No more tears in my Castle

Сейчас. В таверне на центральной улице Карлия всегда было довольно шумно и даже тесно, особенно после того как на город опускалась тьма, потому что ее двери не закрывались до поздней-поздней ночи, служа чуть ли не единственным пристанищем на этой улице для тех, кого ночь не забирала в свой сонный плен. Разговоры, доносившиеся со все сторон, смешивались со смехом и тихим бормотанием и превращались в один гулкий поток, в котором невозможно было что-либо разобрать и от которого немного болела голова. Эсме даже поморщился, подняв руку и прислонив холодные пальцы к пульсирующему виску, на какое-то время прикрыв и глаза. Его голова утопала в глубоком капюшоне черной мантии, которую Эсме надел не только потому, что на улице моросил дождь, но и потому, что не хотел привлекать к себе много внимания, предпочитая сделать все, чтобы его никто не узнал: ему не хотелось, чтобы кто-то обсуждал то, где видел Эсме Дерозье этой ночью. Единственным человеком, который более-менее знал Эсме, ну или просто понимал, кем он являлся, был хозяин таверны, который считал своим долгом знать каждого, кто переступал порог этого места. Никто, кроме него, больше не обращал внимания на сидящего за небольшим столиком у окна человека, лицо которого было наполовину закрыто капюшоном. Ну или, по крайней мере, так казалось самому Эсме, который и сам не особо не смотрел на других, прозрачным взглядом глядя куда-то в сторону и медленно стуча немного подрагивающими пальцами по столу. — Все в порядке? Кажется, будто ты вовсе не здесь. Эсме не заметил, как к нему подошел хозяин таверны, поэтому внезапный посторонний голос рядом его немного смутил и заставил насторожиться. Он медленно повернул голову и посмотрел вверх, на высокого мужчину, который замер в ожидании его ответа. Но Эсме не знал, что ему отвечать. Его будто действительно здесь не было. — Нет… то есть да. Все в порядке, — мотнув головой, произнес Дерозье.- Лучше налей мне еще, — указав пальцем на пустую кружку, что стояла рядом с его рукой, добавил он. Резкий запах алкоголя ударил его в нос. Вообще-то, он собирался выпить совсем немного, просто чтобы стало немного легче и голова перестала болеть от всего того, что в ней происходило, но в этот раз это почему-то давало обратный эффект. Становилось только хуже, и Эсме не знал, что ему делать.- Спасибо. — Всегда рад. Я не часто вижу здесь таких, как ты, в такое время. Под «такими, как Эсме» хозяин таверны подразумевал рыцарей и воинов цитадели, которые действительно очень редко появлялись здесь ближе к ночи. Да и сам Эсме не имел привычки ходить сюда в такое время, он вообще не бывал здесь так часто. Но сегодня ему не спалось. В последнее время он просто ненавидел ночи, это ужасное время, когда невозможно было отвлечься и в голову лезло все то, от чего он так старательно избавлялся днем. После произошедшего в лесу несколько месяцев назад только некоторые ночи были немногим лучше других, и, как ни странно, в них всегда фигурировал человек, который превратил тайну Эсме в способ заставить Дерозье ему принадлежать. В каком-то смысле. Сейчас же это казалось Эсме полный бредом, невероятной чушью, безумием, в котором ему было стыдно признаться даже самому себе. Он был полностью раздавлен тем, кем являлся. Эсме снова начал сниться тот самый сон, в котором Делайл один за другим убивает рыцарей, а затем смотрит на него так, словно ждет благодарности за то, что только что устроил ему представление. Со временем в этом сне что-то начинало меняться, например, сейчас Эсме уже не смотрел на эти кровавые убийства, а пытался вмешаться и спасти всех, однако из этого ничего хорошего так и не получалось. Не важно, что он пытался сделать, не важно, как именно кончался этот сон, Эсме больше не хотел его видеть. Никогда. Каждый раз, просыпаясь среди ночи, ему отчаянно хотелось закричать, чтобы кто-нибудь его услышал и помог навсегда избавиться от этого сна. Сказал, что нужно было сделать. Или же навсегда стер это из его памяти. — Да, он очень хорош. Я бы сказал, у него есть все данные, чтобы отличиться и войти в историю. — Ему это дано от природы. То, что он родился в такой семье, определило его… Эсме оторвал взгляд от окна и перевел его на двух мужчин, которые в вальяжных позах сидели за соседним столиком и курили сигары, от резкого запаха которых у Дерозье даже голова закружилась. Один из мужчин, заметив его взгляд, посмотрел на него в ответ, и Эсме резко отвернулся, поправив капюшон и сжав рукой холодную кружку. — Жду не дождусь увидеть его на турнире. Уверен, это будет запоминающееся зрелище. — Точно. Надо будет прийти и посмотреть, что в нем такого… Дерозье казалось, что все разговоры, которые он слышал, были о нем. Что в.