянность больше не покинет его, потерянность теперь внутри него навсегда и даже когда он найдется, он будет смотреть этими глазами. Когда он найдется…       — Я перекрашу тачку, ладно.       — А я скажу Лайке, окей.       — Да, нужно сказать. Я сменю номера, хорошо…       — И я спрошу у Говарда про бои в соседних городах, да. Жид?..       — Поедем сразу после выпуска, сразу после, не надо ждать, нечего ждать, да-да, сразу после…       — Жид!..       Ты шепчешь ему в губы, а его выворачивает наизнанку. Он не был готов к тому, что ты за него шкуру почти отдал. И его все еще плющит. Его все еще перетряхивает. Его глаза такие, блять, дохуя потерянные, и ты видишь внутри своей головы картинку того, как маленький пиздюк бродит среди высоченных стеллажей.       Вокруг много безликих людей.       И он никому не нужен.       Он почти выскуливает свое последнее и завершающее слово, пока ты пялишься ему в глаза, оборвавшись на суетливой фразе. Ты подаешься ближе, прикрывая закатывающиеся зенки и бормоча одновременно:       — Хорошо… Это хорошо, ладно… Все хорошо.       Ты целуешь его и по губам чувствуешь, что он кривится от боли. Но не от физической. Его уже попустило. Больше нет того пугающе беспощадного Тора. Есть твой пиздюк Тор, который отхуярил твоего отца, а еще запретил тебе ширяться.       Есть твой пиздюк Тор, которому по громкой связи ты говоришь оставаться на одном месте и кричать. Ты говоришь, что идешь на его поиски. Ты говоришь, что все сотрудники магазина уже ищут его.       Ты говоришь, что без него никуда не уйдешь.       Твои пальцы прочесывают его пряди и мягко массируют кожу на затылке. Он обнимает тебя, целует тебя, не смотрит на тебя. Оторваться друг от друга кажется невероятным и несуществующим, но он отрывается. Кусает тебя за подбородок. Целует в кончик носа. Тебе не нужны твои глаза, чтобы видеть и чувствовать его.       Чтобы чувствовать себя сопливым уебышем? Да и похую. Будто бы есть какое-то дело. К этому ведь все и шло.       — Лофт… Эй, Лофт… Лофт…       Пиздюк балуется. Нашептывает, склонившись к тебе, и ты кусаешь его за ухо. Пожевываешь хрящик на манер беззубой ляльки. Он смеется. Шепчет так интимно и чуть хрипло:       — Пошли покурим, мм, Лофт?..       Ты смеешься хитро да пихаешь его в плечо. Вот придурок. Совсем тупица.       Через секунду ты понимаешь, что все-таки забыл. Сиги забыл. Дома. Вместе с зажигалкой. Ты чертыхаешься, а он лишь фыркает. Пиздит — вот, бля, точно сучка, пиздит тебе, как никогда — что свое все тож там походу оставил, так что вам придешь сходить до ближайшей круглосутки.       Ты смотришь на него уже на выходе. Оборачиваешься, чутка щуришься так догадливо. Кидаешь почти что сука невинно:       — Это свидание, пиздюк?..       Он дает тебе подзатыльник и выталкивает тебя в коридор. Закрывает дверь. В темноте не слабо так за жопу тискает, тут же убегая вперед.       Становится ли легче? Ты не уверен, но становится нормально. Понятие вашей нормы от любой чужой отличается просто дохрена, но тебя это не слишком волнует. Пиздюк косится на тебя довольно так, уже на обратном пути. Затягивается, пыхает, затем выдает:       — У меня от тебя крышняк к херам срывает, знаешь.       И больше на тебя не смотрит, но ты-то, блять, смотришь и видишь, как у него ебло загорается. Сплюнув в сторону, кидаешь:       — Сомнительный комплимент, придурок…       И тут же в ответку по лицу:       — Тогда пошел нахуй.       Но по лицу не прилетает, потому что ты уворачиваешься. Уже привык от таких фраз просто уворачиваться. Что делаешь и сейчас, похрюкиваешь, смеешься. Не пройдя и пару шагов, толкаешь его к стене дома, мимо которого претесь. Тут же прижимаешься, опуская лапу на член и хорошенько облапывая. Посмеиваешься, выдавая:       — Уже.       Он смотрит на тебя пару секунд, а затем тоже ржет. Голову опускает, качая и убирая сигу в сторону, чтобы тебя не зацепить случайно.       В ту ночь ты засыпаешь как и в предыдущую: частично на нем, частично не очень. Еще даже не заснув в темноте чувствуешь, как он тебя в темечко чмокает. Вот пидрила.       В итоге ты находишь его среди стеллажей первым. Кидаешь короткое:       — Эй, пиздюк.       А Тор оборачивается и несется к тебе со всех ног. Врезается так, что тебя чуть с ног не сбивает, хотя и мелкий совсем.       Врезается. Больше не отпускает.