No more tears in my Castle

Когда те, кто хорошо знал цитадель и ее обитателей, слышали имя Кэлси Максвэлла, они лишь слабо качали головой, выдавливали из себя пару нелепых слов и спешили перевести тему если не на совсем отдаленный предмет разговора, то хотя бы на его сестру Шанталь, благо она всегда давала повод себя обсудить своими последними выходами в свет и воинскими заслугами. Из этого можно сделать неправильное заключение, что Кэлси не особо любили те, кто жил с ним в цитадели или видел его на улицах, а общество не принимало его, предпочитая делать вид, что его не существует. Совсем наоборот — именно из-за того, что какое-то время назад трудно было найти человека, которому бы не нравился этот ранее жизнерадостный и приятный юноша, его имя сейчас вызывало у многих такую реакцию, и их молчание и нелепые фразы часто были смешаны с сожалением и непониманием. Кэлси не беспокоило то, что многие его сторонятся. Казалось, он этого и не замечал или же не придавал никакого значения, а когда слышал, что его в открытую обсуждали, даже не удостаивал тех, кто это делал, и взглядом, из-за чего некоторые стали думать, что Кэлси попросту стал терять рассудок, если уже не был каким-то совершенно клиническим случаем. Шанталь не опровергала подобных слухов о брате, она вообще мало говорила о нем, лишь иногда прося не обсуждать его так критично в ее присутствии, ведь, по ее мнению, она единственная имела право на критические замечания в сторону Кэлси — все чаще она все-таки отличалась поразительным безразличием, каким брат отвечал и ей, и всему миру. Отличие было лишь в том, что Кэлси вряд ли вел себя так намеренно, скорее, что-то поглотило его изнутри, и это что-то было таким большим и сильным, что оно уже не отпускало его, а самому Кэлси и не хотелось бороться с ним. Несмотря на такое противоречивое отношение к Кэлси со стороны других людей, никто из них не взялся бы отрицать, что он был одним из самых загадочных людей в цитадели. Не многие имели удовольствие наблюдать Кэлси на вечерах и приемах, в отличие от его сестры, да и мало кто мог сказать, что вообще видел его больше трех раз в месяц. Казалось, будто он избегает общества, а когда не избегает, то настолько не обращает внимания на остальных, что сам начинает растворяться в пространстве. Никто не знал и не мог понять, что было у Кэлси на душе и о чем он думал каждый раз, когда, выходя из цитадели, останавливался и подолгу смотрел в сторону леса, который виднелся вдали. Его глаза становились невероятно меланхоличными в этот момент, и в них появлялся отблеск невероятного порыва сделать что-то прямо сейчас, в эту же секунду, и, когда кто-то имел возможность заметить это, его это удивляло настолько, что хотелось спросить, в чем было дело и что он «там» видел. Его молчаливость заставляла людей додумывать за него, а равнодушие — оставить попытки заговорить с ним и начать сторониться его, и пускать слухи. Однако особо наблюдательные люди или эмпаты по своей природе, сталкивающиеся с Кэлси намного чаще, чем несколько раз в месяц, прекрасно понимают, что вовсе не безразличие ко всему правило его внутренними замками, напротив, это было лишь следствием. Невооруженным взглядом было заметно, что внутри у Кэлси разворачивалась настоящая трагедия, или же война, жертвой которой он пал. Трудно было поверить, что когда-то угрюмый Кэлси с опущенным, сосредоточенным взглядом и невеселой иронией в голосе был своей полной противоположностью и что было время, когда, напротив, его сестра казалась не такой уж яркой и заметной на его фоне. История Кэлси Максвэлла во многом банальна и не нова, но это его история. История, которая изменила Кэлси до неузнаваемости и ввела в этот эмоциональный траур. Ведь все знали Кэлси как невероятно приятного и светлого человека, обладающего тем самым редким видом улыбки, которая заставляла всех, кто ее видел, чувствовать себя счастливыми. Несмотря на то что семья Максвэллов была достаточно богатой и известной, Кэлси практически вырос в цитадели, и, глядя на своих родителей, которые были почетными рыцарями королевской армии, ему тоже хотелось однажды стать похожим на них, поэтому он с раннего детства посещал школу, учил историю, тренировался и часто выезжал на охоту. Из-за его благородного происхождения и известной фамилии Кэлси, так же как и его сестру, приглашали практический на каждый прием во дворце короля в качестве представителей их рода, но Кэлси не особо любил их посещать, да и они с Шанталь были настолько разными, что на каждом приеме растворялись в абсолютно разных компаниях людей и были известны в совсем разных кругах. Разумеется, их всегда сравнивали и зачастую все сходились во мнении, что похожи брат сестрой были только внешне и тем, что, несмотря на богатства и внимание, они были совершенно не избалованы. В отличие от молчаливой, гордой и в чем-то даже строптивой сестры, Кэлси был очень открытым и обаятельным и совсем не любил высокомерных дворян, в обществе которых Шанталь чувствовала себя достаточно комфортно. Скромность украшала Кэлси, была лучшим его качеством, которое лучше любой самоуверенности подчеркивало все его достоинства, которым невзначай хотелось сделать комплимент просто для того, чтобы он улыбнулся и оставил сладкий привкус на своих губах. Он никогда не претендовал на то, чтобы быть известней своей сестры, но его заразительный смех, страсть, с которой он прилегал к мечу, и взбалмошность, которую он иногда себе позволял, нравились людям, окружавшим его. Его узнавали по громкому голосу, размашистым жестам и эмоциям, которые лились через край, когда он делился с кем-нибудь какой-либо историей или возмущением. Единственным человеком, при ком он всегда затихал и превращался в спокойную и безмолвную копию себя, был Леон Эйнсворт, потому что в его присутствии все то громкое и яркое, эмоциональное и бурное, чем обладал Кэлси, сотрясало его замки изнутри, оставляя в его глазках легкий отблеск. Кэлси открыл глаза, окончательно восстановив дыхание, и, поправив волосы, убранные в небрежный хвост, встал со скамьи, снова взяв в руки меч. Погода на улице стояла дождливая и не по-летнему холодная, поэтому все, кто решил не расслабляться и продолжить тренировки и постановочные дуэли, приходили в большую закрытую залу, построенную специально для этого. Зала постепенно заполнялась рыцарями и воинами, громко переговаривающимися о событиях последних дней до