с.е. говорили о н.е.м, пускай он и понимал, насколько это ненормально могло прозвучать и что глупо было так думать. Просто, появляясь где-то, он был готов к тому, что непременно услышит разговоры о себе. Услышит, каким он был способным и потрясающим, как ловко он владел своим мечом, как много он знал, как не страшно было кому-то доверить ему свою жизнь. Настоящая гордость семьи. Младший сын, который обязательно должен был всех поразить. Отец Эсме и сам говорил о нем так часто, будто его целью было рассказать о потрясающих способностях сына как можно большему количеству людей и тем самым просто не оставить Эсме выбора, загнать его в ловушку, в которой ему в любом случае п.р.и.д.е.т.с.я. доказать всем, что все эти слова были правдой. Он всегда слабо улыбался, когда слышал подобные разговоры, или молча кивал, подтверждая сказанное, но внутри у него все сжималось до размера кулака от этих слов. Больше всего Эсме не любил, когда о нем говорили. Всю свою жизнь он выслушивал о себе от кого угодно, только не от себя самого. В таверне вдруг стало так душно, что Эсме почувствовал себя неважно, решив, что, если он сейчас же отсюда не выйдет, с ним случится что-то ужасное прямо у всех на виду. Его сердце забилось так быстро, что дыхание сбилось, а к горлу подкатила тошнота — то ли из-за выпитого алкоголя, то ли из-за того, как сильно он сдерживался, чтобы не дать волю захлестнувшим его эмоциям. Алкоголь действительно действовал на него странным образом. Обычно Эсме все держал в себе, не позволяя этому выйти наружу, если это, конечно, не была злость или же гнев, чему он давал полное право завладеть собой, но сейчас ему казалось, что он в любой момент мог рассыпаться на кусочки, и многочисленные попытки взять себя в руки, сопровождаемые новой дозой алкоголя, совершенно не действовали. Выйдя из таверны на подкашивающихся ногах, Эсме закутался в мантию, покрепче сжимая руками свои плечи и будто уговаривая себя успокоиться и унять эту внутреннюю ни на что не похожую дрожь. С ним это случилось впервые. Казалось, будто дрожало не его тело, а нечто большое, но легкое, хрупкое, что находилось внутри него. Эсме решил, что просто устал. Это была обычная усталость, вот и все. Он устал не спать по ночам, устал врать, что он вовсе не пьет алкоголь, устал изо всех сил стараться казаться примерным, хорошим воином, когда как на самом деле он знал, насколько это было далеко от правды. Он ненавидел то, каким стал за это короткое время. Да, Эсме всегда был трусом. Но сейчас он казался себе униженным, раздавленным и свихнувшимся на голову трусом, у которого впереди было довольно сомнительное будущее, если оно у него, конечно, вообще было. Эсме ненавидел себя таким, а для такого гордого человека, как он, ненависть к себе была подобна разрушению и смерти. Он просто не понимал, в какой момент его жизнь превратилась в то, чем она сейчас была. В какой момент все стало настолько плохо? Когда он потерял хотя бы малейший контроль над происходящим и позволил всему зайти настолько далеко? Настолько, что каждая вылазка казалась ему хуже другой, а о его тайне могло стать известно всем в любой момент. Настолько, что даже это заботило его меньше, чем какие-то глупые слова, которые никак не получалось выкинуть из головы. Из-за этих самых слов ко всему плохому, что случилось, прибавилось еще и осознание того, что он отдавался человеку, который преследовал лишь одну цель — унизить его. Странно, когда Эсме вообще начал думать, что это могло быть не так? Будто решив, что эти мысли не до конца его добили, Эсме подумал о том, кого предавал все это время. Кого старательно избегал, боясь, что ему станет известно о том, что произошло, боясь, что он станет смотреть на него с отвращением или же презрением. Эсме предал его два раза: когда оказался трусом и когда переспал с человеком, который на самом деле за что-то его ненавидел. Он не знал, почему второе каким-то образом относилось к Ричарду, но это тоже было причиной того, почему он не мог долго смотреть ему в глаза. Эсме будто все еще чувствовал себя ответственным за те слова, которые когда-то ему сказал, и чувствовал себя отвратительно из-за этого. Было больно, впервые так больно, и хотелось сказать об этом. Хотелось открыть рот и произнести эти