Обернись

Фирменная американская дружелюбность, столь яростно транслируемая по всему миру в ситкомах и подростковых сериалах, сбила Маркуса с толку в первый же месяц. Ему улыбались буквально все: прохожие, официанты в уютных ресторанах-террасах на берегу, кассиры в супермаркетах при заправках. Соседи предлагали помощь при переезде, их жены пекли пироги, а их дети приносили кривенько нарисованные открытки и полевые цветы с неровно отстриженными стебельками. А, однажды, когда Манфред младший, ища уединение, вышел в парк и присел в тени, чтобы порисовать, к нему подошла какая-то девушка. Она расспрашивала Маркуса о том, как долго он рисует, о том, какие материалы он предпочитает. Под конец она просто плюхнулась на траву подле него и принялась рассказывать о том, что ее двоюродный брат работает в одной из галерей на Художественной миле в Манхэттене. Все это время ее золотистый ретривер тыкался ему в колени, слюнявя дорогие брюки. Слава небесам, ему позвонили из студии, в которую он записался пару дней назад: он прошел первичный кастинг и его приглашали на второй «полевой» этап. Быстренько распрощавшись с навязчивой незнакомкой — Клэр? Клариссой? — юноша сбежал домой, чтобы собраться с духом и посоветоваться с отцом насчет грядущего проходного экзамена. В Торонто было совсем не так. Тихие улицы, вежливые люди, неплотный трафик. Ничто не давило на Маркуса, никто не пытался влезть ему в голову, под кожу или просто в личное пространство, навязывая свое общество. Канада была идеальна для его тихого, скрытного образа мыслей; она баюкала его на своей груди, потакая эгоистичным порывам не выстраивать старательно пустые знакомства, закрыться, отгородиться от людей, оставляя в своем мирке только отца, их дом, холсты и краски. Америка же просто вышвырнула юношу за борт, с интересом наблюдая за тем, как он будет уживаться с местными акулами: быстрыми, пробивными. Они сами выгрызали себе место под солнцем, обрастая защитным панцирем из целеустремленности и стрессоустойчивости, и ожидали того же самого от Манфреда-младшего. А он лишь беспомощно отводил глаза, не умея поддержать совсем уж пустой разговор о погоде. Как-то раз, заметив неловкость сына в гостях у соседей, уже дома Карл поговорил с ним. Объяснил, что не сможет вечно быть рядом с Маркусом, оберегая его и устраивая хорошую, безоблачную жизнь. — Если ты не научишься смело требовать свое, просчитывая наперед еще и чужие ходы, этот город просто перемелет тебя в своих жерновах и отправит на свалку. Здесь ты должен быть сильнее и уверенней остальных, тогда они сами пойдут за тобой, заглядывая в рот и помогая выстраивать твою мечту. Мне и самому было нелегко, когда я в молодости ездил в Штаты на открытие выставок еще моего отца. Все давили, задавали компрометирующие вопросы, ожидали от меня чего-то невообразимого. Но с каждым приездом я все больше и больше понимал, какую маску нужно надеть, чтобы взять толпу в оборот. Ты тоже поймешь, я в тебя верю, мальчик мой. Поверь в себя и ты, — сказал тогда Манфред-старший, кладя руку ему на плечо и доверительно заглядывая в глаза. Конечно, Маркус знал, что он у Карла любимый сын, которым тот всегда гордится. Но против того уверенного блеска в чужих глазах он ничего не смог противопоставить — лишь слабо кивнул. Остаток вечера прошел молчаливо, под документальный фильм о каком-то известном певце и под бокал хорошего вина. Юноша многое обдумал и многое о себе понял. Мысли о том, что ему придется коммуницировать с большим количеством людей на выездах студии или в университете, перестали так его пугать. Мальчик начал расправлять плечи, готовясь вступить вслед за отцом в высшее общество, мягко улыбаясь камерам и кивая высокопоставленным гостям. Но вместо выставочных залов его встретили больничные коридоры с мертвенным светом. Карл уезжал на выходные в Питтсбург к хорошему знакомому, дочь которого выходила замуж. Он звал Маркуса с собой, но тот подхватил очень обидную летнюю простуду на одном из выездов на ветренное побережье озера Гурон вместе со студией и не смог сопровождать того на свадьбе. Важный звонок, случившийся очень невовремя, выдернул Манфреда-старшего с самого празднества. Возникли крупные проблемы с арендой помещений под выставку молодого художника, которого патронировал Карл. Выезжать обратно в Детройт пришлось тотчас, уже по темноте. Конечно, хозяева вечера пытались убедить его выдвинуться утром, но мужчина был непреклонен. Дальнобойная фура