* * *
Отточенные годами практики пальцы нещадно саднило от часов перебирания гитарных струн, спина затекла от неудобной позы, едко напоминая об истинном возрасте. Всё тело ломило, словно он опять подхватил какой-то мерзкий вирус, но, кроме раздражительности и ломоты, никаких симптомов не наблюдалось. Зато наблюдалось то самое пресловутое вдохновение, которое он цепко поймал за хвост. Они несколько дней провели, закрывшись в студии, практически беспрерывно репетируя, оттачивая и дорабатывая то, что и так было близко к идеалу, — снова и снова. На третий день не выдержал Томо, сказав позвать его, когда закончится «сезонное обострение параноидальных наклонностей». Шеннон — непоколебимый, как Атлант, и тактичный, как барабанная установка, — стойко выдерживал разыгравшийся приступ педантизма младшего брата, неустанно напоминая, что знает истинные причины его «обострений». После злосчастного разговора Джаред принципиально забаррикадировался в звукозаписывающей студии, предпочитая стирать подушечки пальцев в кровавое месиво, чем возвращаться в прокуренный дом, переполненный упаковками из-под фастфуда. Мысли о том, что женщина, которая даже не была его женой, в очередной раз с лёгкостью выгнала его из его же собственного дома, также не входили в число его фаворитов. — Ваши разборки смахивают на выпускной класс. — Озарённого очередным сравнением Шеннона не особо заботила его избитость или отсутствие реакции младшего брата. — Ладно Марго — она ещё мелкая, — но ты-то куда лезешь? Драмы захотелось на старость лет? Джаред его упорно игнорировал, боясь упустить удачную рифму или мелодию, порхавшие в голове, как стая бабочек по полю. Иные оказывались слишком верткими, не позволяя даже себя рассмотреть, но и без них в блокноте накопилось немало новых идей. — И вообще, что изменится от того, что журналюги прознают о вас? Ну нарекут они вас какой-нибудь очередной Бранджелиной, напишут пару статеек, что Джокер трахнул Харли, а та отымела остаток его мозга, — и что дальше? Ничего ведь не изменится. Умозаключения Шеннона были настолько просты и очевидны, что Джаред и сам был готов подписаться под каждым словом — когда был собран и контролировал эмоции. В данный момент он был максимально далёк от таких понятий, как «собранность» и «контроль». Когда Джаред вновь не ответил, Шеннон сделал глубокий вдох, как если б искал терпения для разговора с ребёнком, до которого не доходили простые истины. — Я ведь пытаюсь помочь. — Его сиплый голос был почти мягким. — Ясное дело, что эта шизанутая действует на тебя, как аккумулятор, и всё бы ничего — живи и радуйся, но в последнее время это слегка переходит границы, не находишь? Вы цапаетесь как кошка с собакой, на тебя накатывает вдохновение, вы миритесь, вам становится скучно — и опять цапаетесь, и так по кругу, самим-то не надоело? Дело в том, что его всё более чем устраивало. Помимо очевидного прилива энергии, в отношениях с Марго присутствовала какая-то не поддающаяся описанию искренность и честность, доверие, основы которого были понятны лишь им двоим. Джаред не мог назвать это любовью в том смысле, который вкладывал в это слово весь остальной мир, но Марго была ему дорога — как неокрепшая, но цельная мелодия, засевшая в голове. Он видел в ней себя младше на доброе десятилетие; видел в ней её — одинокую официантку из глубинки Австралии, с яркой мечтой и готовностью идти до конца. Его эго годами подогревалось мыслью, что эта полудикая девушка, привыкшая полагаться лишь на себя и боящаяся довериться кому бы то ни было, доверяла ему и прислушивалась к его мнению. Но сегодняшний день перечеркнул каждое воспоминание, растекавшееся усладой по сердцу, оставив лишь ощущение предательства и осознание собственной глупости. — Дело не в ярлыках, а в отсутствии доверия, — спустя почти неделю бойкота ответил Джаред — и это самая искренняя правда, на которую он был способен. Он представлял их аборигенами, говорящими на им одним понятном языке, — а вместо этого резко ощутил себя идиотом, приехавшим в Индию с бразильским переводчиком. — Отъебись, Ше, не лезь не в своё дело, — прибавил Джаред, осознавая, что впервые за долгую жизнь ему нечего сказать брату. Смерив его странным взглядом, Шеннон преувеличенно тяжело вздохнул и наконец-то сдался, признавая его право на одиночество. Стоило двери за братом закрыться, как студия погрузилась в оглушительную тишину. Когда он в последний раз оставался в тишине? И разве не к этому он всегда стремился?..* * *
