Глава 14
9 октября 2018 г. в 03:56
Тогда.
Казалось, небо становилось черней с каждым разом, как кто-то на него смотрел. И если учесть то, сколько раз за последние полчаса на него посмотрел Марк Сарджент, то оно и вовсе должно было превратиться в то небо, к которому люди обращают свой взор ночами: черное, тяжелое и тоскливое. С каждым днем становилось все холоднее и темнее, и с этим нельзя было что-то сделать. Нельзя было как-то замедлить приближение зимы и уж тем более нельзя было его отменить.
Это был один из тех редких дней, когда Марк Сарджент притворялся, будто его не существует. Это действительно случалось редко — обычно в те моменты, когда происходило что-то, способное вывести его из равновесия и вызвать непривычную для него меланхолию и апатию, что было сложно, ведь за годы, проведенные в Карлие, его кожа успела покрыться броней. Так получилось, что в этот раз ничего не произошло: Марку самому каким-то образом удалось вывести себя из равновесия и погрузиться в свои собственные мысли, которые только облегчали процесс его исчезновения. В такие дни, как этот, мир отвергал его, он забывал про Марка Сарджента, который намеренно делал себя невидимым и недоступным, пока какой-то определенный человек или же группа людей специально и настойчиво не обратит на него свое внимание и не напомнит ему, что он существует, снова возвращая его в этот мир. Правда, чтобы сделать это, его для начала нужно было отыскать, потому что нередко он уединялся где-нибудь, однако ни от кого не прячась. Он не делал этого специально, напротив, это выходило как-то само собой.
Так и сейчас Марк стоял совершенно один на холме сразу за восточной стеной цитадели (на холме, с которого открывался прекрасный вид на въезд в Карлий и дорогу, которая проходила сквозь лес и тянулась до самого горизонта, перекрываемого деревьями) и, кутаясь в теплую мантию, наконец оторвал взгляд от страдающего от своей собственной тяжести неба и встретил им группу рыцарей вдали, что вереницей подъезжали к столице. Марк не оторвал от них глаз до тех пор, пока последний рыцарь не скрылся за поворотом, остался лишь четкий топот копыт, доносившийся до холма. Это было совпадением и случайностью, он вовсе не знал, что эта группа должна была вернуться сегодня, спустя пять дней их отсутствия, пускай Дафна и говорила что-то про то, что, судя по разговорам, они не должны задержаться там и недели. Марк мог быть среди них. Если бы он согласился тогда, неделю назад, то сейчас бы он подъезжал к Карлию на своем коне или же в повозке для раненых — это уже не имеет никакого значения.
Сражение, в котором Арий лично в этот раз принимал участие, проходило на северной границе, и Гамильтон с самого начала объявил, что путь туда будет проходить через Верден. Леон, услышав об этом, собирался уступить свое место Марку и убедить Ария согласиться на такую замену, но, когда об этом узнал Сарджент, он с присущим ему хладнокровием и равнодушием отказался, еще раз не упустив возможности напомнить Леону о том, что не нужно было ничего за него решать. И пускай это выглядело вполне нормально и звучало совсем в стиле Сарджента, Леон не мог не заметить той скользнувшей перемены в его лице и в голосе, который будто специально звучал в тот раз равнодушнее, чтобы затмить ее собой. Из-за этого Леон принял решение поехать на это сражение самому, хотя он и мог отказаться, Арий вовсе не настаивал на его присутствии, зная, что они и так слишком часто просят его присоединиться к группам. Леон просто не мог не поехать. Он решил, что если Марк не может этого сделать сейчас, то он сделает это за него, неважно по какой причине, отчего-то Эйнсворт знал, что это важно для Сарджента, который бы поехал туда, если бы м.о.г. До того самого дня полторы недели назад Марк на протяжении нескольких лет не слышал, чтобы кто-то упоминал название его родного города, так что это был первый раз, когда Арий целенаправленно прокладывал путь через Верден. Мысль о том, чтобы вернуться в Верден, вызывала у Марка противоречивые и бурные эмоции, которые в итоге и показали ему, какое решение стоит принять. Разумеется, он всегда хотел вернуться в город, где закончилась одна его жизнь и началась с другая, город, с которым было связано столько хороших и ужасных воспоминаний, город, который что-то непоправимо в нем сломал и все же был особенным для него. Марк хотел. Он чувствовал, что должен был это сделать, что ему это нужно, но те сильные эмоции, которые он чувствовал от одной мысли об этом, будто говорили ему о том, что он был не готов, что время еще не пришло, что он все еще был слишком чувствителен к этому. Леон, который получил от него довольно холодный отказ, прекрасно это понимал, и поэтому знал, что это было неправильно. Тот отказ — равнодушный и жесткий — показал, к.а.к. Марк хотел к этому относиться, однако этого у него никогда не получится, а значит, и подходящее время никогда не придет. Верден навсегда останется его личной трагедией, его катастрофой, его частичной смертью — и это было абсолютно нормально. Конечно, Леон не бросился переубеждать Марка и пытаться донести до него все это, ведь подобное никогда не должно быть навязано извне. И вопреки всему Сарджент не понимал, почему Леон вдруг оставил свою службу Кларенсу на целых пять дней и поехал на это сражение, когда как раньше покидал их максимум дня на два или меньше.