тех пор, пока не брали в руки оружие, лязг которого перекрывал их разговоры. Кэлси практически никого не видел, но по голосам за его спиной мог мысленно всех пересчитать, понимая, что его еще долго никто не потеснит. Он всегда занимался на своем привычном месте, в левом углу у большого окна, недалеко от выхода, абсолютно один, все так же, до сих пор, время от времени привлекая к себе косые взгляды. Кэлси это мало волновало. Он просто отворачивался от всех, чтобы ничто не могло ему помешать, и снова погружался в свои мысли, сжимая рукоятку своего тяжелого меча и занося его для удара по мишени. Кэлси восхищался им. Именно это было тем, что он почувствовал впервые, когда обратил на него свое внимание, и с тех пор продолжал чувствовать каждый раз, когда видел его или слышал, как кто-то говорил о нем. Сильные и талантливые в бою люди, преданные поклонники своего дела, блещущие доблестью и благородством, невероятно восхищали и вдохновляли Кэлси. Он любил наблюдать за тренировками известных в цитадели рыцарей, говорить с ними о войне и пытаться быть похожими на них в их уверенности и силе, но с тех пор, как имя Леона стало звучать в цитадели все чаще и сам Кэлси имел возможность увидеть его в деле, он уже не мог провести параллели хоть с кем-то, кого он видел до этого, и никто, ни один человек не восхищал его так, как Эйнсворт. И дело было даже не в том, что он был для него воплощением героизма, чести и невероятной силы — из-за частых встреч, близкого общения Леона и Шанталь и знакомства Кэлси с Дафной и непосредственно самим Леоном, Кэлси знал, что все это сочеталось с прекрасными качествами его характера, с его добротой и проницательностью, ценностями и идеалами, и этим он только больше приковывал к себе взгляд младшего Максвэлла. Восхищение, которое чувствовал Кэлси к Леону, отличалось от того, что происходило с ним, когда он смотрел на других достойных рыцарей. Он мог часами смотреть на то, как Леон тренировался, поразительно ловко управляя мечом, на то, как он обсуждал что-то с Арием или как смотрелся на своей любимой черной лошади, когда выезжал с Кларенсом за пределы города, и так и не осмелиться подойти к нему или хоть чем-то прервать то сосредоточенное выражение на его лице, когда он целиком и полностью погружался в какое-то дело. Тот трепет, который Кэлси испытывал перед Леоном, позволил восхищению перерасти в привязанность, а привязанности стать чем-то большим. Сам Кэлси даже не осознавал этих перемен и не заострял внимания на своих чувствах, даже пропустив тот момент, когда почувствовал влюбленность. И даже если бы у Кэлси спросили, он бы все равно не ответил, в какой именно момент это произошло — с первого взгляда или же с самого последнего, когда он понял, что потерял его. Но это было неважно. Гораздо важнее было то, что Кэлси помнил все до мельчайших подробностей: лицо и улыбку Леона, когда он замечал кого-то знакомого в толпе, его любимую кофту, в которой он часто тренировался, уже порядком заношенную им и потерявшую несколько пуговиц, то, как Эйнсворт каждое утро, встречая Кэлси в цитадели, спрашивал его, выспался ли он прошедшей ночью, он помнил, к.а.к. он владел мечом и что он сам чувствовал, когда смотрел на это. И тот дождливый темный день, когда он подошел к Леону, в одиночестве полирующему свой меч, чтобы попросить научить его так же искусно владеть мечом, Кэлси тоже помнил. «Я хочу владеть им так же хорошо, как ты. Я часто смотрю на тебя во время тренировок, и мне хочется быть похожим на тебя в бою. Таким же уверенным в том, что не проиграю. Так же всецело доверять своему мечу, как ты. Я пытался, правда пытался повторить, но без твоей помощи у меня ничего не выйдет…» Леон молча выслушал Кэлси, а после этого смерил его таким взглядом, что Максвэлл почему-то почувствовал — Леон обо всем знал. И о том, что Кэлси пристально наблюдает за ним на тренировках, подглядывая, когда Леон тренируется с сестрой или Кларенсом, и о том, как он поздно вечером, когда все расходятся по домам, остается и пытается повторить то, что видел, и как у него не получается, но это не останавливает его, и даже о том, что он боялся и, возможно, даже ожидал получить от него в тот момент отказ, потому что всем было известно о занятости Леона в Ордене и на вылазках и о его нежелании делиться техникой владения мечом с посторонними людьми. Неизвестно, о чем он подумал в тот момент, когда Кэлси к нему подошел, но, помолчав немного, Леон лишь улыбнулся и сказал Максвэллу принести свой меч и запоминать все, что он будет говорить. Похоже, отношения Кэлси и Шанталь окончательно испортились в этот самый момент. В этом поступке брата она увидела посягательства на того, к кому она чувствовала нечто сильное и теплое с самого детства. По правде говоря, Кэлси не очень этому огорчился. То, что он чувствовал к Леону, было сильней его привязанности к сестре, которая желала оградить Эйнсворта от всех, как свою собственность, и этим она часто вызывала в нем ни с чем не сравнимую ревность. Они с Шанталь никогда не говорили об этом и не признавались в том, что, возможно, чувствуют одно и то же к одному и тому же человеку (единственное, что по-настоящему их объединяло, кроме общей крови), но, если для других это могло быть незаметно, то для этих двоих все было предельно очевидно. Неизвестно только, догадывался ли обо всем сам Леон, ведь сложно было поверить, что такой проницательный и тонко чувствующий человек не способен был заметить особое отношение и проявление крайней нежности со стороны брата и сестры Максвэллов. Кэлси громко выдохнул и остановился, опуская меч и отирая взмокший лоб рукавом длинной рубашки. Громкий и прекрасно знакомый ему голос отвлек его, из-за чего последний его удар провалился, и это на мгновение взбесило Кэлси, хотя он и быстро взял себя в руки, дернув головой и решив не придавать этому большого значения. Подойдя к скамье и наклонившись, чтобы взять бурдюк, Кэлси невзначай обернулся через плечо, чтобы бросить взгляд на свою сестру, зашедшую в зал в сопровождении трех рыцарей: Илая Элдриджа, Джеффри Дарлингтона и Теодора Кордейла. С первыми двумя Шанталь в принципе появлялась везде довольно часто: они были, если Кэлси правильно понимал, в одной команде, когда выезжали на сражения (он все еще не понимал, по какому принципу Арий Гамильтон делил всех на группы, но, наверное, в этом был какой-то смысл), но вот в сопровождении