вылетела на него из-за поворота так же неожиданно, смяв дорогой автомобиль и скинув его на обочину. Невнимательный водитель вызвал скорую и, явно опасаясь быть засуженным и оплачивать дорогостоящее лечение из своего кармана, поспешил уехать с места аварии. И вот Маркус, как законный представитель потерпевшего, сидел с каменным лицом в холле, изредка с немым испугом заглядывая в лица выбегающих из операционной медсестер. Они лишь смотрели на него с жалостью и беспомощно улыбались. Единственное, что они могли сделать сейчас, это вовремя принести нужный инструмент, препарат или же просто следить за состоянием организма во время наркоза. Операция была сложной и, если свериться с отчетом, длилась семь с хвостом часов, но для юноши это время тянулось бесконечно долго. Заметив его состояние, одна из медсестер предложила обратиться пока к местному психологу, чтобы успокоиться, принять ситуацию, понять, что делать дальше, а не мучить себя, смотря в спину каждому врачу. Маркус согласился, но весь сеанс сидел и глядел в одну точку, не желая раскрывать рот и отвечать на вопросы. Сонный специалист кидал на него хмурые взгляды и нервно дергал ногой, крутя в руках карандаш, а Манфред-младший просто не мог заставить себя говорить сейчас. Он понимал, что поступает слабо и неправильно, что нужно пересилить себя и послушать, что скажет профессионал. В итоге, вдали от операционной ему стало спокойней. Спустившись в холл на первом этаже, он купил себе эспрессо в аппарате у стойки регистратуры. Кофе оказался отвратительным, но зато неплохо растормошил юношу. Нужно было что-то делать, с кем-то говорить, продумывать все на будущее. Нужно было встряхнуться прямо сейчас, подняться и идти навстречу проблемам. Вздохнув, Маркус вернулся в приемную и принялся ходить кругами, пытаясь хоть немного успокоиться. Спустя какое-то время двери операционной открылись, и два медбрата вывезли каталку с отцом. Выглядел тот совсем плохо, отходя от сильного наркоза. Всё его тело было замотано бинтом напополам с больничной рубашкой. Подойдя чуть ближе, юноша с облегчением заметил, что грудь Карла слабо вздымается, а крылья носа трепещут. Поймав его уже уверенный взгляд, медбрат мягко кивнул, и кушетка двинулась дальше по коридору, увозя пациента в палату. — Мистер Манфред? — позвал его вышедший последним усталый мужчина, которому медсестра тут же поспешила преподнести кружку кофе и сменный халат. Дождавшись кивка и, пожав руку в качестве приветствия, тот представился, — Меня зовут Аарон Мур, я оперировал вашего отца. — Приятно познакомиться, доктор Мур, — бесцветным голосом ответил Маркус, заглядывая тому за спину, но дверь в операционную, пропустив уборщиков, уже закрылась. Да и что он мог там увидеть?.. — Вероятно, вы хотели бы услышать прогнозы насчет дальнейшего состояния мистера Манфреда-старшего? — подсказал хирург, заглядывая в лицо юноше и все-таки завладевая его вниманием. — Не беспокойтесь, я профессионал в своем деле и сделал все возможное, хотя, не спорю, ситуация оказалась весьма сложной. Если вы готовы подождать буквально полчаса, пока я приведу себя в порядок, я смогу проконсультировать вас, дать некоторые советы и записать на реабилитационный курс. — Да, конечно, это было бы очень любезно с вашей стороны! — опомнился Маркус, всматриваясь в лицо напротив. В свете голубоватых ламп оно показалось настолько измученным, что он поспешил добавить, — Я готов ждать ровно столько, сколько вам потребуется на то, чтобы прийти в себя. Я понимаю, насколько тяжела ваша работа. На это доктор Мур лишь благодарно улыбнулся и, кивнув, ушел. Простояв на месте пару минут, обдумывая все, что свалилось сегодня на его плечи и наблюдая за снующим персоналом, он вздохнул и спустился на первый этаж. Улыбчивая девушка назвала ему номер палаты, в которую положили Карла, и даже накрыла ладонью его руку в успокаивающем жесте, с сочувствием заглядывая в лицо. Маркус не отдернулся, наоборот, ответил ей долгим благодарным взглядом. Люди здесь действительно многое делают, и такое альтруистическое понимание с их стороны было вовсе необязательно. И, все же, они стараются помочь даже морально, что не могло не вызывать восхищение. Поднявшись на указанный этаж, он сходу столкнулся с торопливой женщиной-врачом, несущей в руках, судя по всему, медицинские карты. Она вгляделась в его лицо и спросила к кому он, ибо этаж был закрыт для свободного посещения. Но после того, как он представился, уставшее