слова, но Эсме лишь сильнее сжал челюсти и губы, тяжело переводя дыхание и смаргивая выступающие на глазах слезы, которые он почему-то не мог остановить. Зайдя в ворота цитадели, Эсме и сам не заметил, как прошел то здание, в котором находились его покои; ноги сами привели его к следующему, заставили подняться на определенный этаж и остановиться у определенной двери. Он постучал в нее так громко и так лихорадочно, что сам испугался этого звука, но остановить руку все же не смог. — Эсме? — Ричард открыл дверь, совершенно не ожидая увидеть его на пороге своих покоев. Он улыбнулся, пускай изначально был настроен очень негативно из-за того, что кто-то решил снести дверь в его покои в такой поздний час. Однако эта улыбка сползла с его лица, как только Эсме вместо ответа поднял голову, посмотрев на Ричарда красными от слез и растерянными глазами. На Эсме был надет капюшон, но Ричард все равно заметил, что его лицо было вовсе не похоже на всегда спокойное и слегка надменное лицо Эсме Дерозье. Казалось, будто он не совсем понимал, куда он пришел и кто стоял прямо перед ним, поэтому Ричард обеспокоено протянул к нему руку, думая, что он в любой момент мог просто упасть, потому что был очень бледным и выглядел немного отрешенно. Когда Ричард коснулся его, Эсме зажмурился, и его потрясающе красивое лицо дрогнуло. Блумфилд оторопел. Он никогда раньше не видел его таким. Эсме плакал так сильно, что едва мог дышать, из-за чего постоянно делал глубокие и резкие вздохи, прислонив руку ко рту и будто пытаясь хоть как-то это скрыть. — Ричард, я… я не хочу так больше… — Все хорошо… хорошо. Зайди внутрь, давай, идем, — пробормотал Ричард, собравшись и приобняв Эсме рукой, чтобы завести его в покои. Дерозье поддался, почувствовав опору из-за того, как сильно Блумфилд сжимал его плечо, и на ватных ногах проследовал за ним, тыльной стороной ладони пытаясь утереть со своего лица слезы, но они все бежали по его щекам, отказываясь ему подчиняться. — Я должен был сказать тебе сразу, я должен был… — Ничего, — все так же очень тихим и успокаивающим голосом пробормотал Ричард, — ничего, сделай глубокий вдох. Присядь, вот так, — он надавил на плечи Эсме, посадив его на свою кровать, а сам подошел к своему столу, слушая его всхлипы и прерывистое дыхание у себя за спиной и даже не представляя, что могло произойти, но понимая, что, чем бы оно ни было, это было достаточно серьезно, ведь вовсе не любая неприятность могла заставить Эсме почувствовать себя т.а.к. да еще и показать это кому-то. Ричард налил из графина воды и протянул стакан Эсме, но тот лишь покачал головой, склоняясь над своими коленями и роняя на них слезы.- Все хорошо, просто выпусти это. Станет легче, обещаю, — практически прошептал Блумфилд, опускаясь на пол прямо перед Эсме. Он снял с его головы капюшон, медленно поправив ему волосы, и положил руки ему на колени, заглянув в перекошенное будто от настоящей, физической боли лицо. Заметив, что кровать, на которой сидел Эсме, была расправлена, а рубашка, видимо, наспех надетая Ричардом, была распахнута и обнажала его грудь, Дерозье стало еще больше не по себе: он подумал, что разбудил его, но Блумфилд, заметив это, лишь покачал головой, внимательным взглядом изучив его лицо.- Эсме… ты пьян? — спросил он, учуяв запах спиртного. — Нет… да… я не знаю. Кажется, что нет, но… но я не могу остановиться, — на выдохе, будто сдавшись, проговорил Эсме, отстранив руку от своего лица и демонстрируя Ричарду свои слезы и, вероятно, имея в виду именно их. Ричард снова молча протянул Эсме стакан с водой, видя, как тому было сложно дышать, и на этот раз Дерозье взял его в руки, поднеся к своим губам. По его глазам, медленным движениям и состоянию было совершенно понятно, что он действительно был пьян, но, на самом деле, Блумфилд не придал этому большого значения и вовсе не разозлился. Это только доказало ему, что все и вправду было плохо, иначе он не сделал бы этого. Ведь Эсме не любил алкоголь, его воротило от одного только запаха спиртного. — Эсме, что с тобой произошло, пока меня не было? — спросил Ричард, не отрывая от него своих беспокойных глаз и не переставая поражаться тому, что видел. Лицо Эсме, которому мог бы позавидовать любой, кто его видел, было красивым даже сейчас, когда было опухшим и красным от слез, потерянным и уже не таким идеальным, как раньше. Эта уязвимость, скользившая в его лице, красила Эсме, но Ричард не мог спокойно смотреть на его слезы — ему хотелось сделать все, чтобы он больше