Спустившись через какое-то время с холма и обогнув его, чтобы подойти к цитадели, Сарджент прошел вдоль нее к центральным южным воротам и встал поодаль, на самом повороте, прислонившись плечом к стене и глядя вперед. Ветер сорвал с его головы глубокий капюшон, и Марк не стал его поправлять, лишь поежившись, когда холодный воздух коснулся его шеи. Не было никакого смысла гадать, чем закончилось сражение, потому что в случае проигрыша рыцари бы не выглядели такими спокойными и довольными, несмотря на усталость, и не переговаривались бы друг с другом, громко смеясь и кивая народу, сбежавшемуся на улицы, чтобы поприветствовать их. Раненых было немного, их ввезли в цитадель самыми первыми, где уже ждали врачи, все остальные же не спеша слезли со своих лошадей и, по очереди отдавая их конюхам, тоже прошли в большие ворота, скрывшись из виду и унося за собой громкие разговоры, восклицания и смех. Народ вскоре тоже разошелся по домам в ожидании официального заявления короля, и на улицах стало совсем тихо, как и было до этого. Арий и Леон, о чем-то негромко и напряженно разговаривая, подъехали к цитадели самыми последними, в целости и сохранности, как смог заметить Марк, без каких-либо, даже самых мелких, ранений. Не то что Марк сомневался и думал о том, что что-то могло произойти с этими двумя невероятно талантливыми рыцарями, но все же на войне случалось всякое.
Марку не хватило всего доли секунды: он уже собирался отвести взгляд от Эйнсворта-старшего в тот самый момент, когда их глаза столкнулись, зацепились друг за друга совсем ненадолго. Сарджент поспешно отвернулся, а затем и вовсе ушел, взмахнув подолом своей мантии и скрывшись за поворотом, ведущим в город. Он вовсе не хотел, чтобы Леон его замечал. Но Эйнсворт все-таки заметил. И он думал о нем все то время, которое с внимательным видом выслушивал мнение Ария насчет новостей, которые он услышал сегодня утром от рыцарей, встреченных ими по дороге. Леон нагнал Марка в тот самый момент, когда Сарджент, стоя на мосту возле собора и глядя на ходившую рябью воду реки, думал о том, что неплохо было бы в ней утопиться, если бы, конечно, он не состоял в Ордене и его жизнь не принадлежала Его Превосходительству, Кларенсу Лэйну. Эйнсворт заметил это странное и тревожное настроение Марка по позе, в которой он стоял на мосту, по атмосфере, которая нависала над ним так же, как это серое и тяжелое небо, застывшее над Карлием; он заметил это по взгляду, которым Сарджент на него смотрел какое-то время назад, и по тому, как он сейчас поднял голову, отчего его тепло-каштановые, почти медно-рыжие волосы открыли его лицо, ни на секунду не попытавшееся повернуться и проверить, кто стоял чуть поодаль от него, и это дало Леону понять то, что он с самого начала его заметил или же откуда-то знал, что он придет. Рядом совсем не было людей, ни единой души. Обычно в те дни, когда собор был закрыт для посещения, поблизости никого не бывало, мост, как и округа, пустовали, поэтому никто, за исключением позже появившегося человека, хорошо известного им обоим, не застал того, что произошло между ними на этом самом мосту в тот день.