третьего Кэлси почти никогда не видел свою сестру, да и самого Теодора встретить было почти так же трудно, как и Ария. Эти четверо зашли в зал, громко переговариваясь и, видимо, пребывая в хорошем расположении духа: Шанталь сдержанно смеялась и выразительно жестикулировала, парни же поддерживали ее улыбками и почти никогда не смотрели в зал, поэтому и взгляда Кэлси никто на себе так и не заметил. Никто, кроме его сестры, которая встретилась с ним глазами за секунду до того, как он отвернулся, запрокидывая голову и жадно опустошая бурдюк. С того самого дня Леон тренировался с Кэлси на протяжении нескольких месяцев — лучших нескольких месяцев в жизни Максвэлла — не часто и не регулярно, но всегда стараясь уделить этому достаточно времени, возможно, потому что видел в нем какой-то потенциал. Или же ему просто было приятно проводить с ним время, потому что во время тренировок они часто говорили на разные темы, делились историями, и Леон даже нередко спрашивал мнение Кэлси о войне или же о действиях Кларенса как Настоятеля, желая узнать взгляд со стороны. Порой Кэлси казалось, что он забывал про него или же был слишком уставшим, чтобы тратить на него свое время, что Максвэлл не считал удивительным при учете того, что он практически постоянно находился рядом с Кларенсом (кому Кэлси из-за этого искренне завидовал), но вскоре Леон разрушал подобные мысли, внезапно появляясь рядом и протягивая ему меч. Было еще кое-что, чего сознание Кэлси просто не позволит ему забыть. Время, проведенное с Леоном, очень странно влияло на Кэлси и заставляло его принимать такие же странные и спонтанные решения. Возможно, решение в чем-то признаться Эйнсворту не было таким уж спонтанным — может быть, Кэлси подсознательно вынашивал эту мысль каждый день, даже не подозревая об этом, именно поэтому в один прекрасный день он просто не смог сдержаться и фраза «я хочу кое-что сказать тебе» просто слетела с его губ и достигла Леона, вслед которому и была отпущена. Леон, ничего не подозревая, легко пообещал Кэлси, что найдет его вечером того же дня, чтобы выслушать его, но так и не пришел. Как потом оказалось, его пожелал видеть король, чтобы поручить Леону какое-то дело. Тогда Кэлси подумал, что это было к лучшему. Решение признаться Леону в чем-то, в чем Кэлси все еще не мог признаться даже самому себе, было глупым и необдуманным. Он не представлял, как подобное могло отразиться на его отношениях с ним, и хочет ли он вообще, чтобы Леон об этом знал. Кэлси все пытался уговорить себя в чем-то, ему казалось, что его восхищение Леоном как героем Карлия, как невероятно благородным человеком и красивым рыцарем и что его забота во время тренировок заставляют Кэлси неверно интерпретировать его чувства и спешить с заключениями. Переспав с этими мыслями, Кэлси окончательно убедился, что прошлым вечером на него что-то нашло и он не сумел взять себя в руки, и поэтому чуть было не наговорил лишнего в присутствии человека, отношением к себе которого он очень дорожил. Поэтому, когда Леон перед отъездом из Карлия подошел к нему, чтобы узнать, что же он хотел сказать ему вчера, Кэлси лишь отмахнулся, сказав, что это было что-то насчет тренировки и он уже не помнит, что именно. Леон лишь улыбнулся и смерил Кэлси взглядом, а затем ушел, дав Максвэллу возможность выдохнуть. В этот самый день, немного позже, Леон выехал за пределы Карлия и уже не вернулся. И никто, включая Максвэллов, с тех пор его не видел. Кэлси был еще одним человеком, которого исчезновение Леона Эйнсворта задело в полной мере. Он изменился до неузнаваемости и стал таким, каким его знают сейчас: отрешенным, мрачным и никому не понятным. Его теплые улыбки и громкий смех исчезли в тот самый день, когда исчезла его самая главная причина улыбаться, а доброжелательное отношение ко всем сменилось скепсисом и открытым недоверием. Кэлси не доверял никому из окружающих. В исчезновении Леона он винил и себя, по большей части за то, что не смог сказать ему о том, как он был ему важен, и других, веря в то, что кто-то из них мог быть причастен к тому, что произошло. В основном его недоверие и немые обвинения касались обитателей дворца: короля Освальда, принца Леандра, советника Кордейла, да кого угодно, потому что, когда Кэлси начинал об этом думать, он больше не мог остановиться. Он не верил в то, что Леон мог пропасть, что с ним что-то могло случиться, что его кто-то мог убить или взять в плен. Кэлси ловил себя на мысли, что, возможно, слишком идеализировал Леона, забыв о том, что он был человеком, внутри которого билось все то же уязвимое сердце. Однако Эйнсворт был, бесспорно, одним из сильнейших в цитадели, он был героем. Их героем. Его героем. И без него все казалось не таким, каким было раньше. Все стало хрупким, неустойчивым, готовым исчезнуть в любую секунду подобно тому, как исчез сам Леон. Поэтому Кэлси, возможно, просто не видел смысла вести себя как прежде. Ему просто страшна была одна мысль о том, что в тот самый день он потерял, возможно, самого главного человека в своей жизни, и он никогда не сможет себе этого простить. Единственным человеком, кому Кэлси оставался по-настоящему предан, была пылкая, но добрая сестра Леона, Дафна, все так же страдающая из-за пропажи брата, с которой он по-прежнему любил разговаривать и с которой ему было по-настоящему легко. Только после исчезновения Леона он понял, насколько она была на него похожа и что все самые лучшие его качества воплощались и в его младшей сестре. Дафна по-прежнему отвечала Кэлси улыбками, даже если он уже не улыбался ей как прежде. Кроме нее были и другие. Те, кто пытался отвлечь Кэлси и вывести его из этого странного состояния — его знакомые и бывшие друзья, однако после нескольких тщетных попыток пробиться сквозь стену его задумчивости и равнодушия они оставили это, оградившись от него, потому что такое состояние имело особенность заражать остальных, словно чума. Но Кэлси не возражал. Или, по крайней мере, так казалось. Он самозабвенно поместил весь мир в одного человека, осознав это только после его исчезновения, и тем самым навлек на себя проклятие, так сильно изменившее весь его образ. Остаток времени они тренировали практически бок о бок, Кэлси слышал позади себя их голоса, но больше не обернулся, сосредоточившись на своем мече. Разумеется, иногда они тихо перебрасывались парой слов о Кэлси — он всегда привлекал к себе какое-то особое внимание