не чувствовал себя так и никогда больше не проронил ни слезы. По правде говоря, Ричард догадывался. Он догадывался, что что-то было не так, что что-то произошло, но из-за улыбок Эсме и этого навязчивого ощущения спокойствия, которое преследовало Ричарда каждый раз, когда Дерозье оказывался рядом, он никак не мог понять, кажется ли это ему или нет. Если Эсме хотел что-то скрыть — он делал это потрясающе. Его поведение не казалось Ричарду странным (не считая той странной дружбы с тем самым нагловатым рыцарем), а легкость, сквозившая в его словах и улыбках, только больше создавала ощущение того, что все было в порядке, как и прежде. Блумфилд начал догадываться, что что-то было не так, потому что стал замечать, что чувствует себя странно, когда смотрит на Эсме. Как если бы что-то изменилось в его взгляде или же в движениях, в том, как он смотрит на других и как тяжело вздыхает, заламывая пальцы, когда думает, что его никто не видит. Ричарду казалось, что он помнил Эсме другим. Дерозье не просто изменился — он старательно делал вид, что это было неправдой. — Я сделал нечто ужасное, — тихим и дрогнувшим голосом проговорил Эсме, качая головой, — и я больше не могу держать это в себе. Особенно сейчас, когда ты… рядом, и я постоянно думаю о том, что ты видишь меня совсем другим, совсем… не тем. — Каким я должен тебя видеть? — снисходительно спросил Ричард, выгнув бровь.- Закрой глаза и сделай глубокий вдох, станет легче говорить. Эсме сделал так, как сказал ему Ричард, закрыв глаза и с трудом задержав дыхание, постаравшись расслабить напряженное лицо. На удивление, ему действительно стало легче, но только физически, казалось, будто мышцы всего тела перестали наконец сжиматься в спазмах. Дерозье молчал какое-то время — прошла минута, а затем и другая — и Ричард спокойно и терпеливо выжидал, осматривая его лицо. В какой-то момент ему даже показалось, что Эсме совсем успокоился, потому что он перестал всхлипывать, а пальцы его рук перестали дрожать. — Я их предал. Однажды на вылазке я всех предал, — проговорил Эсме, почувствовав себя просто ужасно от того, что собирается сказать. Он посмотрел на Ричарда, который внимательно, но вовсе не строго вглядывался в его глаза, которые снова блеснули, потому что он вспомнил тот самый день, и те ужасные ощущения, преследовавшие Эсме с тех пор, снова захлестнули его.- Там была засада, и нам было приказано скрыться, потому что нас было слишком мало. Но у тех рыцарей не получилось… они просто не успели, и их… Эсме не закончил, потому что его голос дрогнул, и он снова зажмурился, роняя слезы себе на колени. Ричард, не особо понимавший, куда он клонит, и даже не ожидавший, что разговор примет такой оборот, лишь поднял руку, собираясь взять ею руку Эсме, но вдруг остановился и, пока тот не заметил, снова опустил ее на кровать, рядом с коленом Эсме. На Дерозье было больно смотреть. Казалось, что он внутренне проживал эту трагедию снова и снова, но никогда по-настоящему не давал себе действительно ее прочувствовать и впустить в себя эмоции, от которых обычно скрывался. — Эсме? — Он убил их… наемный убийца Севера, он их просто уничтожил, одного за другим, не оставил им ни единого шанса… в одиночку, — последнее Эсме произнес намного тише, практически шепотом. Его глаза, прикованные к одной точке, даже сейчас выражали шок и еле уловимый страх.- А я ничего не сделал, чтобы им помочь. Я мог. Но вместо этого я лишь… оцепенел от страха, — Эсме медленно обнял себя руками, ненадолго сжав ими свои плечи.- Поэтому просто спрятался и надеялся, действительно надеялся, что меня не найдут. И смотрел. Я просто смотрел, как их убивают, — Дерозье прикрыл глаза, проведя пальцами по векам, немного неаккуратно и вовсе не бережно, из-за чего на них появились красные разводы, а на нижних веках даже небольшие ссадины из-за того, что он постоянно утирал слезы рукавом рубашки. Ричард молчал, и Эсме знал, что он на него смотрит. Смотрит своими пристальными платиновыми глазами и, похоже, даже не знает, как реагировать на сказанное им. И Эсме было страшно открывать глаза, чтобы увидеть, к.а.к.и.м. взглядом он на него смотрел. Это было еще страшнее, чем сказать кому-то эту правду. Слова действительно ничего не изменили для него. Он не почувствовал себя лучше, и легче ему точно не стало от того, что он наконец это произнес. Казалось, это был тупик, ловушка, из которой невозможно было выбраться.- Ты говорил мне это, — наконец взглянув на Ричарда, проговорил Эсме, и именно эта фраза прозвучала так, будто ему было физически больно ее произносить.