— С возвращением, — сказал Марк, когда Леон подошел к нему и встал рядом, прислонившись спиной к бортику моста и глядя на рыцаря, закутанного в черную теплую мантию. Его голос звучал как обычно, а в словах, как и прежде, не было особого энтузиазма и радости тому, о чем он говорил, но Леон не предавал этому значения, ведь в случае с Сарджентом было важно то, ч.т.о. он говорил, а не к.а.к. Пока окружавшие его люди не поймут этой простой истины, общение с Марком у них не сложится.
— Как прошли дни, пока меня не было? Ничего не успело произойти? — поинтересовался Леон, отведя от него глаза и посмотрев на собор, что виднелся за голыми деревьями. Марк заметил, что и Эйнсворт был не в лучшем расположении духа. Он не знал почему, но подумал, что, возможно, на него так повлияла эта поездка, хотя все остальные вернулись в Карлий в довольно приподнятом настроении, несмотря на раны.
— Нет. Кларенс заболел, но это несерьезно. Дафна, как обычно, немного преувеличивает и беспокоится, но он уверяет, что с ним все в порядке, и не пропускает свои молитвы, — ответил Марк, тоже невольно взглянув на собор, в котором предположительно сейчас и шла одна из молитв, на которых Кларенс обязательно должен был присутствовать.
Леон покивал, не сдержав слабой улыбки, которая появилась на его губах, когда Марк упомянул излишнее беспокойство его сестры по поводу чьего-либо самочувствия. Эту правду просто нельзя было преувеличить. Дафна была не только сестрой Леона Эйнсворта, она была сестрой для них всех и часто проявляла ту трепетную заботу, о которой при взгляде на нее явно не могла подумать добрая половина цитадели.
Их разговор был странным: вроде бы легким, но все равно будто каким-то вынужденным, так могло показаться любому, кто услышал бы этих двоих сейчас. Они разговаривали о каких-то мелочах, ни о чем, если бы точнее, и часто между ними возникало молчание, в которое попросту не хотелось ничего говорить. Вероятно, им обоим хотелось, чтобы и без слов все было понятно, но нет, этого не происходило. Даже проницательный Леон не мог понять, о чем в этот момент думал Марк, поэтому он явно не понимал того, что своим настойчивым вниманием он снова возвращал Сарджента к его нормальному существованию.
— Тебя долго не было, Леон.
— Да… я и сам не знал, что эта поездка затянется.
— Арий ведь говорил об этом. Ты не мог не знать, — заметил Марк наконец, похоже, впервые за весь разговор посмотрев на пышноволосого и красивого рыцаря, который, несмотря на усталость и тяжесть кольчуги, которую он не снимал целые сутки, все же держал спину прямо и все еще мог посоревноваться с Марком в том, как красиво на нем сидела военная одежда и экипировка (то, как бледнолицему и статному Сардженту шла форма Ордена, кольчуга, кожаные накидки и мантии, всегда подмечалось и обсуждалось девушками и не только).
— Я знал, сколько времени это займет у них, но лично я ожидал вернуться раньше. Не вышло, — пояснил Леон, встретившись с Марком глазами. Кажется, Сарджент что-то уловил в этот момент. Что-то, на что даже не было и намека в сказанных Леоном словах, но почему-то это все равно витало в воздухе и заставляло Марка обратить на себя внимание.- Не спросишь у меня о Вердене? — наконец после недолгой паузы спросил Леон у Марка, разворачиваясь к нему всем телом, что вынудило Сарджента отвернуться и снова посмотреть на дрожащую от небольшого ветра воду.
— Зачем? — негромко произнес Марк.- Я знаю, что он стоит, что люди все еще живут там и что о нем ничего не было слышно все эти семь лет, что я живу здесь. Больше мне ничего знать про Верден не нужно, — с налетом твердости в голосе добавил он, не увидев, с каким вниманием и, может быть, даже сожалением в этот момент посмотрел на него Леон. Несмотря на то, как мастерски своим непоколебимым и уверенным голосом и равнодушным лицом Марк скрывал свое отношение к этому городу, для Эйнсворта было более чем очевидно то, насколько больно ему было говорить об этом. И ему не хотелось думать о том, что сердце Марка зачерствело, что больше оно не было способно учащать сердцебиение, которое заставило бы стойкость Сарджента пошатнуться, что оно думало, будто так будет лучше. Он знал Марка семь лет — по ощущениям это было сродни всей жизни, поэтому Леону не хотелось, чтобы с ним произошло что-то вроде этого.