При всей своей расхлябанности и привычке сеять хаос Марго умела быть поразительно практичной и даже последовательной. Стоило в её светлой голове зародиться идее — как она превращалась в настоящую машину для её воплощения. Машину, способную просчитывать на десять шагов вперёд — как своих, так и противника, — и оставаться в выигрыше в самых сомнительных ситуациях. В таком состоянии она напоминала ему себя, с тем лишь отличием, что он замыкался на музыке, а она — на телефоне. — Да, думаю, всё же лучше для журнала… Нет, устраивать ток-шоу, посвященное разрыву крошечной помолвки, — это слишком, не находишь?.. Тогда после понедельника, и не забудь про среду! — примерно это он слышал от неё всю последнюю неделю. Марго наконец-то решилась объявить о разрыве помолвки с английским режиссером, но не была бы Марго, если б перед этим всё тщательно не подготовила. Она часами висела на телефоне, раздавая бесчисленные указания, отправляла сотни электронных писем и десятки раз выходила на связь по скайпу, вспоминая всё новые и новые факты, которые необходимо учесть. Менеджерам, личным помощникам, пиарщикам и всем тем, о ком она так некстати вспомнила, не оставалось ничего, кроме как подчиниться её неукоснительным требованиям. Джареда искренне завораживал её подход к делу. Её собранность и целеустремлённость подпитывали его внутренние резервы, истощённые неравномерным использованием, и подталкивали на личные свершения. За время, что Марго улаживала последствия несостоявшегося брака, он успел закончить три песни, написать несколько стихов, настрочить бесчисленное количество мелодий и уладить под сотню рутинных дел — и это не в ущерб всему тому времени, что он провёл, разглядывая её обнажённые ноги. Сутки напролёт до него доносился хриплый голос Марго, уверенно раздающей указания и ни на миг не сомневающейся в том, чего она хочет. До этого дня. — …я сказала не… Здравствуй. — Её голос скакнул от раздражения до едва прикрытой неуверенности. Джаред прислушался. — Потому что тебя это не касается. — Долгая пауза, за которую щёки Марго успели окраситься ярко-красным. — И ты решила вспомнить об этом сейчас?! Ты потеряла какое-либо право давать мне советы, Сэри! — Теперь её голос больше напоминал змеиное шипение. Резко поднявшись с дивана, Марго двинулась к двери, ведущей на задний двор, не прерывая буйного разговора, — из-за злости её австралийский акцент становился по-настоящему чудовищным, не позволяя различать слова. Громко хлопнув дверью, она погрузила просторный дом в пронзительную тишину — первую, за последние недели и едва ли не единственную за всё то время, что она провела в здешних стенах. Отложив гитару, Джаред принялся мысленно складывать картину. Марго звонила брату в Австралию, и тот, по всей видимости, передал трубку их матери Сэри. Той самой, с которой Марго принципиально не разговаривала и редкие упоминания о которой сопровождала едкими замечаниями. Джаред не мог представить, чтобы когда-то заговорил с матерью в подобном тоне, — тем более ответить на её слова шипением, как ядовитая гадюка. С другой стороны, по тем крупицам, что он собрал из редких упоминаний Марго, Сэри была непомерно далека от Констанс. Для начала — Констанс никогда не оставляла их с братом. Будь то переезд к новому мужу или возвращение в отчий дом, обшарпанная резервация или хиповская коммуна — она всегда брала их с собой. Они переезжали из заключённых браков или узаконенных разводов, накопившихся долгов или в тщетной погоне за мечтой о лучшей жизни. Порой причина заключалась в банальном желании сменить обстановку. Иногда времена были хорошими, иногда — плохими, но они всегда оставались вместе. Констанс, работавшая сутки напролёт, успевала печь домашнее печенье, перед которым он и сейчас не мог устоять, и с детским восторгом спускала последние деньги на приглянувшуюся им с братом книгу. Уставшая после третьей смены подряд или разбитая от того, что они в очередной раз лишись крыши над головой, — она всегда находила силы для ласковой улыбки и обнадёживающего слова, возвращавших веру в то самое счастливое завтра. За почти полвека жизни Джаред не слышал от матери ни единого грубого слова и даже помыслить не мог повысить на неё голос. Раздался очередной хлопок, и Марго, стремительно преодолев расстояние от двери до дивана, практически упала на кожаную обивку. Её загорелое лицо было непривычно бледным, а глаза — красными, то ли от невыплаканных слёз, то ли от кипящего в ней гнева. — Ненавижу её, — её шипение было чуть громче шёпота. Невесть откуда достав зажигалку, она принялась крутить её, машинально обводя большим пальцем отколотый зуб коалы, но не делала попыток дотянуться до сигарет. — Большую часть жизни ей не было до меня дела, а теперь смотрите — принялась раздавать