раздражение на ее лице сменилось приязнью. Она скользнула по нему потеплевшим взглядом и сказала, что пациент будет в течение нескольких часов отходить от сложной операции, и что медсестра оповестит, когда тот проснется. Дежурящая у палаты девушка представилась Сандрой и предоставила ему легкий белый халат на входе, разводя руками и объясняя это мерами безопасности. Опустившись на стул возле кушетки, Маркус почувствовал себя бесконечно уставшим. Последние несколько часов успели изменить его жизнь, причем, похоже, раз и навсегда. А ведь часы показывали всего лишь начало одиннадцатого утра. Юноша не заметил, как провалился в неглубокий, тревожный сон, положив голову на простыню в паре сантиметров от руки отца. Медсестра, заглянувшая в палату за тем, чтобы направить Манфреда-младшего на консультацию, улыбнулась этой сцене и не отходя позвонила Аарону Муру, чтобы сдвинуть встречу как минимум на пару часов. Проснулся Маркус от того, что кто-то мягко гладил его по голове. Поднявшись, он оглянулся, вспоминая, где он и что произошло. Осознание больно ударило куда-то под сердце, но когда он встретился взглядом с добрыми смирившимися глазами Карла, внутри стало спокойнее. Просидев в этой утренней июльской тишине еще пару минут, он позвал Сандру.

***

Маркус ездил в больницу как на работу, привозя отцу хорошую ресторанную еду, попадающую под строгую диету, прописанную врачом, и посещая психолога. Юноша как сейчас помнил, что на первом же приеме смущенно извинялся за свою несговорчивость в ночь операции. Специалист же, представившийся как доктор Александр Янг, лишь смешливо улыбнулся и заверил, что все в порядке, и такая реакция со стороны Манфреда-младшего была предсказуемой. На консультации с доктором Муром юноша с сожалением узнал, что ходить Карл уже вряд ли сможет: в ходе аварии двигательные нервные волокна были серьезно повреждены и не подлежали восстановлению. С кипой буклетов по уходу за колясочниками Маркус внимал каждому слову хирурга, слушал о всех курсах терапии, которые могли хотя бы немного облегчить состояние пациента. Под конец их разговора, больше напоминавшего монолог, Аарон посоветовал ему пару хороших специалистов по штату. Лечение у них стоило денег, причем неплохих, но их семья была обеспеченной и могла не беспокоиться об этой стороне проблемы. Юношу больше волновало то, что до большинства из них от Детройта пришлось бы ехать пару часов, что точно бы не пошло на пользу Карлу. Таким образом, круг поисков заметно сокращался. Горячо отблагодарив хирурга за ценные советы и потраченное время, Манфред-младший в тот же день обзвонил врачей, проживающих в окрестностях Детройта, и записался на предварительную консультацию к каждому. Тут же, при больнице, сделал копию важных медицинских заключений и забрал карту из архива. Честно, совмещать посещения терапевтов с занятиями в студии и делами отца, которыми просто не успевал заниматься агент, было сложно. Даже не так: адски сложно. Ко всему прочему в какой-то момент добавились постоянные дрязги со сбором всех нужных и не нужных документов для университета. Маркус не высыпался и недоедал, проводя большую часть времени на заднем сидении личного автомобиля, на котором Карл иногда доезжал до выставок или агенств, в свободное время предпочитая, в прочем, пользоваться своей машиной. Но зато это стало отличной встряской для юноши, глотком сложной взрослой жизни, в которой все ты должен делать самостоятельно, не рассчитывая на чужую помощь. Выматываясь за день, он отключался едва касаясь головой подушки, что спасало от душевных терзаний. Но когда находилось свободное время, он нырял в воспоминания из того июльского дня. Если бы он поехал тогда с отцом, наплевав на, по сути, легкую простуду, то это все могло бы не случиться. Он отговорил бы отца ехать так поздно или вовсе поехал сам. Уследил бы за дорогой, принял удар на себя, сев за руль, или хотя бы запомнил номера мерзавца, выскочившего на встречную полосу под покровом ночи. Правда на сеансе доктор Янг умиротворенно сложил руки на коленях и сказал, что в таком случае пострадать могли оба. И если бы Маркус тоже оказался сейчас прикованным к коляске, то кто бы заботился о Манфреде-старшем и тащил на себе дела семьи? На это юноша стыдливо потупил взгляд, но бесконечное «А что, если бы» еще долго клубились у него над головой, не давая спокойно жить. О своем соулмейте, до сих пор молчавшем и не выходившим ни на какие контакты, он и не вспоминал.