- Ты говорил мне не связывать мою жизнь с этим, ведь это не мое, это не то, чем я должен заниматься. Ты никогда не говорил, что я не преуспею в этом из-за своей трусости и слабости. Но ты ведь знал это, верно? — Все, что я имел в виду, это то, что есть люди, которые просто не рождены для оружия и войны. Мне казалось, что ты один из этих людей, — не дожидаясь, пока Эсме закончит, произнес Ричард так спокойно, будто его вовсе не злило то, в чем Дерозье ему только что признался. — Да. Но я не послушал тебя. Я не мог перечить своему отцу, и я поплатился за это, столкнувшись с настоящей опасностью, — ответил Эсме, покачав головой и снова поднеся руку к глазам, чтобы утереть слезы, но Ричард перехватил его запястье, не дав ему это сделать и решительно опустив его руку на кровать. Ему показалось, что тонкие, почти прозрачные веки Эсме попросту не выдержат еще одной злостной попытки избавиться от слез.- Я трус, Ричард. Трус, который не смог никому помочь. — Поэтому ты меня избегал? — Я не мог смотреть тебе в глаза, потому что… ты знал об этом, ты обо всем знал. Но просто столько времени… я здесь, и я среди лучших. Они все так говорят, — Эсме встретился глазами с Ричардом, немного поморщившись. Его голова просто раскалывалась, но он старательно игнорировал эту боль, прекрасно понимая, чем она была вызвана.- Но я ужасен. По-настоящему ужасен, и мне не хотелось, чтобы ты узнал об этом, ведь я убеждал тебя в обратном. Ричард покивал, глубоко вздохнув, и встал, чтобы налить Эсме еще воды. Затем он снял с него промокшую под дождем мантию, помогая ему разобраться в его запутанных движениях, и не спеша повесил ее на стул. Все это время Эсме смотрел куда-то в пол, на котором, если он совсем не моргал, появлялись черные круги, из-за которых становилось только хуже, поэтому, когда Ричард снова опустился на пол прямо перед ним, Дерозье внимательно на него посмотрел, чтобы убедиться, что ему это только казалось. — Почему ты молчишь? — с трудом сглотнув ком в горле, практически шепотом спросил Дерозье, переводя взгляд с одного глаза Ричарда на другой. Его сердце замирало от этого невыносимого молчания. — Потому что мне нечего сказать, Эсме. Никогда не знаешь, что война может сделать с людьми, — проговорил своим бархатным голосом Ричард, взяв у Эсме из рук пустой стакан и поставив его на пол.- Кто-нибудь еще об этом знает, Эсме? — Нет, — с хрипотцой после недолгой паузы ответил Дерозье, решив ничего не говорить Ричарду про Илая. Что бы ни произошло, это все еще оставалось между ними, и ему не хотелось, чтобы Блумфилд узнал про то, что происходило между ним и Элдриджем все это время. Эсме это казалось неправильным, к тому же, у него язык не поворачивался сказать об этом вслух. Как и произнести сейчас имя Илая. Это бы его только больше расстроило.- Никто. — Это случилось давно? Та самая вылазка? — Да… или же нет. Месяцы назад. — Боже, почему ты не сказал мне об этом раньше? — с непониманием спросил Ричард, не давая Эсме отвести от себя взгляд. — Потому что я не хотел вызывать у тебя отвращение, — произнес Эсме таким голосом, будто бы это было так очевидно.- Ты появился так внезапно, и я запаниковал. Я был не готов к тому, что после того, что я сделал, мне придется смотреть тебе в глаза. Ричард хмыкнул, качнув головой, и молча уставился на Эсме, пытаясь понять, что все это время происходило в его голове. Этот человек действительно отличался от того Эсме Дерозье, которого Ричард всегда знал, но это не делало его хуже или же лучше. Он просто был немного другим, даже несмотря на то, что страх перед убийствами и войной так никуда и не делся и даже привел к необратимым последствиям и личной трагедии. И Эсме придется жить с этой трагедией, она будет всплывать в его памяти на каждой вылазке и, судя по его уставшим и пьяным глазам, еще и каждую ночь. Поэтому Ричард не хотел ничего усложнять. К тому же он просто не мог. Единственное, чего Блумфилд так и не смог понять, это как Эсме держался до этого, так никому и не сказав? Ведь вопреки всем ощущениям и убеждениям, всегда было легче справляться с секретом, когда о нем знал кто-то еще, как бы абсурдно это ни звучало. Особенно если это были больные, серьезные и очень страшные секреты. Ведь в этом случае кажется, что в этом были замешаны оба, пускай второй лишь согласился хранить эту тайну. Кто-то еще всегда знал. Кто-то еще понимал. — Я покажу тебе кое-что, — вдруг прервав тишину и поднявшись на