Глава 28
13 апреля 2019 г. в 00:26
Тогда.
Были моменты, которые хотелось стереть из памяти, как если бы их никогда не было. Это можно было бы назвать побегом от проблем, побегом от правды и жизни, но иногда не думать было гораздо полезнее и безопаснее, чем столкнуться с чем-то и принять это. Даже самому равнодушному человеку в мире, если он, конечно же, существовал, было свойственно думать о том, что происходило у него перед глазами, о чем воспоминания были яркими и все еще полными, не потерянными во времени, поэтому «не думать» о чем-то было сложнее, чем казалось на первый взгляд. Чтобы «не думать», нужно было забыть об этом, отрезать любой доступ у происходившего к мыслям, а чтобы сделать это, сначала необходимо было это принять. Неизвестно, зачем жизнь создавала подобные замкнутые круги — чтобы сделать человека сильнее или же окончательно его уничтожить — но порой играть в ее игры совсем не хотелось. Хотелось обойти ее правила стороной и стереть из памяти происходящее, чтобы никогда не возвращаться к этому мыслями. Некоторые вещи были слишком тяжелыми даже для того, чтобы просто думать о них.
Отдельного понятия «жизнь» у Кларенса не было. Жизнь существовала у него неотделимо от Бога, что было естественно для человека, ставшего Настоятелем, поэтому он не мог перестать задавать себе один и тот же вопрос: это происходило потому, что свыше ему пытались тем самым намекнуть на неправильность его выбора, постоянно сталкивая его со смертью, или для того, чтобы сделать его сильнее? Второе казалось нелепым, но и о том, что ошибся, приняв решение стать Настоятелем, Кларенс задумался впервые, и теперь эта страшная мысль так глубоко вросла корнями в его голову, что он ничем не мог ее перебить.
Ошибся ли он? Переоценил ли свои возможности, думая, что ему это будет под силам? Действительно ли его возраст ничего не значил, или же это на самом деле было важно, и он все это время был глупцом, отрицая это?
Кларенс с трудом сглотнул ком, застрявший в горле и мешающий ему сделать вдох полной грудью, и поднял голову, посмотрев на то, как лучи тусклого солнца просачиваются сквозь ветви деревьев и падают на многочисленные камни разной величины, на одном из которых в полном одиночестве сидел сам Кларенс. Его взгляд был абсолютно не сосредоточен, как если бы он смотрел на одни вещи, а видел совсем другие, и совершенно не понимал, как это могло происходить. Однако это не вызывало у него желания встать и уйти. Ведь он уже ушел. Сбежал, не желая объяснять другим, что он видел, и решив остаться со своим страхом, болью и растерянностью один на один. Руины Святой Клементины были единственным местом, куда он мог приходить, когда чувствовал себя неправильно или же когда мысли в его голове становились такими громкими, что сливались воедино с голосами людей вокруг и он больше не мог их слышать или различать. Здесь никогда никого не было — жители Карлия перестали приходить сюда, как только построили новый собор — поэтому никто бы не увидел эти редкие моменты, когда Кларенс разрушал это спокойное и уверенное выражение на своем лице и позволял себе сломаться. Здесь, среди остатков чего-то однажды великого, Кларенс мог подумать о жизни, которую нельзя было назвать такой же великой.
Это место напоминало Кларенсу его собственную жизнь. От когда-то прекрасного и большого собора остались стоять всего четыре надломанных стены, в одной из которых все еще была четко видна арка — бывший вход, и груда камней, лежащая внутри и снаружи этого каркаса, в которой теперь уже трудно было различить хоть что-то. От прошлой жизни Кларенса, прекрасной и лишенной страданий и риска, тоже осталась лишь оболочка, каркас, который поддерживали те люди, что остались в его жизни, несмотря на то, как сильно она изменилась. И в этой «новой» жизни, которую ему необходимо было принять, Кларенс проходил через многое, каждый день просыпаясь с мыслью о том, кем он является, и ни на секунду не забывая о своем долге, не отказываясь от него, как бы тяжело ему порой ни приходилось, ведь он сделал этот долг своей жизнью. Но такие моменты, как этот, моменты отчаяния, сомнений и ужасной, ненавистной ему, но всепоглощающей слабости он ненавидел больше всего.