непрошеные советы! Просто мать года. — Может, это её способ наладить с тобой отношения? — тактично спросил Джаред. Он не был наивен, чтобы всерьёз полагать, что его слова возымеют мгновенный эффект, но всё же надеялся посадить в ней зерно, которое однажды даст всходы. — Попытка исправить ошибки прошлого? Всем свойственно ошибаться. Марго посмотрела на него так, словно он разучился держать гитару. — Тут нечего налаживать и нечего исправлять, — её тон был непреклонен. — Сэри никогда не было рядом с нами — ни словом, ни тем более делом, нам с братьями всегда приходилось справляться со всем самим. Ей, видите ли, было тяжело, и она не справлялась, и мы, конечно же, просто обязаны понять, почему она снова и снова бросала нас! Но зато сейчас, когда всё, что она имеет, дали ей мы, она резко решает вспомнить, что она мать, и начать учить меня жизни. — Благодаря этому ты стала той, кто ты есть сейчас. — Тогда ей тем более не стоит возмущаться. До самого утра они не произнесли ни слова.* * *
Он всё же разорвал палец и залил струны любимой гитары кровью. К тому времени, когда он вернулся из ванной с перевязанным пальцем, на диване сидела Марго — судя по взгляду, она максимум ожидала кровавое подношение, как минимум — приветствие. Джаред не собирался давать ей ничего из этого. — Ну? — Что «ну»? — переспросил он. — Я протащилась через весь город, чтобы услышать твои извинения, — раздражённо сказала Марго. — Твой брат приехал и сказал, что… О, — она быстро моргнула и кивнула сама себе. — ты не просил его ничего передавать. — Ничего. — И извиняться тоже не собирался, — уточнила Марго. — Определённо нет, — бесцветным тоном ответил Джаред. Марго вновь кивнула и, поднявшись с дивана, с показной заинтересованностью принялась рассматривать небольшое помещение. Её выразительные глаза живо перебегали от постеров на стенах к многочисленным наградам, сваленным в одном углу, словно занося малейшую деталь в мысленный реестр. Это первый раз, когда она оказалась в его студии. Он убьёт Шеннона. Дождётся, когда своенравная актриса уберётся с его территории — единственной, на которой она не успела оставить след! — а затем разберётся с братом, не понимающим значения фразы «не лезь не в своё дело». Заняв прежнее место на диване, Джаред принялся методично очищать струны от крови, игнорируя саднящую рану и присутствие постороннего в комнате. Какая-то часть мозга — не та, что хотела начать новый раунд, и не та, что была занята погоней за бабочками, — напоминала о собранности и контроле. Но слабый отголосок здравого смысла тонул в дичайшей какофонии, порождённой одним присутствием Робби. Может, Шеннон всё же прав и он уже слишком стар для подобных встрясок? — Мне… жаль, что я тебя обидела, я этого вовсе не хотела, — спустя целую вечность тихо заговорила Марго. Она стояла к нему спиной, разглядывая афишу какого-то концерта, не решаясь — или не желая — встречаться с ним взглядом. — Ты пытался помочь, а я повела себя, как шизанутая истеричка. Он молчал, почти беззвучно перебирая гитарные струны, пока всё его естество улавливало малейший звук со стороны Марго. — Мне сложно доверять кому-либо, — продолжила она, вертя в руках найденную статуэтку. — Я доверяла Тому и последний месяц только и делала, что расхлёбывала последствия этого доверия — с прессой, с адвокатами, с матерью. А ведь мы даже не успели пожениться! — она невесело хохотнула. — Мысль о том, чтобы быть с кем-то связанной, от кого-то зависть, пугает меня до чёртиков. Особенно сейчас. Она встретилась с ним взглядом. Её переменчивые глаза больше не таили шторм, способный крутой волной снести любую преграду, и не обещали скорой расправы неугодным. В них виднелось серо-голубое небо, укрытое тяжёлыми тучами, как бывает, когда погода не могла определиться — обрушить на мир тонны воды или явить ему солнце. — Меня тоже, — наконец сказал Джаред и протянул ей травмированную руку. Последующие часы они провели удивительно мирно — без натянутых канатов, острых слов-кинжалов и пронизывающих до костей взглядов. Он показывал ей несложные аккорды на гитаре, которые она безуспешно пыталась повторить; она рассказывала о том немногом, что ей нравилось в Австралии, — сёрфинге, никогда не утихающей музыки и смехе братьев и сестры. Впервые в жизни Джаред испытывал спокойствие и умиротворение не в одиночестве и нотах, а наедине с другим человеком, и это было по-настоящему удивительным ощущением. Недостаточно сильно зажав струны, тем самым не осилив аккорд, Марго прекратила попытки и неуверенно спросила: — Мы ведь не пойдём на Met Gala? — Никогда, — пообещал Джаред. Марго улыбнулась — и хвалёное солнце Австралии выглянуло из-за тяжёлых туч, освящая небольшую студию.* * *