— Почему ты все же поехал? — перебил мысли Леона Марк, вдруг посмотрев на него с каким-то вызывающим интересом. Его собственные догадки просто не давали ему покоя. Ему нужно было знать.- Почему ты твердо решил поехать, если Арий сказал, что твоя помощь там не понадобится, что это надолго и тебе лучше остаться здесь, с Настоятелем? Зачем ты поехал?
— Я сделал это за тебя, Марк…
— Но я не просил, — покачав головой, слишком быстро перебил его Сарджент, будто только и ожидая, что его догадки подтвердятся.
— …и из-за того, что я был уверен, что если я побываю в этом городе, то лучше узнаю тебя, — настойчиво закончил Леон, вызывая этим у Марка только усмешку.
— Можно подумать, ты меня не знаешь, — сказал он, отвернувшись.
— Что-то всегда остается за сценой.
— Ты вернулся под впечатлением, — негромко заметил Марк, на что Леон покивал головой.
— Да. Я видел Верден, людей, что живут там, и все эти пустующие дома, которые остались стоять пустыми и нетронутыми с той самой трагедии, и много мыслей в этот момент проносилось у меня в голове. Но то, что меня по-настоящему поразило, вовсе не Верден, — признался Леон, что удивило и насторожило Марка, который поднял голову и все же встретился с ним напряженными и будто выжидающими чего-то плохого глазами.- На обратном пути мы сделали в Вердене остановку, чтобы перевязать раненых. Рядом с городом было озеро. Большое такое. По пути на север я видел его только издалека, поэтому не увидел в нем ничего такого, но, когда мы отвели туда своих лошадей и я смог рассмотреть его со стороны города, я вдруг осознал, в чем было дело. Как только я его увидел, то сразу же понял, почему порой ты так внимательно и так жадно смотришь Кларенсу в глаза, — произнес негромко, так, чтобы его мог услышать только Марк, Леон, и слабая улыбка блеснула на его губах. Слабая и совсем невеселая, скорее, ласковая и снисходительная, эта улыбка просто не могла не появиться на его губах, когда он увидел, как выражение лица у Марка дрогнуло, а одна его рука вдруг сжала бортик моста. Он не мог поверить, что Леон действительно видел то самое озеро и что он действительно все понял.- Вода в озере была точно такого же цвета, как и его глаза, верно? Что довольно странно, ведь таких ярких и синих глаз, как у Кларенса, я еще никогда не видел, как и не видел никогда таких озер. В тот момент я осознал, что происходило у тебя внутри, когда ты впервые посмотрел ему в глаза. Тебя привезли из Вердена совсем одного, без каких-либо вещей, кроме револьвера, одетого в вещи, которые тебе дали, чужие для тебя вещи, в Карлий, в совершенно другое, чужое место с незнакомыми и не понимающими тебя людьми. Кларенс был первым, кого ты увидел тогда, и, посмотрев ему в глаза, ты почувствовал себя как дома. Его глаза были знакомы тебе, они были…родными. Каждый раз, когда ты смотришь в них, ты вспоминаешь о доме. Не о трагедии, а о доме.
— Они точно такие же, как-то озеро, — только и смог произнести в ответ Марк, тяжело сглотнув и отведя от Леона свои глаза, которые напряглись сейчас больше обычно, как и все мышцы его лица, будто он думал о чем-то очень тяжелом и больном, хотя на самом деле он просто вспомнил глаза Кларенса, а затем и озеро в Вердене — синее, блестящее и глубокое озеро, к которому он приходил каждый день, чтобы посидеть на берегу, покидать в воду камни или поучиться стрельбе из револьвера с отцом, по мишеням, которые Сарджент-старший каждый раз кропотливо устанавливал на берегу.