Кларенс знал, на что шел. Он знал, с чем связывает свою жизнь, ведь его родителей убили, когда он был совсем ребенком, и ему еще в таком раннем возрасте пришлось узнать, что Настоятели были чем-то большим, чем просто голосом народа. Иначе им бы не доверили хранить «Истину». Иначе за ними бы не охотились другие королевства и не пытались бы их убить при первой же удобной возможности. Дедушка внушил Кларенсу, что он обязательно справится, и Кларенс ему поверил, даже не представляя, с чем именно ему предстояло справиться и почему он может это сделать. Он просто поверил ему, не зная, что в этот раз все будет по-другому. Что-то, как было раньше, и большинство того, чему учил его дедушка, однажды не будет казаться ему единственным правильным выходом. В мире, где все держалось на традициях, любое вмешательство казалось неправильным и могло вызвать всплеск ничем не прикрытой ненависти, с которой Кларенсу было по-настоящему трудно бороться, которая сбивала его и заставляла сомневаться во всем, что он делал, в каждое его шаге, в каждом вдохе. И он тонул в этом совершенно один, ведь никто, кто его окружал, не мог в полной мере ощутить то, с чем он сталкивался каждый день, никто не знал того, что знал он. И жить с этими знаниями означало всегда носить на себе гигантскую ношу ответственности, которая могла раздавать его в любой момент, это означало всегда оставаться не понятым до конца, не договаривающим и отделенным от других. Ведь Кларенс не мог просто так сесть и рассказать кому-то, что порой ему казалось, что он совершил ошибку, что он просто понятия не имел, что ему делать, а слова других о том, что «он сильный и обязательно справится» наталкивали его на мысли о том, что все они знали что-то, чего не знал он сам. Кларенс считал, что его долг был похож на задачу контролировать неконтролируемое, как если бы ему в руки дали кусок льда и сказали пронести его над полыхающим костром так, чтобы тот не растаял, но не дать ему растаять означало обжечь холодом свои собственные руки. Нет, Кларенс вовсе не беспокоился о своих руках и готов был их даже лишиться, если бы только знал, как сделать так, чтобы огонь не коснулся своим жаром этого льда. Иногда он не знал, что ему делать, но статус Настоятеля предполагал не только ответственность и опасность смерти, но еще и постоянное одиночество.
Лошадь, которую Кларенс оставил привязанной у дерева недалеко от руин, громко заржала, как если бы увидела или же услышала кого-то, но Кларенс не обратил на это никакого внимания. Он закрыл глаза, почувствовав, что ему было больно смотреть в одну точку, но еще больнее было переводить взгляд с места на место, пытаясь сфокусировать зрение. Боль не отступила, а казалось, только усилилась, и тогда Кларенс зажмурился, резко выдохнув.
«Не сейчас. Только не сейчас. Не надо», — мысленно уговаривал себя Кларенс, зарываясь пальцами в свои распущенные волосы и прижимая ладони к своей голове. Его пугали эти приступы и боль, от которой он не мог избавиться самостоятельно. Порой они были такими сильными, что он терял сознание, а когда приходил в себя, то чувствовал себя разбитым еще долгое время. Кларенс знал, что если сейчас же не успокоится и не уймет эту нарастающую боль в его глаза и висках, то она превратится в приступ, и тогда неизвестно, как он выберется отсюда самостоятельно. Но успокоиться и взять под контроль эмоции у него никак не получалось, потому что произошедшее просто не выходило у него из головы.