своей отчужденностью, но Теодор Кордейл, который, похоже, впервые видел, как Кэлси тренировался, с такого близкого расстояния, лишь слушал, но не участвовал в этих обсуждениях. Он то и дело поглядывал на него, когда метал ножи в мишень, что стояла в метрах четырех, если не меньше, от самого Кэлси, с каким-то даже удивлением замечая, что тот ни разу не дернулся и громкий звук ни разу не испугал его. Видя это, Теодор почувствовал довольно странное, но навязчивое желание во что бы то ни было заставить его вздрогнуть, поэтому с каждым разом он метал ножи все быстрее, и звук, с которым они вонзались в мишень, становился громче. Но Кэлси не обращал на это никакого внимания. Он все с таким же упорством и все так же мастерски наносил удары по своей мишени, останавливаясь только иногда для того, чтобы перевести дыхание или убрать от лица выбившиеся из хвоста волосы. Тео видел, как тот невольно поворачивался, когда дверь в зал открывалась и закрывалась за кем-то, впуская внутрь сквозняк, видел, как он одаривал своими безразличными, но все же пронзительными глазами двух ссорившихся неподалеку соперников, но не обращал никакого внимания на возгласы сражавшейся с Джеффри Шанталь и, казалось, совсем не слышал ножей, которые внезапно перестали попадать в центр мишени, что стояла рядом с ним, и стали с каждым метанием немного уходить в его сторону, будто намекая на опасность, до которой ему не было никакого дела. Неужели он делал это специально? — Ты идешь? — в какой-то момент уловил краем уха Кэлси, и это были последние слова, которые он тогда услышал, потому что сразу после этого задумался о чем-то своем, а очнулся только тогда, когда настойчивые шаги прошли мимо него на выход и дверь с громким стуком закрылась, после чего в зале воцарилась тишина. Был поздний вечер, поэтому в определенный момент зал опустел, и Кэлси остался один. Ну или ему так казалось. Передохнув немного, а затем занеся меч для очередного, какого-то нервного и отчаянного удара, Кэлси вдруг резко остановился, сдвинув брови к переносице и сузив глаза. Его меч так и не ударил по мишени. Шаги, которые он слышал позади себя, пускай и не были внезапными, но все же удивили его. Они появились словно из ниоткуда, потому что дверь, после того как все вышли, ни разу не открылась, и шаги явно не направлялись на выход, а будто бы ходили взад-вперед, иногда останавливаясь. Кэлси боролся с желанием обернуться, потому что это помешало бы его концентрации, да и на самом деле он не хотел знать, кто это был. По крайней мере, не настолько сильно, чтобы обращать на это внимание. Однако когда этот человек оказался в поле его зрения, подойдя к соседней мишени, чтобы вытащить из нее ножи, Максвэлл все-таки перевел на него свой скользящий взгляд, узнав в человеке, что стоял перед ним в выправленной и струящейся по телу шифоновой рубашке, сына советника короля и правую руку Ария. Важная персона. Даже несмотря на его очень плохие отношения с отцом и постоянные угрозы со стороны последнего лишить его наследства. Кэлси неторопливо отвел взгляд, когда Тео посмотрел на него, выдергивая последний нож из мишени, и снова покрепче взялся за свой меч, не понимая, почему Кордейл остался убрать все оружие и мишени и привести зал в порядок, если обычно это делал последний тренирующийся в этом зале человек. На самом деле, в этом не нужно было искать скрытый смысл, потому что Тео делал это довольно часто, ему было не сложно. Но Кэлси не знал этого, потому что обычно они занимались здесь в разное время. В какой-то степени Теодора можно было считать человеком из прошлого Кэлси. Он едва ли мог вспомнить ситуацию, когда говорил с Кордейлом больше десяти минут, но раньше он видел его довольно часто. Намного чаще, чем сейчас, когда он перестал появляться в тех местах (помимо тренировочного зала), где можно было встретить кого-то вроде него, или Ария, или же других рыцарей. Продолжив тренироваться, Кэлси и сам не заметил, как перестал замечать чужие шаги позади себя, не обращая внимания даже на те моменты, когда Тео иногда появлялся в поле его зрения, одаривая своим внимательным взглядом то ли всего Максвэлла, будто пытаясь узнать в нем кого-то, то ли его движения, довольно резкие и поспешные, пускай и умелые, иногда даже впечатляюще умелые. Кэлси был сосредоточен и явно пытался создать впечатление, будто его не существует, хотя вряд ли сам это осознавал. Это было каким-то парадоксом, и этим он упорно занимался последние полгода. Ровняя последнюю использованную кем-то мишень, Тео через весь зал снова взглянул на Кэлси, который, тяжело дыша, выполнял достаточно сложные маневры мечом, который, несмотря на то что и сам был довольно тяжелым, в руках Кэлси казался еще тяжелее. — Ты всегда так напряжен? — спросил Тео, когда Кэлси сделал паузу, опустив меч и прислонив ко лбу тыльную сторону ладони. На этот раз Максвэлл его прекрасно услышал и потому, подойдя к скамье, что стояла рядом, и взяв свой бурдюк, обернулся с какой-то еле уловимой претензией в глазах, по которой нельзя было прочесть, что его больше во всем этом удивляло: то, что Тео с ним заговорил, мешая его занятию, или то, ч.т.о. он ему сказал и как при этом выглядел. Можно было подумать, что они каждый день вот так вот говорили и подобные замечания был нормой. Кэлси не понимал подобных явлений, когда кто-то все время молчал, а в один прекрасный момент решал заговорить, хотя вполне можно было продолжать молчать. Ничего бы не изменилось. Это ведь был Кэлси. Все, что он отлично умел, это портить другим настроение. И не то чтобы он сам от этого слишком расстраивался. Поэтому он привык, что люди не хотят понижать себе настроение пустыми разговорами или бессмысленно тратить свое время, и явно не понимал обратного. Так и сейчас он не понимал, зачем Тео, убрав все оружие и мишени, не уходил, зачем стоял сейчас перед ним, фамильярно упирая в пол острие своего меча и меряя Кэлси немного меланхоличным взглядом. Как будто ему что-то не нравилось, и он хотел это поскорее исправить. — Если я не буду напрягаться, я не смогу так легко управлять этим мечом, — к удивлению Тео все-таки ответил Кэлси, потому что Кордейлу даже успело показаться, что после его взгляда ответа от Максвэлла ждать не стоило. — Я не об этом напряжении говорю, — со слабой усмешкой проговорил Тео, заставив Кэлси, отпив немного воды, снова повернуться и взглянуть на него таким взглядом, который будто говорил о том, что, нет, ему не показалось, они действительно разговаривали.