Леон смотрел на молчащего Марка какое-то время, видя эту перемену в его лице, которое вдруг утратило весь скепсис и равнодушие и стало совсем «обнаженным», беспомощным перед эмоциями и тем, что он только что услышал. Этой напряженностью в лице, плотно сомкнутыми губами и задумчивыми тяжелыми глазами, неподвижно смотрящими в сторону, Марк показывал Леону, что он был прав. Это всегда было его маленьким секретом, тайной, которую, как он думал, никто не смог бы понять, пока воочию не увидел то самое озеро в Вердене, спрятанное за рядами высоких деревьев, озеро, чья вода плескалась в глазах мальчика, которого Марк увидел на тренировочной площадке в цитадели; озеро, которое, как думал Сарджент, он больше никогда не увидит; озеро, которое он похоронил в своей памяти вместе с родителями, потому что все это осталось в прошлом, всего этого больше не существовало для него. Посмотрев однажды в глаза Настоятеля, Марк почувствовал внутри тепло, как если бы его захватила ностальгия, как если бы он снова оказался там, в Вердене, и все было в порядке. Поэтому Леон был прав, Сарджент до сих пор иногда подолгу смотрел Кларенсу в глаза, вероятно, чтобы почувствовать что-то похожее. В этих глаза было заключено все самое хорошее и самое трагичное, что у Марка когда-либо было.
— Мне хотелось привезти тебе что-то, — вдруг, прервав тишину, сказал Леон, и Марк украдкой взглянул на него, видимо, не уловив, что он имеет в виду. — Мне казалось неправильным то, что у тебя нет ничего, что напоминало бы тебе о доме и о родителях, и я хотел найти хоть что-то, чтобы отдать это тебе. Я знал, что в Вердене дома тех семейств, у которых погибли все ее члены и не осталось никого в других городах или армии, кто смог бы позаботиться о них, так и остались стоять нетронутыми, потому что местные посчитали правильным оставить их в таком состоянии в память об умерших. И я знал, что большинство из них в первое же время после трагедии подверглись мародерству, но все равно подумал, что, возможно, я смогу найти хоть что-то. Я легко нашел твой дом по вывеске мастерской с фамилией твоего отца. Он так и стоит на окраине города, и местные даже закрыли разбитые окна, поэтому кажется, будто трагедия и вовсе обошла его стороной. Но, разумеется, все становится очевидным, когда попадаешь внутрь. Я обыскал все, все комнаты и спальни, но так и не смог найти ничего нужного, пока не зашел в мастерскую, тоже пустую и разграбленную, но из-за оружия, которое там хранилось, никто, видимо, так и не обратил внимания на ящики стола, в одном из которых я нашел это, — под пристальным взглядом Марка, который был явно под впечатлением от услышанного и сердце которого в этот (показавшийся ему невероятно долгим) момент отчаянно сжалось и пропустило удар, Леон отодвинул кольчугу и нырнул пальцами в нагрудный карман, извлекая оттуда что-то очень маленькое, что он зажал двумя пальцами и протянул Сардженту, глаза которого в этот момент всего на мгновение озарились непониманием. В руке Леона было кольцо. Небольшое и аккуратное, с серебряной дугой и большим черным камнем с точеными углами, как у кристалла. Прошло несколько секунд, прежде чем Марк, громко выдохнув, взял кольцо в свои руки и стал его рассматривать, все плотнее сжимая губы.- Я почистил его, и теперь оно как новое. Странно, но в ящике, в котором я его нашел, больше ничего не было. Я подумал, что… Ты знаешь, что это, верно? — прервав себя, спросил Леон, увидев реакцию Марка, который, рассматривая кольцо, вдруг ненадолго и с такой болью прикрыл глаза, что все стало и так без слов понятно.
— Спасибо, — только и произнес Марк, подняв на Леона глаза. Тот понимающе кивнул, увидев застывшие в глазах Марка слезы. Это был первый раз, когда Сарджент позволил кому-то увидеть его слезы, и, пускай они всего лишь появились в его глазах и только одна-единственная смогла скатиться вниз по его щеке, для него все равно это значило слишком многое, и он явно не ожидал, что когда-то позволит себе подобное при Леоне. Но в то, что Эйнсворт для него сделал, до сих пор трудно было поверить.