Несколько дней назад на него напали. На него и раньше нападали, ведь он был мишенью для других королевств, но в этот раз Кларенса впервые пытался убить человек из Нового Эралеона. Человек, принадлежащий его народу. Кларенс, похоже, никогда не забудет того, что он увидел в глазах этого человека, который пытался проткнуть его своим мечом. Ненависть. Ненависть и отчаяние. Желание растерзать Кларенса и заставить его умирать самой мучительной смертью. Этот взгляд был намного страшнее его оружия, он загнал Кларенса в тупик и лишил не только дара речи, но и буквально парализовал его, и если бы Леона не было рядом, он бы погиб от его руки, потому что ничего не мог сделать с этой ненавистью. Покушения со стороны врагов Кларенс мог стерпеть, он привык к ним и понимал, что его положение и действия сделали его их целью, но попытки убийства со стороны людей, принадлежавших е.г.о. н.а.р.о.д.у… он просто не смог этого вынести. Что он сделал, чтобы заслужить эту ненависть?
Боль пронзила Кларенса, словно какое-то оружие, и он, не сумев ее стерпеть, застонал, прикусив губу и прислонив пальцы к своим вискам. Тяжело переводя дыхание, Кларенс попытался медленно сосчитать до пятидесяти, чтобы не поддаваться панике и не потерять сознание, если станет хуже, но он постоянно сбивался и это расстраивало его только больше. Боль, которая мучила Кларенса, нельзя было с чем-то сравнить. Ему казалось, что его голову будто зажало в тиски со всех сторон и что-то раскалывало ее изнутри с каждым ударом сердца, из-за чего боль распространялась и на глаза, и на челюсть и даже на шею. Кларенс не мог перестать жмуриться, а когда ему все же удавалось открыть глаза, перед ними все плыло и кружилось, из-за чего его начинало подташнивать. Во время приступов любое его движение моментально отдавалось новой волной боли в голове, поэтому он старался сидеть неподвижно, шумно вдыхая и выдыхая и невольно напрягая каждую мышцу в своем теле.
— Двадцать шесть…двадцать семь…двадцать…восемь, — тихо бормотал Кларенс, даже не слыша, как сдавленно звучал его голос и как он дрожал на каждом произнесенном числе. Перетерпеть. Ему нужно было просто перетерпеть, ведь это обязательно закончится.
— Тише, не надо ничего говорить, — в голову Кларенса ворвался мягкий и спокойный голос Леона, и он ощутил, как его рука коснулась его макушки и слегка на нее надавила, будто чтобы заставить Лэйна отвлечься от того, что он чувствовал.- Сейчас, я помогу тебе, расслабься, — снова услышал он где-то позади себя, с трудом открывая глаза и видя, как Леон, спрыгнув с камня, на котором сидел Кларенс, опускается напротив него на одно колено. Его безмятежное лицо и теплые светло-карие глаза немного успокоили Кларенса — пускай он вовсе не ожидал его здесь увидеть, все-таки он был очень благодарен тому, что Леон каким-то образом был здесь. Эйнсворт аккуратно обхватил голову Кларенса пальцами обеих рук так, чтобы большие пальцы сошлись на середине его лба, и зафиксировал ее, подняв на себя.- Ты знаешь, что делать. Постарайся расслабиться, — сказал ему Леон, наблюдая за лицом и дыханием Кларенса, который, слабо кивнув, сделал глубокий вдох, перестав жмуриться и более спокойно прикрыв глаза. -Вот так, — тихо проговорив будто самому себе, Эйнсворт медленно провел большими пальцами по лбу Кларенса прямо к его вискам, немного надавливая пальцами на его голову.
Боль будто подчинялась рукам Леона, следуя за его пальцами и магическим образом исчезая, как только они коснулись его висков. Тиски исчезли, а удары сердца больше не разрывали голову Кларенса изнутри, поэтому он глубоко и даже облегченно вздохнул, открыв глаза и посмотрев на Леона, который слабо ему кивнул, убеждаясь, что все в порядке. Эйнсворт не первый раз делал с ним подобное — по правде говоря, он вот так помогал ему каждый раз, когда у Кларенса болела голова, и каждый раз Лэйн не понимал, как у него это получается, но уже перестал задавать ему какие-либо вопросы.