- То, что ты напрягаешь мышцы, это одно. И странно было бы, заговори я об этом. Я про твое внутреннее состояние: ты словно комок нервов. Я наблюдал за тобой все это время… — Зачем? — перебил его Кэлси своим твердым и каким-то мрачным голосом, замерев и глядя на Тео, как судья смотрит на обвиняемого, ожидая услышать оправдания. Кордейл сначала даже растерялся, сбитый с первоначальной мысли таким упорством и претензией со стороны Максвэлла, намереваясь по большей части рефлекторно переспросить, но он все-таки подавил в себе это желание и легко скривил губы, отчего его строгий от природы взгляд стал менее выразительным и более снисходительным. Будто его эта настойчивость насмешила. Кэлси это, разумеется, не понравилось. На него поразительным образом не действовали обаятельные улыбки Кордейла младшего. — Из интереса. Нельзя? — ответил после небольшой паузы Тео, на что Кэлси только закатил глаза, уловив в этом ложь. Он снова припал губами к бурдюку, отвернувшись от рыцаря, который, не скрывая все той же усмешки, выжидал, скользя глазами по хорошо сложенной, пускай и не такой внушающей фигуре брата Шанталь. — Я просто не думаю, что тебе настолько нечего делать, — заявил Кэлси, бросая бурдюк на скамью и снова беря в руки меч.- Так и будешь мешать мне или?.. — Я видел тебя на прошлой вылазке, Кэлси. Ты был в группе Ария, но я все же имел возможность наблюдать тебя в бою, — будто не услышав его, проговорил Тео, и Кэлси не стал его перебивать, хотя его крайне уставшее и безразличное лицо прекрасно говорило за него.- Он не часто посылает тебя с остальными, верно? — Потому что я не умею работать в команде. — Это проблема. Но не такая серьезная, чтобы не задействовать тебя в бою, в котором нужны люди. Сарджент, если ты видел, всегда держится отдельно от группы, когда Арий или я берем его с собой. — Что ты этим хочешь сказать? — не понял Кэлси, немного изогнув свою выразительную черную бровь. Его голубые и немного блестящие глаза смотрелись на его бледном лице в обрамлении черных как смоль волос, как две сверкающих звезды, готовые упасть на любого, кто его потревожит. Они вонзились в Кордейла совсем внезапно, будто предупреждая, но Тео это не напугало и не заставило промолчать. — Я хочу сказать, что ты перебарщиваешь. То, что ты делаешь, это преувеличенная версия того, к.а.к. надо. Я вижу, почему Арий так хочет задействовать тебя в вылазках, и я вижу, почему он этого не делает в полной мере. Твоя техника потрясающе отточена, ты мастерски управляешь мечом и гибок в теле. И это неудивительно. Тебя ведь этому научил Леон, верно? — спросил или же, правильнее будет сказать, уточнил Тео, внимательно глядя на Кэлси и замечая его неоднозначную реакцию. Он вдруг потупил взгляд и плотно сжал губы, будто не хотел все это слушать, однако не сказал ни слова. Одно только упоминание этого имени что-то рушило внутри Кэлси, и урон от этого был таким большим, что это сказывалась и на его внешнем поведении. Кордейл подумал, что все это время был прав, думая, что Кэлси был влюблен и оттого так странно вел себя с тех самых пор, как Леон исчез.- Я еще тогда, на вылазке, заметил, что что-то было не так в том, как ты сражаешься. И сейчас, увидев тебя здесь, я наконец понял, в чем дело. Твоя техника хороша, Кэлси, но она бесполезна против живого соперника, а не мишени… — Она не бесполезна. — Ты оттачиваешь ее, упуская из виду самое главное. — Она не бесполезна, — настойчиво повторил Кэлси, снова поднимая свои тяжелые глаза на Тео и сжимая рукоятку своего меча. Кордейл понимал, что, возможно, где-то глубоко в душе Кэлси очень задевали эти слова, раз уж он так упрямо перечил рыцарю, посмевшему так отозваться о его технике, однако его лицо не выражало ничего, кроме нежелания продолжать эту тему, мрачности и, возможно, чего-то еще — чего конкретно, Тео не знал, но, справедливо будет заметить, что он был одним из немногих, кто вообще улавливал присутствие этого другого «чего-то». — Сразись со мной. Сейчас. Хочу кое-что проверить, — то ли попросил, то ли приказал Тео, кивнув в середину зала и призывая Кэлси пойти за ним. Эта идея пришла ему в голову абсолютно внезапно, спонтанно, и даже он сам ей немного удивился, не говоря уже о Кэлси, который сначала посмотрел на Тео с явной усмешкой, приняв это за глупую шутку, а когда же он понял, что Кордейл вовсе не шутит и действительно ждет его ответа (всем видом показывая, что не примет отказ), его брови взметнулись вверх, а все лицо приняло то ли очень удивленное и непонимающее, то ли даже растерянное выражение.- Отлично, — недолго глядя на Кэлси, произнес Тео и, видимо, руководствуясь правилом «молчание — знак согласия», развернулся, перестав опираться о свой меч, и неспешно прошел в середину зала. Увидь кто из посторонних лицо Кэлси в этот момент, ему бы сразу же предложили роль в местном театре, ибо оно давно так ярко не выражало такой спектр разных эмоций одновременно. Он так и не сдвинулся с места и лишь сузил свои глаза, встретив ими взгляд Тео, когда тот обернулся, заметив, что Кэлси не особо торопится за ним. — Ты издеваешься надо мной? — только и спросил он, пристально глядя на Тео, который, похоже, не понял суть претензии. — Нет. С чего бы? — Ты предлагаешь мне сразиться с тобой, — произнес Кэлси таким тоном, будто Тео сам не расслышал свои слова, сказанные две минуты назад.- Серьезно, Тео? Это глупо, ведь ты… ты… Кэлси не смог подобрать правильных слов. Или же он просто не хотел заканчивать и произносить это вслух, прямо Тео в лицо, ему это казалось странным. Он просто не мог поверить, что кто-то вроде Тео Кордейла вызвал его на сражение, и будь в этом зале еще хоть кто-нибудь, кроме них двоих, этот кто-то тоже был бы поражен этим, Кэлси был уверен. Тео был правой рукой Ария, он был лидером части армии под его началом, одним из самых искусных воинов и рыцарей, кого Кэлси никогда не видел в бою, и то ли по этой причине, то ли по причине своего траура ему еще не доводилось им восхититься так же, как теми, кем он восхищался раньше. Но он был наслышан. Он слишком много слышал про Тео, и потому его вызов сейчас казался не более, чем глупой насмешкой. Кэлси не закончил, но Тео его прекрасно понял, посчитав его неуверенность в себе, несмотря на всю его уверенность в своей технике, довольно странной и неуместной. — Я не предлагаю бой человеку, которого считаю слабее себя, — пояснил, немного повысив голос, Кордейл.