— Прекрати делать такое недовольное лицо, — видя, как она прячется за широкими полями соломенной шляпы, попросил Джаред. — Я знаю, что ты притворяешься. — А вот и нет, — актриса по-детски показала ему язык. — Я хотела на пляж, а ты притащил меня в чёртовы горы. — Ты любишь горы, — напомнил он, мягко прижимая её к себе. Её большие глаза сверкали, почти как ярко-голубое небо над их головами, а недовольно поджатые губы нет-нет да и дёргались в ответной улыбке. — Не тогда, когда я могу поймать волну, вместо того чтобы торчать среди скал. — И ты любишь меня, — не слушая её, бормотал Джаред, прижимаясь губами к тёплой щеке. — И я люблю тебя, и мы оба любим горы. — Сколько любви, мистер Лето, — она широко улыбнулась, небрежно убирая светлую прядь со лба. — Можно подумать, я собираюсь замуж за романтика, а не за прожжённого циника. Резко подхватив актрису на руки, он закружил её, наслаждаясь звонким чистым смехом, отражающимся от девственных гор. Соломенную шляпу сорвал порыв ветра, но никто и не думал бросаться вслед за ней. — Значит, мой план удался, — неспособный сдержать улыбки, ответил Джаред. Под солнечными лучами её светлые волосы походили на расплавленное золото, а в аквамариновых глазах отражалось всё многообразие океана. Его персональный океан, который всегда был с ним. — По венец ты поедешь ещё более влюбленной, миссис Кэмерон Лето. — С чего ты взял, что я возьму твою фамилию? — фыркнула Диаз, забавно морща нос, но, поймав его взгляд, задумчиво сказала: — Знаешь, придёт день — и ни одна женщина не сможет устоять перед твоими глазами. Её тонкие губы были на вкус как мята, её волосы пахли солнцем и океаном, и он никогда в жизни не был более счастлив, чем в тот момент. Они ездили в горы в далёком двухтысячном, чтобы отметить помолвку среди девственной природы и ошеломляющих видов. Оба совсем зелёные, только-только сорвавшие свои первые золотые яблоки и шалеющие от накатывающей от них эйфории, унёсшей их после первого же укуса. Время стёрло малые и большие факты, унеся целые моменты, но не смогло притупить болезненно-острые чувства, ослепляющие искренностью, — они навечно отпечатались в его памяти. Он влюбился в хохотушку Кэмерон быстрее, чем успел осознать, и сделал предложение быстрее, чем подумал о последствиях. Едва ли они понимали, что делали. Ещё и двадцати лет не прошло, а Джареду казалось, что миновали столетия, обтрепавшие тело и обокравшие память, оставив только одеревеневшие кости и остывшее сердце. Оболочку, разучившуюся без посторонней помощи наслаждаться жизнью и дышать полной грудью. Старика, ощущающего себя на своём месте лишь среди безмолвной природы и эха прошедшего смеха. — Я завидую твоей способности наслаждаться одиночеством, — сказала ему Марго перед самым отъездом. — Быть наедине с собой, слушать свои мысли — для меня нет ничего более ужасного, чем остаться один на один со своей головой. Надеюсь, когда-нибудь я смогу так же. — Слова звучали как прощание. Она поцеловала его в щёку и, выкинув импровизированную пепельницу из упаковки из-под карамельного печенья в мусорку, закрыла за собой дверь. Марго улетела в Нью-Йорк, чтобы встретиться с братьями и сестрой, — её последняя возможность отдохнуть перед началом съемок «Двух королев»³; а он — в горы, подальше ото всех и поближе к себе. Присев на скалистый выступ, Джаред запрокинул голову. Над его головой — бескрайнее небо, нетронутое тучами, и яркое солнце, согревающее лицо; под ногами — почти бездонная пропасть, из которой он залез сюда и в которую можно легко сорваться. Он мог не думать о том, что осталось позади или что ожидает впереди, застыв, как муха в янтаре, в этом моменте. Он не был уверен, что, вернувшись домой, найдёт рассыпанный пепел и упаковки из-под печенья. Не был уверен, что хотел этого. За свои сорок восемь он слишком часто начинал сначала, безжалостно сжигал за собой мосты и очертя голову бросался строить другие — чтобы вновь уничтожить. Бесконечный процесс, не вызывавший в нём ни интереса, ни наслаждения. До появления Марго. Бойкая австралийка с острым языком и глазами-хамелеонами стала настоящей отдушиной и подожгла в нём новый запал, казавшийся бесконечным. Возможно, когда он вернётся домой из импровизированной самоизоляции, его будет кто-то ждать — вместе с рассыпанным пеплом, горой грязной посуды и требованием ехать за сигаретами в шесть утра. Возможно, он откроет пустой дом и сможет вернуться в свою прежнюю жизнь — с размеренным графиком, внутренним спокойствием и совершенным самоконтролем. Возможно, этого будет достаточно.