— Я не знал…если бы я знал, что это произойдет, я бы не ушел так далеко, — произнес Кларенс будто в свое оправдание, но Леон лишь красиво и легко ему улыбнулся, и Лэйн прервал себя, вздохнув и опустив подавленный взгляд. Улыбка Леона была, кажется, единственным, что заставляло Кларенса молчать. Потому что она говорила больше, чем смогли бы сказать любые слова. Леон медленно отстранил от него свои руки, проведя ими по его распущенным волосам.
Эйнсворт все понимал и прекрасно знал, почему Кларенс уехал так далеко. Он был сам не свой с того самого дня, когда человек, у которого они остановились на ночь по дороге в Карлий, попытался его убить. Это произвело на него довольно сильное впечатление, пускай Кларенс старательно избегал разговоров об этом все это время и усердно делал вид, что все было в порядке. Но ничего не было в порядке, и все они это замечали. Подавленная задумчивость и молчаливость Кларенса ставили Дафну в тупик, а Марк в принципе обычно ничего не говорил в таки случаях. Он просто был рядом и молчал на том же языке, что и другой человек — Леону очень нравилась эта черта Сарджента. Однако трудно было быть рядом с тем, кто хотел убежать. Кларенс убегал. Впервые в своей жизни он убегал от происходящего, но в этом не было его вины. Похоже, это нападение заставило его о многом задуматься.
— Никто не видел, как ты уходил, поэтому ты заставил их немного поволноваться, — убедившись, что приступ не повторится, сказал Леон, дотронувшись до плеча Кларенса и вставая с колена.- Дафна все никак не могла тебя найти. Марк тоже, — добавил Леон, на что Кларенс беззвучно усмехнулся, продолжая смотреть в одну точку — на ноги Леона, который отошел от него на пару шагов, развернувшись и осмотрев развалины. По правде говоря, Кларенс сомневался в том, что сказал Леон. Он сомневался, что Марк действительно мог его искать. Обычно, когда они бывали в Карлие, Сарджент часто где-то пропадал, тратя много времени на тренировки, ведь рядом с Кларенсом всегда был Леон.- Я сказал им, чтобы не переживали, потому что тебе просто захотелось побыть одному, к тому же, я прекрасно знаю, где ты. Но на самом деле, я искал тебя не меньше часа. Весь город обошел, пока не понял, что, если тебя нигде нет, то, должно быть, ты именно здесь. Ведь ты всегда сюда приходишь, когда тебе плохо, верно? — казалось, что голос Леона просто не мог звучать грозно или же прохладно. Когда он говорил с кем-то из них, он всегда был вот таким ровным и по-особенному теплым, из-за чего казалось, что он всегда был в приподнятом настроении. В голосе Эйнсворта звучала улыбка, даже когда он не улыбался. Это происходило даже тогда, когда он говорил о серьезных и очень тяжелых вещах, и Кларенс всегда удивлялся тому, как у него получалось так ко всему относиться и всегда быть готовым к тому, что могло произойти. Кларенс поднял глаза и, немного жмурясь от ударивших в них лучей солнца, посмотрел на Леона, который медленным и внимательным взглядом описывал руины, как если бы никогда их раньше не видел. В какой-то момент Эйнсворт повернул свою голову на Кларенса, и они встретились глазами, из-за чего Лэйн захотел их отвести, но у него не получилось, и этот момент молчания продлился еще немного, пока Эйнсворт многозначительно смотрел на него, замечая, как предательски блестели его глаза — правда, уже не от того, что на них падал свет от солнца.- Я соврал, — вдруг прервал тишину Леон, слабо улыбнувшись, — по правде говоря, мне даже в голову не пришло то, что ты можешь быть здесь. Мне Марк это сказал. Он застал меня за тем, как я тебя ищу, и мне стало даже неловко, ведь я убеждал их, что прекрасно знаю, где ты находишься. Он сказал, что ты можешь быть здесь, ведь ты часто тут бываешь, и я подумал: «черт возьми, и правда, действительно часто». Я почему-то даже не подумал о руинах Святой Климентины. Наверное, потому, что раньше мы всегда бывали здесь двоем. Сбегали сюда, а Ди всегда очень возмущалась и раздражалась, что долго не могла нас найти. Я решил проверить это место, и вот ты оказался здесь. Признаюсь, я наблюдал за тобой какое-то время без твоего ведома, потому что я понимаю, что тебе хочется побыть одному, но я правда не считаю, что это необходимо. Ты можешь с этим справиться, Кларенс.