***

Гораздо легче Маркусу стало после того, как он встретил ее. Они впервые столкнулись в холле напротив кабинета Александра Янга. Девушка явно нервничала, меряя помещение шагами и не в первый раз изучая плакаты на стенах, кричащие о важности ментального здоровья. Она обернулась на шаги, тревожно всматриваясь в его лицо. Юноша лишь понимающе улыбнулся: на первых приемах у психолога он чувствовал себя неловко, втайне переживая, что его с минуты на минуту признают душевнобольным и отправят на лечение, лишая возможности заботиться об отце. Взгляд девушки заметно потеплел, и она вернула ему улыбку, вложив в нее смущенную благодарность. На том они и разошлись. В следующий раз они столкнулись у регистратуры. Таинственная незнакомка явно скучала, крутя в руках термос и ожидая, пока администратор договорит по телефону. Манфред кивнул ей издалека, и на ее лице легко можно было прочитать узнавание. Она помахала ему рукой и, вопреки ожиданиям юноши, шагнула ему навстречу, когда он проходил мимо, намереваясь покинуть здание больницы. На сегодняшний вечер планов у него пока не намечалось, и свободное время он решил потратить на заданные на дом эскизы и здоровый сон. — Привет! — с напускной храбростью сказала девушка, изучая его внимательным взглядом. — И тебе добрый день, — тепло улыбнулся Маркус, изучая ее в ответ. Прямые рыжие волосы, карие глаза и приятные черты лица, которые он, впрочем, не мог назвать необычными. — Что-то случилось? Услышав заданный вопрос, она встрепенулась и, убирая термос в рюкзак за спиной, протянула юноше руку: — Нет, просто я тебя запомнила. Мы столкнулись здесь в прошлый вторник, ты мне сразу понравился. Меня, кстати, Норт зовут! — Приятно познакомиться, я Маркус, — Манфред немного опешил от такой подкупающей искренней уверенности, но рукопожатие принял. Девушка была ему симпатична, тем более, нужно же было искать знакомых в этом городе? Повинуясь этой логике, он добавил, — Может, как-нибудь вместе пообедаем? Я давно приметил пару хороших ресторанчиков в округе. — Но тут же элитный район, все такое. Цены кусаются! — недоверчиво сказала Норт, поднимая аккуратную бровь и улыбаясь. — Можешь не беспокоиться, я заплачу, — рассмеялся юноша, и новая знакомая засмеялась вслед за ним. — Ну, раз уж так, я свободна в четверг. Они обменялись контактами и разошлись. Манфред поехал домой и за зарисовками постоянно думал о Норт, о том, с какой легкостью она к нему обратилась. Это заслуживало восхищения. Риверсон из больницы тоже поехала домой, но уже чтобы проведать семью и забрать свои вещи. Во время учебы она подрабатывала в торговом центре за стойкой информации, большую часть смены бездельничая и болтая со своей коллегой. Вырученных денег хватало на то, чтобы снять маленькую квартирку в паре кварталов от университета, выселяясь из общежития. Не сказать, чтобы Норт имела что-то против него, но постоянный шум, блуждающие соседи и почти полное игнорирование личного пространства сильно выматывали и сбивали с учебного настроя. Расстраивало лишь то, что она станет реже видеться со своими друзьями, в особенности с Саймоном. Как бы странно это ни звучало из уст обычно резкой и воинственной Норт, она испытывала самые теплые чувства к своему другу, выслушивая его рассказы о бедной маме и тиране-отце. Теперь ей стало бы сложнее оказывать ему постоянную поддержку. Привлекательное желание забрать его жить вместе в отдельной квартире посещало ее все чаще, но щепетильный Холланд наверняка бы отказался от такого предложения, ставя ее комфорт выше своего состояния. Да и тем более на горизонте сейчас показался таинственный Маркус, занимая все больше и больше мыслей. Мечтательно улыбнувшись, она зашла в фейсбук и добавилась к Манфреду в друзья, цепким взглядом изучая его страничку.