- Ты не слабее. Так что воспринимай это как тренировку. Как если бы твоя мишень внезапно ожила, — указав острием меча на мишень, что стояла за спиной Кэлси, Тео склонил голову набок. Заметив на лице Кэлси довольно странное выражение то ли сомнения, то ли недоверия его словам, рыцарь только усмехнулся.- Поясню, Кэлси, ты не можешь отказаться. Считай, это приказ твоего командующего. — Мой командующий — Арий, — без каких-либо особых эмоций произнес Кэлси, все-таки взяв в руки меч и выйдя на середину зала, где встал прямо напротив Тео. — Арий уступит, если я попрошу, — Максвэлл, разучившийся распознавать иронию и понимать глупые (как он считал) шутки, лишь мрачно уставился на сына советника, услышав это, и даже пожелал, чтобы этот бой скорее начался, потому что Кордейл с его непонятными намерениями вводил Кэлси в какой-то ступор, от которого можно было отвлечься с помощью меча. Все-таки это ему сейчас было более знакомо, чем долгое общение с людьми. Особенно с теми, с кем он раньше не общался вообще. Тео окинул Кэлси каким-то оценивающим взглядом, когда он встал напротив него, и, будто чем-то удовлетворившись, легко приподнял уголки своих губ. Он знал, что к концу дня Кэлси был достаточно вымотан, пускай и старался это скрыть. Он был уставшим и не имел никакого желания сражаться сейчас с тем, кого заведомо считал сильнее себя, и именно поэтому он просто не может позволить ему победить. А это значит, он выложится на полную. — Будем сражаться прямо так? Без кольчуги? — уточнил Кэлси, уставившись куда-то в грудь Тео, рельефную и обтянутую одной лишь рубашкой, впрочем, и сам Максвэлл не надел никакого снаряжения. — Да. Просто будем аккуратными. Это ведь не дуэль. Возьмем по деревянному щиту, и этого будет достаточно, — на этих словах Тео прошел в противоположный конец залы и достал из коллекции тренировочного снаряжения два увесистых деревянных щита, после этого направившись к Кэлси.- Бой будет окончен, как только один из нас приставит меч к шее другого. Или же когда щит одного из нас будет расколот, — Тео протянул Кэлси его щит, и тот, не упустив возможности заглянуть в серые глаза Кордейла с такого близкого расстояния, не спеша взял его у него из рук и, примерив его пару раз, схватил покрепче, выставив перед своей грудью. Ему все еще хотелось спросить Тео, что на него нашло и почему он так внезапно решил устроить с ним бой, но ответы на эти вопросы не настолько его волновали, поэтому в конце концов он промолчал, спросив только, когда Тео развернулся, собираясь отойти на нужное расстояние: — Что ты хочешь проверить? — Хочу поставить тебя перед выбором. — Что? — не понял Кэлси, мотнув головой, однако следующее действие Кордейла оказалось для него таким внезапным, что последнее отпущенное им слово застряло у него в горле, ровно как и дыхание, которое, испустив резкий и громкий выдох, прервалось. Тео, успев отойти от Кэлси всего на два шага, вдруг резко развернулся и, подняв свой меч, нанес удар прямо по не ждавшему этого Максвэллу, который благо обладал достаточного быстрой реакцией, даже когда казался абсолютно отвлеченным и ни к чему не готовым, потому он, отпрянув, заслонился щитом, на который и пришелся удар. Не то чтобы его испугала такая внезапная атака со стороны Тео, который, попав по щиту, быстро ухмыльнулся перед тем, как с его лица исчезло расслабленное выражение и легкая улыбка и оно приняло вид, заявляющий о его полной серьезности, — скорее, Кэлси был возмущен и в какой-то степени даже зол, потому что он не понимал мотивов своего соперника. Было не похоже, чтобы Тео хотел его умышленно ранить, поэтому, возможно, он и контролировал свои удары и остановился бы в случае, если Кэлси не поднял бы свой щит, растерявшись, но все равно это не убавило его возмущения наглостью Кордейла. И на этом Тео не остановился. Он, не дав Кэлси опомниться, сразу же стал наносить удары один за другим, встречаясь с поднятым в защите мечом Максвэлла, он наступал на него и менял угол своих ударов, искусно маневрируя мечом так легко, словно дрался с пятилетним ребенком, отличие лишь было только в том, что Кэлси был достаточно ловок и натренирован, чтобы защититься мечом от каждого удара, пускай такой быстрый и напряженный темп изрядно утомлял его. Он и не думал, что так быстро, в первую же минуту, прочувствует на себе огромный потенциал человека, занимающего одно из почетных мест в армии королевства. — Это было нечестно, — заявил Кэлси, выставляя меч перед собой и с большим усилием сдерживая натиск меча Тео, который с характерным металлическим скрипом пытался опустить его меч вниз. — А я и не упоминал, что это будет честно, — сказал Тео, приблизившись к нему и тут же отпрянув, когда Кэлси удалось отвести от себя его меч.- Дерись со мной так, будто ты на поле боя. Будто я твой враг. Неужели ты думаешь, что эти разбойники с Севера, подло именующие себя «рыцарями» и давно позабывшие о чести, предупредят тебя о своем нападении? Думаешь, Рэмингтон, Хэстингс или Лэнгли сделают так перед тем, как обнажат против тебя свои кровавые мечи? — громко, чтобы его было слышно сквозь лязг мечей, произнес Кордейл, перечисляя известные в их кругах имена воинов Севера, расправиться с которыми мечтал, должно быть, каждый рыцарь Нового Эралеона. Кэлси почему-то его слова только больше разозлили, и он, продолжая сдерживать удары Тео, в какой-то момент смог увернуться от одного из них, пригнуться, а затем внезапно ударить его ногой в грудь, решив, что, раз у этого сражения нет четких правил, он может применять элементы рукопашного боя, в котором также был хорош. Это заставило Тео отпрянуть на некое расстояние, позволяя Кэлси выиграть время для того, чтобы выпрямиться, принять нужную позу и, взявшись крепче за свой меч, перейти с защиты в нападение. Это и был тот выбор, перед которым его хотел поставить Кордейл. Ему хотелось посмотреть, какую тактику выберет Кэлси в заданных им условиях и как он ею распорядится. Теодор сказал правду, когда упомянул, что, увидев бой Кэлси с одним ареонцем несколько дней назад на вылазке, что-то в том, к.а.к. он сражался, показалось ему странным. Поэтому ему хотелось посмотреть на этот бой от первого лица, и сейчас он попросту воссоздавал его, чего Кэлси не заметил с первого его удара. Но он все равно очень быстро вышел из себя и стал выкладываться на полную: его меч свистел в воздухе, словно пули, а удары были такими же стремительными, как удары гильотины. Сразу было видно, к.