И снова эта уверенность. Леон звучал так, будто был магом, который способен был видеть будущее — настолько уверенно и твердо звучали его слова. Бледное лицо Кларенса дрогнуло, когда он услышал то, что сказал Эйнсворт, и казалось, что он мог дать слабину в любой момент и просто сломаться прямо на глазах Леона. Увидев его реакцию, Леон приблизился к камню, на котором сидел Кларенс в своей обычной и довольно легкой одежде, которая не имела ничего общего с тем, что ему было положено носить в дни, когда он должен был быть в соборе, и протянул ему свою мантию, как-то по-доброму улыбнувшись.
— Холодает, — только и сказал Эйнсворт, не дождавшись, когда Кларенс примет его мантию, и самолично укрыв ей его плечи.
— Почему ты делаешь это, Леон? Помимо того, что ты мой друг, — спросил Кларенс, когда Эйнсворт сводил края своей мантии на его груди, чтобы ее не сорвало с его плеч новым порывом ветра. Леон коротко посмотрел в его глаза, усмехнувшись, ведь он прекрасно понимал, что этот вопрос Кларенса явно не относился к отданной мантии.
— А разве того, что я твой друг, недостаточно? — выгнув бровь, спокойно спросил в ответ Эйнсворт.
— Достаточно. Но можно быть друзьями без вступления в Орден.
Теперь уже Кларенс не отрывал от Леона своего взгляда, в котором читалось некое отчаяние и даже замешательство, в то время как Эйнсворт смотрел куда-то вверх, на ветви деревьев, которые качал ветер, запрокинув голову и придерживая пятерней свои волосы.
— Кто еще будет защищать тебя так же яро, как не твой собственный друг? Друг, который рискнет своей жизнью, потому что верит в тебя даже тогда, когда ты сам перестаешь в себя верить.
Леон опустил свои проницательные глаза на Кларенса, внезапно ощутившего чувство вины, как если бы он действительно сделал нечто непоправимое и ни разу не попросил за это прощения. Разумеется, Эйнсворт все знал. Он знал, что происходило внутри Кларенса эти несколько дней, он знал о всех его сомнениях и дилеммах, о том, что он потерял смысл того, что пытается сделать, и о желании все бросить Леон тоже догадывался. Он лишь вел себя так, будто ничего не происходило, все ожидая правильного момента, когда Кларенс сам ему обо всем расскажет. Но Кларенс не собирался ничего ему говорить и с самого начала не хотел этого делать до тех пор, пока не будет во всем уверен, однако сейчас, когда Леон загнал его в тупик своими словами, он почувствовал себя действительно виновато и, вместе с тем, готовым сдаться в любую секунду.
— Может быть, я не тот человек, Леон, — вдруг прервав тишину, с трудом произнес Кларенс, встречаясь с глазами Эйнсворта.- Не тот, кто должен это делать, не тот, кто может…кто знает, как. Возможно, я действительно лишь мальчишка, взваливший на себя ответственность, с которой просто не могу справиться.
— Ты говоришь, прямо как человек, напавший на тебя позавчера.
— Я не могу просто смириться с этим, — покачав головой, практически перебил его Кларенс, но Леон терпеливо присел на камень рядом с ним, закинув ногу на ногу.
— Ты не должен мириться с этим. Ты должен понять, почему этого было не избежать.