ноги, проговорил Ричард. Эсме, перестав смотреть в одну точку отсутствующим взглядом, поднял глаза, проследив за ним и увидев, как Ричард подошел к столу и, взяв одну из книг, что лежали на нем, открыл ее, медленно пролистав. В какой-то момент он резко остановился и достал что-то меж страниц, положив книгу обратно и продемонстрировав Эсме кусок бумаги квадратной формы, судя по всему, сложенный в несколько раз. Дерозье непонимающе посмотрел на то, что Ричард держал между указательным и средним пальцами, все пытаясь что-то произнести, однако слова так и не шли ему на ум, как если бы он попросту их забыл. Тогда Ричард, слабо усмехнувшись и растянув губы в улыбке, подошел к нему, вложив этот бумажный квадратик, кажущийся невероятно хрупким, прямо в руки Эсме.- Узнаешь? — Это письмо, которое я написал тебе, — неподвижными глазами глядя на то, что лежало в его руках, вполголоса произнес Эсме еще до того, как попытался развернуть этот лист бумаги и проверить. Ричард ничего не ответил, сложив руки на груди и наблюдая за тем, как слабо подрагивали опущенные ресницы Эсме. У Дерозье перехватило дыхание, когда он попытался развернуть действительно хрупкий и немного помятый лист бумаги, аккуратными движениями расправляя его концы. Да, это точно было оно. То самое письмо. У Эсме не возникло ни малейшего сомнения в этом, пускай он даже и не предполагал, что Ричард собирался показать ему именно его. Увидев свой размашистый, но аккуратный почерк, с губ Эсме сорвался короткий вздох, и он прикрыл глаза на какое-то время, прежде чем еще раз взглянуть на строчки, которые когда-то писал. Казалось, что он все еще видел некоторые погрешности и неровности своего почерка, которые появлялись из-за того, что его пальцы дрожали от волнения, когда он писал это. — Ты хранишь его…- не веря в свои же собственные слова произнес Эсме, поднимая глаза и взглянув на Ричарда, который лишь пожал плечами, описав глазами комнату. — Не мог же я выкинуть его, — Блумфилд произнес это так, будто это было слишком очевидно для того, чтобы говорить об этом. Однако для Эсме это не было так очевидно. По правде говоря, он до сих пор не мог поверить, что снова держал это письмо в своих руках спустя столько лет. Что Ричард действительно не избавился от него или же попросту не забыл его дома, так же спрятав между книгами, чтобы никто не нашел его даже случайно. Неужели он все это время хранил его при себе? Все эти годы? — Что ты думаешь об этом письме? — вдруг спросил у него Ричард ровно в тот момент, когда Эсме снова опустил на него свой взгляд. — Что оно очень… личное, — отстраненно проговорил Дерозье.- И, кажется, я нашел ошибку в слове «чарующий»…- спустя недолгую паузу добавил он, почувствовав себя немного нелепо от того, что произнес это вслух, ведь Ричард явно спрашивал его не об этом. Блумфилд издал короткий и тихий смешок, с улыбкой на Эсме посмотрев. — Как думаешь, человек, написавший это письмо, может вызвать у меня отвращение? Хоть чем-то? — спросил он у него, вопросительно выгнув бровь. Эсме почувствовал себя странно. Ему странно было говорить с Ричардом об этом письме, ведь в прошлый раз, когда они о нем говорили, Дерозье чуть под землю не провалился от смущения и стыда. Он действительно не понимал, почему Ричард продолжал видеть его «другим», ведь он только что рассказал ему то, из-за чего от него можно было просто отвернуться. — Человек, написавший это письмо, еще не был предателем, — дрогнувшим голосом произнес Эсме, положив письмо себе на колени и встретившись с Ричардом глазами.- Неужели ты не презираешь меня за то, что я сделал? Ричард вместо ответа просто смотрел на Эсме какое-то время, осознавая, что тот так ничего и не понял, а затем наклонился к нему и, взяв его рукой за подбородок, медленно коснулся своими губами его. Эсме закрыл глаза, как только Ричард сжал его губы своими, почувствовав, как теплая рука Блумфилда мягко скользнула по его шее и запуталась пальцами в его волосах. Эсме не знал, что именно он чувствовал в этот момент. У него кружилась голова, и ему казалось, что в любую секунду он мог просто повалиться назад и упасть, но он не волновался об этом, ведь сидел на кровати, а рядом были руки Ричарда. Он ответил на его поцелуй, даже не успев (и очевидно не сумев бы) подумать о том, что происходило и было ли это правильно, ему просто хотелось позволить ему поцеловать себя. Он очень устал, и прошедшие несколько часов показались ему сущим адом, поэтому губы Ричарда, так соблазнительно скользнувшие по его губам, казалось, даже смогли успокоить его. И Ричард осознавал это. Он целовал Эсме, прекрасно понимая, что завтра он, вероятнее всего, даже не вспомнит об этом. — Это похоже на презрение? — оторвавшись от его губ, тихо спросил у Эсме Ричард, глядя на его закрытые глаза, которые тот все никак не хотел открывать. — Что мне делать? — после недолгой паузы прошептал Дерозье, выдохнув прямо в приоткрытые губы Ричарда, который, оторвавшись от Эсме, присел на корточки прямо перед ним. — А что ты хочешь сделать? — спросил он у него в ответ, встретившись с ним взглядом.