***

Удивительно, но их с Норт отношения развивались очень быстро. Уже во время первой встречи девушка разговорилась и поведала о том, что у психолога она была из-за проблемы с ее гиперактивностью и перевозбуждаемостью. Идти с таким к психотерапевту она побоялась, ведь заключение из психиатрии в ее медицинской карте лишило бы ее водительских прав и возможности поступать на серьезную работу без дополнительных справок. Слушая ее щебет о волоките с документами и трудностях взрослой жизни, он улыбнулся с пониманием. С девушкой было так легко и спокойно, что он рассказал не только о переезде из Канады и мечте реализоваться в мире искусства, но и о трагедии, случившейся с Карлом. Риверсон была трудным слушателем, поначалу она отвлекалась, но под конец все же сконцентрировалась и выразила сочувствие о случившемся. Маркус не стал ее осуждать: она сама рассказала о том, что ей сложно слушать, и о том, что с этой проблемой она и обратилась к Янгу. Девушка работала над собой, что не могло не вызвать уважение. Зато теперь не пришлось бы придумывать отговорки, отклоняя ее предложения встретиться. Норт даже сама вызывалась помочь со всем, что свалилось на Манфреда-младшего после аварии, но он вежливо отказывался, не желая грузить девушку. Вскоре она поняла, что говорить об этом бессмысленно, и оставила тему в покое, за что юноша был ей бесконечно благодарен. Когда Карл узнал о наличии подруги у сына, глаза его загорелись. Оказывается, он был бы очень рад, если бы его мальчик нашел себе пару. Слушать о том, что еще не факт, что они с Риверсон являются соулмейтами, он наотрез отказался. — Не все крепкие семьи связаны так, — фыркал он с больничной койки, — Я прямо сейчас могу назвать тебе как минимум с десяток моих знакомых, которые построили успешный брак, не являясь соулмейтами. И, вон, живы-здоровы. — Но ты не можешь поспорить с тем, что отношения между соулмейтами гораздо глубже и богаче, чем между обычными парами! — возражал на это Маркус, в прочем, не принимая слова отца близко к сердцу. Было ясно, что тот просто волновался о том, что его сын вырос одиночкой. — Не могу. Но не стоит терять шанс, Маркус. Тем более, ты еще наверняка не знаешь, является ли она своей суженной, — в этот раз Карл решил окончить спор вничью, поднимая руки в мирном жесте. Но стоило только юноше расслабиться, как тот с явным злорадством добавил, — И запомни, когда я переберусь обратно к нам домой, я тебя силком на свидания выгонять буду! Громкий смех Манфреда-старшего заглушил измученный стон Маркуса. «Ладно, главное, ему уже становится лучше» — с мягкой улыбкой утешал себя юноша.

***

Честно говоря, он до последнего не хотел идти знакомиться с друзьями своей девушки. Встречаться они начали буквально в конце лета, спустя пару дней после того, как Карл перебрался обратно в особняк. Жизнь Маркуса при этом и правда сильно поменялась: за отцом нужно было постоянно ухаживать, но на время учебы они решили нанять сиделку. Самому Манфреду-старшему это слово категорически не нравилось, так что он предпочитал говорить «помощник». Отец, как и обещал, пинками выгонял юношу на встречи с Риверсон, которая только заливисто смеялась надо всеми шутливыми жалобами на поведение Карла. Их отношения поменяли статус как-то незаметно для них обоих. Им было комфортно в обществе друг друга, так что, привыкший называть медноволосую своей хорошей подругой, Маркус не особо удивился, когда она его поцеловала на одной из прогулок. С тех пор он и начал звать ее своей девушкой, что не могло не радовать Карла. А теперь юноша стоял в подъезде какого-то незнакомого ему дома в незнакомом ему районе. И не был уверен, что хочет жать на дверной звонок: громкие всполыхи электронной музыки за стеной не внушали ему доверия. Норт обещала, что они задержатся буквально на полчаса, после чего он ее заберет и они съездят посмотреть инсталляцию на Центральной площади. Тем более, по ее словам, все ребята на вечеринке будут приятными и открытыми, и что Маркус наверняка найдет себе там новых знакомых. Сам Маркус отнесся к этому с явным скептицизмом. Помявшись еще немного на лестничной площадке, он написал девушке, что уже подъехал, разумно посчитав, что звонка все равно никто не