— Я не думаю, что могу, Леон, — на выдохе произнес блондин, ловя себя на мысли, что эта фраза просто вырвалась из него еще до того, как он успел об этом подумать. Он посмотрел на рыцаря своими напряженными, синими глазами, будто сам испугавшись того, что сказал, но затем все же взяв себя в руки, понимая, что он сказал полную правду, с которой просто не мог справиться.- Понимаешь? — тихо уточнил он, заметив, что взгляд Леона ничуть не изменился.- Что если я не могу быть Настоятелем? Или же не должен быть им? Я все это время лишь притворялся, что готов…
— Не смей даже думать об этом, — покачав головой, произнес Леон, и Кларенс увидел в его лице некую новую эмоцию, которую ни разу еще не видел до этого. Будто слова, сказанные Кларенсом, даже немного напугали его. Его, Леона Эйнсворта, который каждый день смотрел в глаза смерти, как в глаза собственной подруги, ничуть ее не страшась. — Никогда не допускай этих мыслей, Кларенс. Не смей отрекаться от своего народа. Потому что все они — даже те, кто против тебя, те, кто желает тебе зла, и те, кто пытается тебя убить — они все твой народ. В конце концов, некоторые из них даже не понимают, что ты — все, что у них есть. Не отнимай себя у них.
— Я…не знаю, что сказать, — после недолгой паузы бессильно ответил Кларенс, посмотрев на свои руки, которые почему-то сжались в кулаки у него на коленях. Мантия Леона была такой большой, что практически закрывала их, но он все равно видел выглядывающие из разреза костяшки, которые побелели от напряжения. Это все из-за слов Леона. Они всколыхнули в нем что-то, потому что звучали как призыв вспомнить о чем-то очень важном — о народе, который действительно нуждался в нем, пускай сам еще не понимал, насколько сильно. Его совесть вздрогнула при этой мысли, но он все еще чувствовал себя странно, как если бы хотел возразить Леону, но у него не получалось, ведь он не мог, не имел права сказать ему все то, что хотел. Ему казалось, что он был вовсе не тем, в ком все нуждались. Он был просто Кларенсом Лэйном, человеком, который занял чье-то место, но никак не тем, кто должен был стать чьей-то надеждой.
— Скажи мне правду, — попросил Леон, тоже взглянув на его сжатые в кулаки руки. В Кларенсе было столько всего, что, кажется, это все не умещалось даже в нем самом. И Эйнсворту хотелось быть частью этого. Хотя бы для того, чтобы его руки перестали так сильно сжиматься, ведь потом их будет все труднее разжать.- Ты никогда не говорил мне эту правду.
— Мне иногда кажется, что я чего-то не понимаю, — признался Кларенс, коротко и совсем не весело улыбнувшись, — будто что-то происходит, а я никак не улавливаю, что именно, и меня это очень злит, ведь я точно должен знать и понимать, что я делаю, иначе каждый мой шаг будет ошибкой, права на которую у меня нет, — он пожал плечами, покачав головой, и поднял взгляд, задержав его на высокой и уцелевшей стене собора, на которую красиво, но как-то грустно падал солнечный свет.- Дедушка часто рассказывал мне о жизни, о долге, о том, кем мне придется стать и как он не сомневается в том, что я готов к этому. Тогда мне казалось, будто он знает все, поэтому я верил ему, думая, что у меня есть еще много времени, чтобы всему научиться. Но на самом деле…на самом деле, жизнь оказалась совсем не такой, как мне рассказывал дедушка, — проговорил Кларенс, посмотрев на Леона своими блестящими глазами. По его щеке пробежала быстрая и обжигающая слеза, и его голос дрогнул, став тише. — Я прочел «Истину» в 12 лет. Я не был готов к этому, — качнув головой, с трудом признался он, — я не был готов к тому, что узнаю. Я не был готов стать мишенью, не был готов стать голосом народа и принимать только правильные решения. Что если мой дедушка ошибался и в этом? Что, если я не тот человек?