- Тебе пора перестать спрашивать у других, Эсме, и следовать тому, что говорят тебе все остальные. Не они определяют, кто ты. Не рыцари, что сражаются с тобой, не твой отец и не я. Чего хочешь сам ты, Эсме? Выбрать свою дорогу или сделать эту дорогу своей? Эсме не знал, что ответить, да и, похоже, Ричарду совсем не нужно было слышать его ответы. Он хотел заставить Эсме задуматься, а не говорить, и у него это получилось. Дерозье действительно задумался. Возможно, впервые за все это время он задумался о том, чего ему на самом деле хочется и кажется правильным. Все это время он пытался найти какой-то выход, ни разу не остановившись и не подумав о том, действительно ли это решение станет выходом для него. Ведь он даже не понимал, от чего именно бежал все это время: от войны или же от самого себя? — Он будет в порядке? — спросил Доминик, наблюдая за рукой Ричарда, которая отстранила сигару от его губ и опустилась вниз. Блумфилд выдохнул сероватый дым в открытое окно, чтобы не задеть им Доминика, который просто не переносил этот запах, и посмотрел на луну, что была единственным ярким пятном в поле зрения Ричарда. — Думаю, да. Он сейчас спит, ему нехорошо. — Поверить не могу, что господин Дерозье был пьян. Он ведь всегда не любил… — Даже запах спиртного. Верно, — усмехнулся Ричард, посмотрев на своего слугу. Доминик поджал губы, прислонившись виском к стене и невольно вздрогнув из-за прохлады, исходившей от открытого окна.- Я не могу выкинуть это из головы, понимаешь? Я про то, что в этих условиях постоянного ожидания новых сражений, новых преследований и новых смертей, на которые приходится смотреть снова и снова, у меня здесь есть он. И ты. Ты согласился поехать со мной в Карлий и участвовать в войне, и, пускай я отговаривал тебя и не хотел видеть тебя здесь рядом с собой, позже я все-таки понял, как я благодарен, что ты не послушал меня и поехал, — сказал Ричард, на что Доминик понимающе кивнул ему, будто говоря «всегда к твоим услугам».- Я просто думаю… был ли здесь хоть кто-то, чтобы поддержать его. Доминик ничего не ответил, прекрасно понимая, что Ричарда это действительно волнует, ведь, что бы там ни говорил Блумфилд о долге и чести, Доминику все равно казалось, что он приехал в Карлий из-за него. Из-за Эсме. Они слишком долго были по раздельности, и, похоже, Ричарду это совсем не нравилось. Настолько, что он даже задержал выход своей новой пьесы, чтобы приехать сюда. Не было ничего удивительного в том, что он волновался за него и за то, как он вел себя в последнее время, ведь Эсме играл не последнюю роль в его жизни. Ричард затянулся и выглянул в окно, услышав внизу чьи-то голоса. То же сделал и Доминик, шагнув к окну и упершись руками в каменный подоконник. Двое парней, о чем-то неразборчиво споря, не спеша пересекли двор и вошли в арку, приблизившись ко входу в крепость. Ричард практически не видел их из-за темноты, но в голосе одного из них он узнал того рыцаря, Илая, из Аккертонских или еще каких-то там земель. Этот голос трудно было не узнать, ведь, как казалось Ричарду, он всегда разговаривал, как нахальный выскочка, не интересующийся ничем, кроме того, что говорил сам. Похоже, Доминик тоже его узнал, потому медленно перевел взгляд на Ричарда, будто чтобы понять, почему тот так долго молчит и понял ли он, кому принадлежал этот голос. Ричард же, увидев, как Илай, махнув рукой второму парню, зашел внутрь, отстранился от окна, потушив о шершавую поверхность камня сигару и переглянувшись со своим слугой. — Сходи и проверь, как он там. Хорошо? — попросил он его, кивнув на дверь в свои покои, что были прямо напротив них. Доминик, не став ничего уточнять, кивнул и ушел, прекрасно понимая, что тот просто хотел, чтобы его оставили одного. Ну, или не совсем одного. Ричард же дождался, пока Илай поднимется на второй этаж, чтобы пересечь коридор и выйти во внутренний двор (ведь Блумфилд прекрасно знал, что Элдридж жил вовсе не здесь), и, увидев его в проходе, спросил: — Ч.