услышит. Дверь открылась буквально через пару минут. Выпрыгнувшая оттуда Риверсон крепко его обняла, попутно быстро целуя в губы и тут же затаскивая в квартиру. — Давай, скорее, сейчас такое пропустишь! — прокричала она ему на ухо, заглушая музыку. Манфред лишь поморщился и кивнул, аккуратно вешая ветровку на плечики в шкаф и с пренебрежением глядя на груду неаккуратно скиданных прямо поверх стула в прихожей курток. Проходя внутрь вслед за рыжей, он наклонился к ней и громко спросил: — Так, а что я все-таки пропущу? — Мой друг, Саймон, я о нем тебе говорила! Так вот, он согласился станцевать, такое простой встречный не часто увидит, так что ты везунчик! — в тон ему ответила Норт и повела дальше, в небольшой зал, в котором уже успело собраться много народу. Похоже, танцевал этот Саймон и правда неплохо, что все собрались посмотреть. А пока Маркус вспоминал то, что рассказывала ему Риверсон о своем друге. Тихий и способный, тот, вроде, жил под гнетом отца, желавшего слепить из сына идеального преемника. Девушка отзывалась о парне с такой теплотой и с таким восхищением описывала его умение двигаться под музыку, что Манфред уже заранее проникся к тому интересом. Когда очередной ремикс, звучавший до того из стереосистемы, замолк, и кто-то включил на переносной колонке приятную плавную песню, сердце Маркуса сначала испуганно забилось, а потом ухнуло куда-то в живот, будто это он сейчас должен был танцевать на публике. Глаза зацепились за хорошо слаженную блондинистую фигурку: по этому человеку сразу было видно, что он тратил действительно много времени на тренировки. Первые движения были неуверенными, слегка угловатыми и поломанными, но потом Саймон, видимо, вошел во вкус, танцуя все плавней и пластичней. Манфред разбирался в современной хореографии не так хорошо, но мог с уверенностью сказать, что юноша сейчас блистал. Да так ярко, что у всех, включая Маркуса, перехватило дыхание. Внезапно стало очень обидно, что под рукой нет блокнота и карандаша, или, на худой конец, камеры. Хотя он уже видел в темноте комнаты несколько вспышек: похоже, кто-то уже снимал. Зная Саймона, пускай даже по рассказам Норт, это ему не очень понравится. Юноше сразу стало как-то стыдно за чужую бестактность. Но вот музыка стихла, вслед за ней стих и танцор, замирая в обманчиво расслабленной позе посреди комнаты. Он открыл глаза, постепенно пробуждаясь от своего транса, и уставился прямо на Маркуса, еще не совсем понимая, где он находится. Маркус же, казалось, снова начал задыхаться, заглядывая в эти прозрачно-голубые глаза, обрамленные белым золотом ресниц. Пол потихоньку уходил из-под ног, Норт восторженно дергала его за рукав кофты, импровизированная публика аплодировала. А они все глядели друг на друга. Но Саймон все же вышел из своего волшебного наваждения, удивленно моргая и озираясь на шумящую толпу. А Манфред все смотрел и смотрел на него, стараясь впитать в себя чужой образ, запомнить все до мельчайших деталей. Но каким же поражением для него стало мелькнувшее в чужих глазах разочарование напополам с обидой. В следующий же момент парень снялся с места и стрелой вылетел в прихожую, провожаемый десятками удивленных глаз. — Что это с ним? — удивленно спросил молодой мужчина со шрамом поперек носа. На студента он явно не тянул. — С ним такое часто. Прошу, не обращайте внимания! — стыдливо выдавила Норт и побежала вслед за другом, выхватывая куртку из общей кучи. Понимание до Маркуса дошло медленно. Если верить Риверсон, Саймон был достаточно скрытным, чтобы считать танец чем-то интимным. Одно дело показывать это обезличенной публике на отчетном концерте, а совсем другое — когда кто-то вот так вторгался в столь бережно выстроенную зону комфорта и рушил маленький мирок. Манфреду было такое знакомо: одно дело, когда твою работу смотрит жюри, а совсем другое — когда кто-то чересчур любопытный лезет тебе через плечо, пытаясь рассмотреть, что ты там рисуешь. Но все же юноша тоже почувствовал себя обиженным. Возможно, он единственный здесь смог по достоинству оценить то, что явил свету Саймон. А тот так быстро счел его чужаком, посягнувшим на сокровенное. Маркус решил во что бы то ни стало дождаться Норт и поговорить с ней обо всем.