— Хорошо, что я не ошибся. Оно принадлежало кому-то из твоей семьи?
— Это кольцо моего отца, — ответил Марк, моргнув пару раз, чтобы прогнать мешающие ему слезы.- Сначала я не узнал его, но затем вспомнил, что у отца было точно такое же. Вот, на внутренней стороне дуги есть инициалы «Д. С.», — Сарджент немного подрагивающей рукой показал Леону те буквы, которые Эйнсворт заметил еще тогда, когда чистил кольцо.
— Я видел, но так и не понял…
— Дэриан Сарджент, — коротко ответил Марк, — мой отец. Он имел привычку снимать кольцо, когда работал в мастерской. Я уже и не думал, что когда-нибудь я увижу хоть что-то, напоминающее мне о нем, кроме револьвера…
После этих слов Марк ушел, еще раз одними глазами поблагодарив Леона, который не стал его останавливать, почувствовав, что в этот момент, совсем недолго, ему стоило побыть одному. Марк так и не заметил, что последние несколько минут на другой стороне моста за ними наблюдал Кларенс, который хотел поприветствовать своего вернувшегося с поездки друга, но, увидев, что разговор между ним и Сарджентом был каким-то напряженным, помедлил, так и не решившись прервать его. Он подошел к Леону только тогда, когда он сам его заметил, подняв голову и задумчиво посмотрев в сторону собора.
Весь день Кларенс и Дафна, которым Леон рассказал о кольце, старались не придавать значения тому, что Сарджента не было рядом, внутренне убеждая себя, что скоро он непременно появится, ведь его стремление уединиться можно было понять. Они занимались своими обычными делами, расспрашивали Леона о сражении, и, пока Дафна разговаривала с Арием о дальнейших действиях армии и планах короля, Кларенс в сопровождении встречался со своими покровителями, которые, как обычно, настаивали на посещении ряда городов и определенно поведении Настоятеля «в это трудное время» — однако это все не заставило их забыть об отсутствии еще одного члена Ордена. Марк так и не появился ни в соборе, ни в цитадели, и троица нашла его только к вечеру сидящим в полном одиночестве у руин Святой Клементины — так местные называли руины прежнего собора, что стоял еще при единстве Эралеона, и сейчас располагались недалеко от Карлия. И пускай после строительства нового собора двести лет назад про руины Святой Клементины все забыли и сейчас они были скрыты в лесу, многие, кто жил в Карлие, все равно легко находили дорогу к ним, когда кому-то из них требовалось побыть одному или подумать в полной тишине. Не найдя Марка на территории цитадели, Кларенс сразу понял, что его стоило искать именно там, поскольку он сам рассказывал ему об этом месте и даже показывал его — руины Святой Клементины изначально были его «особенным местом».
Марк, закутавшись в свою теплую мантию, сидел на большом камне среди высоких, поросших растениями и практически разрушенных стенах бывшего собора и задумчиво разглядывал кольцо на своем пальце в тот момент, когда позади него раздался шум сухой травы и листьев. Он не обернулся, отчего-то зная, кто это был, и не расстроившись из-за того, что его одиночеству помешали. Окончательно вынырнув из поглотивших его на долгие часы мыслей, Марк посмотрел на Кларенса, который, расправив свою такую же черную мантию с меховым воротником, сел рядом с ним, непринужденно глядя вперед и делая вид, будто ничего не происходит и он не собирается навязывать свое присутствие Марку. Лэйн посмотрел на него только спустя минуту, будто не выдержав пристального взгляда рыцаря, и Марк увидел его понимающие и как будто бы сожалеющие чему-то глаза, а затем и маленькая, но сильная рука легла на его плечо и так крепко его сжала, будто, кроме нее, у Сарджента больше не было опоры. Эта рука затем спустилась вниз и взялась за руку Марка, переплетая свои теплые пальцы с его. Сложно было не узнать это прикосновение и руку заботливой и теплой Дафны, сестры, которой у него никогда не было и чью руку он никогда не сжимал так же сильно в ответ, но от этого она почему-то не переставала сжимать его.