т.о. ты сказал ему? Элдридж резко остановился, услышав чей-то голос, и обернулся, оглядев коридор суженными глазами. Разумеется, он сразу понял, кому принадлежал этот глубокий и не очень приветливый голос, но все равно подумал, что ему это, должно быть, просто показалось, ведь, похоже, он был здесь совершенно один. Он думал так до тех пор, пока Ричард не сделал шаг ему навстречу, встав прямо напротив окна, из которого в коридор проникал хоть какой-то свет от луны. — Прости? — увидев его, переспросил Илай. — Ты сказал ему что-то. Обидел его чем-то, да? — повторил Ричард, вспоминая слова Эсме, которые тот проговорил куда-то в пустоту, прежде чем заснуть. Большинство из них Ричард не понял, потому что они звучали неразборчиво, но то, что там фигурировало имя Илая и какие-то слова, сказанные им, Блумфилд все-таки услышал. Чего явно никак не мог ожидать Илай, потому что первое, что возникло у него в голове, когда он услышал вопрос Ричарда, было «откуда?». Потом он, конечно, сообразил, что Эсме мог сам просто рассказать об этом Ричарду в порыве гнева или же обиды, но почему тогда Блумфилд спрашивал у него, Илая, о том, что он такого ему сказал? Не хотел, чтобы тот узнал в.с.ю. правду о том, при каких обстоятельствах Илай сказал то, что сказал? Не хотел делать Ричарду больно? В любом случае, Илай оторопел, услышав слова Блумфилда, ведь это только подтверждало то, насколько сильно он обидел тогда Эсме. Но он не видел его весь день и даже пробовал сам найти его, побывав во всех местах, где потенциально мог быть Дерозье в это время, несколько раз попытавшись застать его в его покоях и даже спросив о нем Ария, но он будто исчез из цитадели, и никто не видел его. Или же он просто избегал его, что более вероятно. — Где он? Я хочу с ним говорить, — сообразив, что Ричард точно знает, где находится Дерозье, спросил Илай, приблизившись к нему, однако Блумфилд остановил его своей рукой, усмехнувшись. — Серьезно? — с некой иронией в голосе спросил он.- Ты не будешь с ним говорить. — Позволь узнать, это ты мне запретишь? — выгнув бровь и хмыкнув, уточнил Илай, понемногу выходя из себя. Он и так был без настроения все это время, так еще и встретить здесь посреди ночи Ричарда Блумфилда, указывающего ему, как себя вести, казалось просто «прекрасным» завершением этого дня. Ричард внимательно посмотрел ему в глаза, помолчав немного и будто пытаясь что-то понять, что-то, о чем он не мог спросить напрямую. И Илай это чувствовал, чувствовал, как проницательные глаза Блумфилда пронзают его насквозь. — Я прекрасно знаю, что вы никакие не напарники, — проговорил Ричард, спокойно разглядывая лицо Элдриджа, на котором будто было написано «поймай меня, если сможешь». — Забавно, потому что, вообще-то, мы напарники. — Не притворяйся, ты прекрасно понял, о чем я. Ты вовсе не ведешь себя как человек, на которого можно положиться, — качнув головой, перебил его Блумфилд.- Знаешь, есть одна вещь, в которой я, как ты можешь догадываться, прекрасно разбираюсь. Это театр. Не знаю, какую ты играешь роль, но актер из тебя никудышный. — Что ж… никогда не хотел быть актером, — пожав плечами, бросил в ответ Илай.- Не понимаю, к чему ты клонишь. — Ты не нравишься мне, Илай, — более строго произнес Ричард, складывая руки на груди.- Готов поспорить, и Эсме ты особо не нравишься, понятия не имею, почему он возится с тобой. — А ты спроси его. — Я по-другому решаю дела с такими, как ты, — качнув головой и выразительно усмехнувшись в ответ на язвительность Илая, сказал Ричард. Элдридж выгнул бровь, внимательно на него посмотрев. — Дуэль? — то ли вопросительно, то ли бросая ему вызов, уточнил он, заметив, как в глазах Ричарда вспыхнула искра. — Дуэль, — спокойно подтвердил Блумфилд, не спеша обойдя Илая и приблизившись к своим покоям.- Я не позволю тебе издеваться над ним. — Запрети мне, — с чувством выдал в ответ Илай, подумав, что фраза «я не издевался над ним» прозвучит как оправдание и решив вместо этого снова сказать что-то, что прозвучит как вызов. Ричард на это ничего не ответил, лишь тихо закрыв за собой дверь в свои покои, а Илай вдруг усмехнулся, подумав о том, что Эсме в этот момент мог быть за этой самой дверью. — Надеюсь, театр был не единственным, в чем ты хоть как-то разбираешься, и я не выиграю у тебя в первую же минуту, — негромко бросил Илай, посмотрев через плечо на закрытую дверь и почему-то издав выразительный смешок.- Вот забавно-то будет.