т.о. учил его такой технике, пускай у него и не было того самого почерка, которыми обладали Эйнсворты — Тео вообще никогда не видел человека, более искусно управляющего мечом, чем Леон, — но определенные движения и взмахи Кэлси явно перенял у своего учителя. Он ловко уклонялся от ударов Тео, сдерживал их и отвечал искусными маневрами, правда, в каждом из этих маневров проскакивала определенная эмоция, которая просто не могла остаться незамеченной. Поэтому Кэлси недолго оттеснял Тео, который лишь защищался, приковав свои глаза, казалось, к каждой части тела Максвэлла, даже к его лицу, будто пытаясь прочесть, что у него было на уме в этот самый момент. Кэлси не нравился этот взгляд, и, возможно, он бы даже сказал об этом Тео, если бы тот не ответил на его атаку своей, привлекая внимание к своим движениям. Без всяких сомнений, Тео был достоин восхищения. Он дрался просто превосходно и, казалось, даже не уставая при этом. Его четкие, но легкие удары, плавные движения, то, как высоко он мог поднять свой меч, чтобы нанести удар, и как низко нагибался, чтобы не позволить мечу Кэлси задеть хотя бы один волос на его голове, то, как он сохранял дистанцию, не давая Максвэллу приблизиться к себе, — все это было достойно аплодисментов, даже его холодные, но цепкие глаза, которые за время боя ни разу не оторвались от Кэлси, даже когда на его лицо падали волосы, с которых еще в самом начале слетела удерживающая их лента. Шоколадные, длинные и прямые — волосы были гордостью Тео — они взметались вверх при каждом резком движении и рассыпались водопадом по его плечам, когда он замирал. Засмотреться на них хотя бы на секунду (что было достаточно легко) означало пропустить удар и лишиться меча, ведь Тео следил за глазами соперника и непременно воспользовался бы этим. Кордейл младший был одним из тех людей, которые в бою выглядели так, будто они были рождены именно для этого. И даже если в обыденной жизни они могли сливаться с толпой, никак не выделяясь, то в сражениях на них просто невозможно было не обратить внимание. Сливаясь со своим оружием и грациозно повторяя все его движения, они вдруг становились самыми красивыми людьми на свете, и т.а.к.у.ю. их красоту редко что могло испортить. Кэлси видел не много таких людей за всю свою жизнь. В какой-то момент он даже подумал, как же в бою выглядит он сам? Как он выглядел прямо сейчас, нанося удары своему противнику, оттесняя его назад и заставляя неустанно отклоняться от своего меча? Вряд ли так, как Тео. Бой продолжался не так много времени. В какой-то момент Тео перестал уклоняться и перешел в наступление, но в этот раз все было по-другому. Все его движения внезапно стали быстрее, из-за чего Кэлси было довольно трудно за ними следить, а удары его меча были в несколько раз сильнее, чем прежде, поэтому, отражая их, у Максвэлла от напряжения начала подрагивать рука, в которой был зажат меч. Кэлси пытался атаковать, но Тео замечал и пресекал все его маневры, он пытался подстроиться под его темп, но, как только у него получалось отклоняться, разворачиваться и нагибаться так же быстро, как и у Кордейла, его сосредоточенность мгновенно спадала. Это все невероятно злило Кэлси и попросту выводило из себя, пускай он с самого начала прекрасно понимал, что, что бы ни говорил этот проклятый рыцарь, он все равно был сильнее него. Тео видел эту трещину, образовавшуюся между Кэлси и его противником — Тео заметил ее еще тогда, на вылазке, правда, в тот раз Максвэллу повезло чуть больше, ведь его соперником не был Тео Кордейл, и решив, что это нужно было кончать, он, как только представилась возможность, надавил на Кэлси своими ударами и в какой-то момент (Кэлси даже сам не успел осознать, когда это произошло) выбил меч у него из рук, а сам вдруг пропал из поля зрения Максвэлла, который, опешив и остановившись, успел сделать лишь один вдох перед тем, как что-то вдруг заставило его вытянуть шею и поднять голову. Острие меча Тео легонько коснулось его шеи, однако ощутимо зажимая его в тиски и лишая возможности пошевелиться, и в этот же момент Кэлси почувствовал тяжелое дыхание Кордейла где-то позади, в своих волосах, понимая, что каким-то образом, не отрываясь от него глазами, он все-таки смог потерять его из виду. Одной рукой Тео держал меч у шеи своего опустошенного противника, а вторую он положил на самое острие своего меча по другую сторону от рукоятки, тем самым заключая его в ловушку и заставляя его голову вынужденно приподняться. Кэлси отпустил рукой свой щит, и он с громким стуком коснулся пола точно так же, как и щит Тео минуту назад. Он обреченно и как-то устало прикрыл глаза, явно не довольный таким раскладом, но в большей степени раздраженный непониманием того, ради ч.е.г.о. это все было, и спустя несколько секунд услышал позади себя короткий вздох. — Этого мало для человека, который учился у Леона. Если бы это было реальное сражение, ты был бы уже мертв, — произнес Тео, заставляя лицо Кэлси невольно напрячься, а его дыхание внезапно сбиться, будто его резко ударили в грудь или в живот. Он почувствовал, как холод от острия ножа на его шее вдруг пропал, и, когда Тео отошел от него, опуская меч и разминая немного уставшую руку, Максвэлл выдохнул и, нагнувшись вперед, уперся руками о свои колени, пытаясь успокоить тяжелое дыхание. — Это было бесполезно, — только и произнес он, и Тео снова услышал его тяжелый и равнодушный голос, от которого он во время этого эмоционального боя успел отвыкнуть. — Ты можешь лучше хранить память о нем, — сказал Тео, вставляя свой меч в ножны и закрепляя их после этого на своем поясе. Все это время он продолжал смотреть на Кэлси, который, выравнивая свое дыхание и так и не подняв головы, вдруг усмехнулся, заправив прядь длинных волос за ухо. — Хранить память…- повторил Кэлси, выпрямляясь и утирая рукавом своей рубашки лоб.