— Я понимаю тебя, Кларенс, — выслушав его и сняв с пояса ножны, спокойно сказал Леон, ставя ножны между своими ногами острием в землю и опираясь о них руками. Лэйн внимательно на него посмотрел, не понимая, о чем тот пытался ему сказать.- Они называют меня г.е.р.о.е.м, — пояснил Эйнсворт, растянув губы в слабой и снисходительной улыбке, будто посмеиваясь над этим прозвищем.- Все они. И пускай вы не делаете этого, иногда я замечаю, что вы смотрите на меня теми же взглядами. Не всегда, но иногда даже вы не можете этого скрыть. Но кому, как не вам, знать, что я всего лишь человек, который постоянно пытается загладить чужие ошибки? Обычный человек, который хочет быть человеком, а не героем, которым его все видят. Я лишь пытаюсь быть человеком, и все, что я вижу, это взгляды людей, которые считают меня особенным. Правда в том, что не нужно быть героем, чтобы делать все то, что мы делаем, Кларенс. Ведь мы делаем это для обычных людей, поэтому мы должны быть такими же, — сказал Леон, увидев некую растерянность в глазах Кларенса.- Я не знаю ни одного человека, кто справился бы с будущим этого королевства лучше тебя. Я вижу это в тебе, Кларенс. Это заметно всем, кто на тебя смотрит, но сам ты не можешь этого увидеть, потому что не способен увидеть себя со стороны. Но в тебе это есть. В тебе есть то, что нужно народу. Есть то, что так пугает дворец и приводит в ужас твоих врагов. И ты наверняка знаешь, что с этим делать. Знаешь, кому все это дать. Просто тебя это пугает, и это нормально. Ты не уверен, что получится. Не уверен, что это правильно. Но, Кларенс, делай то, что велит тебе сердце, ведь только ты можешь знать, что по-настоящему правильно. Я поддержу тебя, что бы ты ни решил, — медленно, будто рассказывая историю, произнес Леон, коснувшись рукой руки Кларенса и заставив его разжать пальцы, переворачивая ее ладонью вверх.
Лэйн как-то отстраненно опустил взгляд, посмотрев на свою руку, а Леон в это время вложил в нее его четки, переплетая их меж его пальцев и кладя черный крест в самую середину ладони. Кларенс погладил крест большим пальцем, не отрывая от него глаз. Эти четки были символом его титула: он не выпускал из их рук с того самого дня, как стал Настоятелем, а сегодня, похоже, впервые оставил их дома и даже не заметил этого. Но это заметил Леон. Он всегда замечал подобные мелочи, потому что не считал их мелочами.
— Есть человек, которому ты должен помочь, — вдруг сказал Леон, разрушив воцарившуюся тишину.- Не бросай его. Ведь если он ничего не…
— Почему…- перебив его, тихо проговорил Кларенс, внезапно ощутив себя очень странно, как если бы ему дали пощечину.- Почему ты говоришь это? Я ведь…
Кларенс не продолжил, подняв голову и замерев. Леон посмотрел на него в этот момент, и Лэйн задохнулся от переполнявших его эмоций при виде этого взгляда. Глаза Леона будто говорили: «я знаю, что ты чувствуешь себя одиноким», но улыбка на его губах бормотала бессвязное: «не беспокойся об этом». Кларенс никак иначе не мог интерпретировать то, что видел.
— Я расскажу тебе историю, — вместо него продолжил Леон, вставая и отрывая от земли ножны.
— Ты рассказывал мне много историй, — тяжело сглотнув, проговорил Кларенс, снова посмотрев на четки в своей руке, — и сейчас мне кажется, будто единственный человек, кто всегда их правильно понимал, это Ди.