— Мы почему-то никогда не спрашивали тебя об этом… наверное, думали, что ты не захочешь об этом говорить, но нам все равно интересно, — произнесла Дафна, тоже садясь рядом с Марком и дотрагиваясь до его плеча своим. Он вопросительно посмотрел на девушку, с головы которой упал ярко-красный капюшон, обнажая ее бледное лицо и красиво уложенные волосы, которые, будто боясь, обходил ветер.- Какими были твои родители? Какими ты их запомнил?
Леон, стоящий позади них и прислонившийся спиной к большому дереву, внимательно посмотрел на Марка, который озадаченно посмотрел на свое кольцо, даже не зная в первые минуты, что ему сказать. Он был не против говорить об этом, как думала Дафна, он просто никогда не думал о том, какими он запомнил своих родителей, как бы странно это ни было.
— Моя мать был очень красивой и заботливой, а отец гордым и строгим, но очень добрым по отношению ко мне. В детстве мне всегда хотелось быть на него похожим, потому что он был сильным и хорошо владел оружием, потому что его отец был воином. Но мой отец отошел от этого пути, ибо не хотел связываться с войной, ведь деда убили именно на войне, и он не хотел, чтобы я и мать испытали что-то подобное. Иронично даже, если подумать, — слабо усмехнулся Марк, качнув головой.- Я не знаю, когда ему пришло в голову мастерить револьверы, но это стало делом его жизни. Он знал, как усовершенствовать их и как стрелять ими, знал, что сделать, чтобы они были более удобными и практичными, поэтому занимался этим, несмотря на запреты со стороны королевства и то, что револьверы могли быть в ограниченном доступе только в Карлие. На севере охота была главным способом пропитания, поэтому на них был особый спрос. Он с детства учил меня стрельбе из револьвера, и у него даже был свой, любимый, из которого он давал мне стрелять только несколько раз, и я помню, что каждый раз невероятно радовался этому, хотя этот револьвер мало чем отличался от остальных в его мастерской. Наверное, мне так казалось из-за того, что это был его револьвер.- Марк не пояснил, что сейчас под его мантией, на поясе, у него был тот самый револьвер его отца, который он взял из его вещей, когда его родителей убили, но и Кларенс, который машинально посмотрел на пояс Сарджента, и остальные и так уловили это.- Родители очень любили друг друга. Отец просто обожал мою мать, именно он стал для меня образцом этого чувства. Еще тогда я решил, что если я когда-нибудь и полюблю кого-то, то именно так: преданно и всецело, и не на толику слабее, иначе в этом нет никакого смысла.- Марк помолчал немного под пристальными взглядами тех, кого его слова по-настоящему поразили, а затем добавил: — Все мои воспоминания, связанные с ними, счастливые, у нас не было ничего плохого до того самого дня.
— Думаю, твои родители очень гордились бы тобой, если бы узнали, что ты состоишь в Священном Ордене и защищаешь жизнь самого Настоятеля, — сильнее сжав его руку, с улыбкой произнесла Дафна после небольшой паузы, которая повисла между ними, когда Марк замолчал. Кларенс, услышав, как Эйнсворт назвала его, только закатил глаза, слабо улыбнувшись, а Марк, задумавшись об этом, тоже не смог сдержать какой-то многозначительной усмешки.
— Думаю, они были бы удивлены. Особенно отец. Он был атеистом и почти никогда не поднимал тему собора и даже короля. Мне кажется, он бы никогда не мог подумать о том, что я буду служить в Ордене.
— Кажется, я понял, в кого ты такой циничный, — негромко произнес Кларенс, на что Леон с Дафной, переглянувшись, слабо улыбнулись.
— Ради твоего Бога, пастор, я бы на твоем месте радовался, что твои серые будни, преисполненные высшего долга, разбавляет хоть что-то циничное в виде меня.
Кларенс ничего не ответил, подумав, что с ним бесполезно было спорить, а Марк, поправляя капюшон, снова сорванный ветром, случайно встретился глазами с Леоном. И Эйнсворт многозначительно улыбнулся ему, то ли радуясь тому, что смог отдать Марку такое важное для него напоминание о его отце, то ли тому, что Сарджент, похоже, осознал, что ту боль, которую оставила внутри него произошедшая с ним трагедия, ни в коем случае нельзя было хоронить внутри и стараться забыть, потому что чувствовать ее временами было необходимо, чтобы жить дальше.