- Словно он умер. Взгляд Тео вдруг дрогнул, и он перевел глаза на бурдюк с водой, что держал в своих руках, как если бы услышал что-то неприятное или же печальное, чего никак не ожидал услышать. — Ты действительно думаешь, что… — Его тело так и не нашли, — перебил его Кэлси таким твердым голосом, что Тео действительно замолк, не попытавшись продолжить свою мысль. Он снова взглянул на Кэлси, только на этот раз встретившись с его мрачными и прохладными глазам, выражавшими какой-то внутренний протест. Это удивило Тео, ведь он говорил точно так же, как и Дафна Эйнсворт, не желавшая отпускать мысль о возвращении или поисках своего брата, даже спустя все это время. Что бы она ни говорила принцу Леандру и остальным по поводу того, что ей пора было принять смерть Леона, и пускай она уже спокойнее принимала соболезнования, приносимые другими людьми, она все равно ни на секунду не отпускала мысль о том, что Леон жив, и это было заметно всем. Тео не знал, что Кэлси думал о том же самом. Что он до сих пор не сумел отпустить Леона и слепо верил во что-то, обвиняя всех вокруг в его пропаже. И что эти мысли причиняли ему боль, которая была слышна в его голосе в такие моменты. Он вообще мало что знал о Кэлси, но то, что он узнал сейчас, сказало о многом. И не все из этого оказалось приятным. — Как я и сказал, твоя техника боя бесполезна, Кэлси, — перевел тему Тео, не желая погружать Максвэлла глубже в его размышления о Леоне, который все еще жил внутри него каким-то больным образом.- Не так категорично, как я думал до этого, но… — О, пожалуйста, — попытался прервать его Кэлси, нагибаясь и поднимая с пола щиты.- Ты силен, и ты победил меня. Вряд ли дело в моей «бесполезной» технике. — Видишь ли, в ч.е.м. дело, Кэлси, — ничуть не смущенный резким ответом Максвэлла, произнес Тео, приблизившись к нему и складывая руки на груди.- Твой потенциал очевиден всем. Это прекрасно замечает и Арий, и старшие. Тристан Гамильтон постоянно говорит о том, что ты обладаешь очень аккуратной техникой, продуманной и четкой. Красивой, если можно так выразиться, — Кэлси обернулся, на мгновение взглянув в глаза Тео, которого, похоже, не ожидал увидеть в двух шагах от себя. Он также не ожидал услышать от кого-то, вроде Теодора Кордейла, что его техника была к.р.а.с.и.в.о.й. Сам Кэлси вкладывал многое в это слово, особенно когда оно касалось описания боя или техники. Красивая техника боя была у Леона, ею обладали Дафна, Арий, принц Леандр, Илай Элдридж, сам Тео… но Кэлси… разве это было правдой? Не то чтобы его так задели слова немного раздражающего его своей навязчивостью Тео и не то чтобы он придавал им большое значение, однако это удивило его. Кордейл заметил это недоверчивое выражение на его лице и поспешил подтвердить свои слова.- Я сказал правду. Многие, кто за всей твоей отталкивающей броней безразличия замечают то, как ты сражаешься, так говорят. Техника действительно хороша, но ты предсказуем, Кэлси. Слишком предсказуем, поэтому тебя оказалось так легко победить. А все из-за того, что ты пытаешь внутренне освободить себя с помощью меча, вкладывая в него свои переживания. Приемы и удары человека, движимого эмоциями, а не стратегией, очень легко предсказать. На войне это недопустимо. Начнешь выпускать свои эмоции во время боя, начнешь злиться, что-то вспоминать, расстраиваться, раздражаться или же мстить — сразу же проиграешь, — Кэлси, который, отвернувшись, подпоясывал свою рубашку широким ремнем, который сразу очертил его фигуру, на мгновение замер, прежде чем надеть на себя длинную накидку.- Драться нужно хладнокровно, — продолжал Тео, видя, что он его слушает, пускай и делает вид, что всего лишь ждет, пока он закончит, — ни о чем не думая в этот момент. Как это делает Арий или Сарджент. Как это делал Леон. Услышав это, Кэлси, похоже, не выдержав, схватил свои ножны и быстро направился мимо Тео на выход из зала, свет в котором уже стал довольно тусклым из-за глубоко вечера. Однако Кордейл, заметив его порыв, только качнул головой и перехватил его руку, взяв его за локоть, как только они поравнялись, и тем самым остановил его, что даже удивило Максвэлла, который, резко замерев, опустил взгляд на руку Тео, которая в этот момент его медленно отпустила. — Ты никогда не будешь владеть мечом лучше, если не изменишь что-то внутри, — негромко сказал Тео, попытавшись еще раз до него это донести, ведь он видел, что это было большой проблемой, с которой Кэлси даже не пытался бороться, возможно, не замечая ее. — Мне не нужны твои советы, Тео, — чересчур спокойным и даже ровным голосом ответил ему Кэлси, встретившись с глазами Кордейла, которые при таком свете казались невероятно темными. Он отошел от него на несколько шагов, но уже не так стремительно, как минуту назад, видимо, осознав, что до этого он вспылил, сам не понимая, почему. Видимо, он слишком долго не испытывал каких-то сильных эмоций. — Нужны, — возразил Тео, скривив губы в ухмылке, — и тебе не следует быть таким грубым со мной. Ведь я один из немногих, кто не думает, что ты совсем законченный случай и с тобой лучше не разговаривать. Эти слова, видимо, как-то по-особенному подействовали на Кэлси, потому что он вдруг остановился и резко обернулся, так внимательно, но с такой претензией посмотрев на Тео Кордейла, что тот попросту не мог не усмехнуться. — Тебя обижает это? — спросил он, не отрывая от него своих глаз.- Обижает, что люди думают о тебе? Губы Кэлси на мгновение дрогнули, что Тео счел попыткой ухмыльнуться или же усмехнуться, но затем его лицо снова приняло свое обычное выражение, разрушая все мысли, появившиеся до этого у Кордейла в голове. — Ты серьезно думаешь, что после всего произошедшего меня действительно э.т.о. обижает? Что это вообще может меня обижать? Если бы меня это «обижало» или хоть как-то, даже совсем немного задевало, возможно, я бы не вел себя так, — ответил Кэлси, пожимая плечами.- Можешь считать меня после этого каким угодно. Равнодушным, глупым или злым. Не волнуйся, ты не обидишь меня. После этих слов Кэлси развернулся и ушел, не дожидаясь, пока Тео снова его остановит. Но Кордейл не собирался этого делать. Он лишь проводил его своим внимательным взглядом, о чем-то глубоко задумавшись, а затем даже немного улыбнулся, как бы иронично это ни выглядело сейчас. Просто Тео помнил прежнего Кэлси. И тогда он не обращал на него никакого внимания, воспринимая все его улыбки, громкий голос и такое же «громкое» поведение как должное. И только с недавних пор, иногда глядя на Кэлси, он понимал, как ему (ровно как и многим другим) не хватает его улыбки. Особенно тогда, когда из-за плохой ситуации на фронте больше никто не улыбался просто так, как раньше это делал Максвэлл. Кордейл вовсе не считал Кэлси злым. И тем более глупым. В какой-то мере отчаявшимся и запутавшимся — может быть. Но не злым, нет.