— Эту историю ты никогда раньше не слышал, но ты обязательно ее поймешь. Я просто не был уверен, стоит ли мне ее рассказывать, потому что это очень особенная история, — Кларенс поднял свои непонимающие глаза и посмотрел снизу вверх на стоящего перед ним Леона, волосы которого развивались на ветру и наполовину скрывали его лицо, из-за чего Лэйн не видел, какое именно у него было выражение. — Она про двух людей, одному из которых было предназначено сделать нечто великое, нечто, что изменило бы абсолютно все и положило бы конец очень многому, но он никогда не сможет сделать этого без помощи второго человека…- лицо Кларенса дрогнуло, когда он услышал эти слова, а его рука выронила крест, который повис на четках меж его пальцев. Леон, заметив это, очень внимательно посмотрел на Кларенса, и его спокойный взгляд в этот раз, кажется, свел блондина с ума.- Эта история и про третьего человека, который…совершенно случайно узнал кое-что важное, узнал правду, и не смог справиться с ней. Он просто не смог, вопреки тому, каким сильным и умным его считали другие. Вопреки тому, что казалось, будто он может все. В этот раз он ничего не смог сделать, его…это даже немного испугало. Поэтому он просто направил взор второго человека на первого, чтобы он его у.в.и.д.е.л. Чтобы он увидел то, что увидел он сам. Он просто переложил это на его хрупкие плечи, обрекая его на эту кажущуюся непосильной ношу и прекрасно зная, что у него получится. Получится, не говоря ни слова…и не приводя к трагедии, заставить первого человека вспомнить правду и поддержать на этом опасном пути. И в самом крайнем случае, если он так и не увидит, что правильно, а что нет, что правда, а что ложь — быть его глазами. Потому что это единственная возможность. Помочь ему — это единственная возможность все исправить. Сделать нечто правильное. Без второго человека первый никогда не сможет…не вспомнит и не сделает. Даже несмотря на то, что об этом известно и третьему. Потому что только второй знает, что нужно делать. А третий…третий человек, которого вообще не должно было быть в этой истории, знает только, как защищать людей. Поэтому он лишь продолжит это делать.
Ветер, вырвавшийся наружу из-за деревьев, так внезапно настиг их своим холодным порывом, что Кларенс поежился, стиснув зубы, хотя ему и показалось, что эта пробирающая до костей дрожь была вовсе не из-за ветра. Слова Леона застигли его врасплох, и он почувствовал себя так, будто зашел в реку, полную льда, и все его тело сковало от шока и холода. Его грудь сжалась, препятствуя глубоким вдохам, из-за чего его дыхание сбилось, а голова стала кружиться из-за нехватки воздуха. Он смотрел на Леона большими, застывшими глазами, взгляду которых не мешала даже подергивающаяся пелена, которая очень скоро превратилась в две слезы, быстро скатившиеся по его щекам и упавшие ему на мантию. В этот момент Кларенс стал осознавать происходящее, и ему показалось, что вся его жизнь до этого самого дня раскрылась перед ним в совершенно другом ракурсе. И даже несмотря на то, что слова Леона поразили Кларенса и вызвали больше вопросов, чем ответов, ему впервые показалось, что он понял историю Эйнсворта от начала и до конца. Это было страшное осознание. И успокаивающее одновременно.
— Сколько раз ты соврал? — тихо и ровно, с хрипотцой от долгого молчания спросил Кларенс, приоткрыв губы и глядя на спокойное лицо Леона.
— Ни разу, — ответил тот, и что-то внутри Кларенса оборвалось. Он ведь никогда не отвечал так на этот вопрос. И Кларенс, на самом деле, даже не знал, зачем вообще его задал, если прекрасно понимал, что другого ответа он не получит. Так не должно было быть. Все это казалось ему сейчас слишком странным.
— Ты…- произнес он на выдохе, на мгновение прикрыв глаза и в этот момент почувствовав руку Леона на своем плече, которая будто предупредила Кларенса, что если он решит упасть, он его обязательно придержит.- Это был ты… Но как?
Кларенс поднял свои синие и застывшие, словно безоблачное и сумеречное небо, глаза и посмотрел на Эйнсворта, который, вместо ответа, лишь приложил указательный палец к своим губам и слабо, но многозначительно улыбнулся.
И Кларенс больше не произнес ни слова.
Потому что улыбка Леона пока что была единственным, что своей многословностью заставляло его молчать.