Зеркала времени

-Что будем делать? У нас встреча с Штульманом и Катцем только в 8. — Пойдём погуляем? Я хочу надышаться, насмотреться. — Ты все ещё думаешь о том, что что-то может пойти не так? — Такой шанс, к сожалению, есть всегда, — я, конечно, была согласна с ним, но не в этом случае! Мы стояли на берегу мертвого моря. Мы просто гуляли по саду. Молча брели без цели. А потом -Ап, и мы стоим на берегу мертвого моря. Воздух был неподвижен. Видимо такой же плотный воздух стоял в Москве на Патриарших в час небывало жаркого заката. — Ты знаешь, это похоже на ад. — На ад? — Да. Тишина. Дрожащий от жары воздух. И ни души. — Но мне кажется ад описывают несколько иначе. — Мне кажется, что наша культура извратила понимание ада. Ведь ни ада, ни рая нет. Есть совесть. Каждый из нас сам выбирает себе наказание. По поступкам. Просто для кого-то отсутствие людей- это ад, а для кого-то — райские кущи. — Возможно ты права. Но нет, это не ад. Это похоже на последнее пристанище мастера. Все было не так… Все было сложно. Кажущееся спокойствие не могло меня обмануть. Напряжение и нервозность. Нервозность и напряжение. Во вздохе, взмахе белесых ресниц, повороте головы, жестах, словах. Сейчас был переломный момент его жизни. Понимал ли он значимость этого момента? Думаю — нет. Его преследовал лишь страх того, что операция могла пройти не так. Он не знал, что могло случиться без операции. А я знала… Я видела всю картину. Целиком. И я уверена, что, знай он развитие событий, первый бы требовал операционного вмешательства. Но он не знал. И я не собиралась ему рассказывать. Во всяком случае не в этот прыжок. — Пойдём, — я взяла его за руку, вырывая его из водоворота мыслей, — тебе нужно отдохнуть. — А тебе? — он обнял меня за плечи. — И мне. А отдыхаю я только тогда, когда нахожусь в твоих руках… — Подозрительное совпадение, — он развернул меня к себе и заглянул к глаза, — Ты уверена, что хочешь все это пройти со мной? Операцию? Реабилитацию? Возможно я буду заново учиться говорить, есть, ходить… Если ты захочешь уехать — я пойму. — Уверена, — ответила я не отводя глаз. Я для себя все решила. Решила, что буду прыгать только тогда, когда буду уверена в том, что он, что они, вне опасности. А дальше — будь что будет. — Спасибо тебе! — еле слышно прошептал он. В голосе его дрожали слезы. Я понимала, что ещё немного и струна, позволявшая ему улыбаться, лопнет. Не стоило искушать судьбу. — Тебе не за что меня благодарить. Это мой выбор. Только мой. — Я все ещё не понимаю, что я такого хорошего сделал в прошлой жизни, что в этой встретил тебя… — Хорошего ли… но полно об этом. Пойдём. Тебе правда нужно отдохнуть. — А ты расскажешь мне сказку? — Любимую? — Да, про бабушку Дусю и внучку ее Марусю. А вечером грянул гром. Грозовые тучи сгустились над землёй обетованной. Резко похолодало и стало темно. Гремел гром и молнии разрывали темноту неба паутиной электрических всполохов. Мы сидели в кабинете Штульмана. И грянул гром… — Ну что я могу сказать. Давайте начнём по степени тяжести. Вам, мадам, рекомендованы пешие прогулки, правильное питание и грязевые обертывания, — обратился Штульман к маме моего мужа. — Доктор, давайте уже про моих мужчин, -но, посмотрев на меня, добавила, — наших мужчин. — Хорошо. Вам, — он повернулся к отцу, — Рекомендована эндоваскулярная операция на сердце. Ничего сложного. Без шрамов, без вскрытия грудной клетки. Необходимо лишь заменить клапан. Это пара часов и неделя реабилитации. И вуаля — Вы, гарантированно, проживете до 100 лет. Никаких других патологий мы у Вас не обнаружили. Но также рекомендовали бы Вам соляные пещеры и грязевые ванны. Для поднятия иммунитета и нормализации давления. И побольше витаминов. В частности витамина д. Побольше отдыхать, гулять, дышать воздухом, есть фрукты… Теперь с Вами, — и мой мужчина стал белее известки, — Срочно. Завтра. Прямо завтра с утра готовим Вас к операции! — Все настолько критично? — срывающимся голосом спросила мать и будто, разом, постарела на добрый десяток лет. — Никто не знает, — Штульман пытался говорить бодро и непринуждённо, — Это головной мозг. Самый труднодоступный и не изученный орган. Я не могу сказать, что состояние критическое, но, рано или поздно, оно таким станет и тогда мы, увы, будем бессильны. Сколько времени смертельная болезнь будет находиться в состоянии анабиоза — мы не знаем. Может быть десятки лет, а может быть неделю. Поэтому я бы не стал тянуть. Не буду скрывать — процесс реабилитации будет сложным и долгим. Да и сама операция не из самых простых, но то, что мы увидели на снимках позволяет нам рассчитывать на самые лучшие результаты. — Вы будете вскрывать мне череп? — Нет, — Штульман попытался добродушно улыбнуться — получилось, честно говоря, не очень, — мы также проведём эндоваскулярную операцию. В этом случае пациент проводит двое суток в реанимации после операции, неделю в палате интенсивной терапии и пару недель в пансионате. Сама операция будет долгой. — Сколько? — еле слышно спросил мой мужчина. — Около пяти часов. — Я согласен. При одном условии. Я хочу, чтобы моя жена была со мной все время. — Это невозможно, — безапелляционно ответил молчавший до этого Катц, — Не забывайте — это операционная, операция на мозге, должна быть стерильность. Абсолютная. Да и любая операция- не самое приятное зрелище. Однако, могу Вам обещать и гарантировать — Ваша жена будет с Вами как только Вас переведут в реанимацию. — Я бы тоже хотела, — тихо сказала его мать. — Конечно! — Катц улыбнулся, — Мы же не советская больница с драконовскими и бесполезными правилами. — Ну что, — Штульман посмотрел поверх очков, — Готовимся к операциям. Я настаиваю на том, чтобы обе операции провести завтра. — Доктор, хотя бы не в одно время, — взмолилась мать моего мужа. — Да, — заговорил отец, — Мне важно знать, что операция моего сына прошла успешно. А если нет… ну вдруг… тогда и моё спасение теряет смысл… — Хорошо, — Штульман вздохнул, — У нас не Советский Союз. У нас, действительно, все для людей! Ночь мой муж уже проводил в палате, обвешанный аппаратами, измеряющими давление и пульс. Я сидела рядом с ним и держала его за руку. Он попросил побыть с ним, пока он не заснёт. Наши врачи, любезно, поставили кушетку для меня прям в палату. Он давно спал, а я все никак не могла отпустить его руку. Я гладила его пальцы. Я понимала, что люблю его. Больше всего в этом мире. Его, этого человека. Его- полубога. И теперь внутри меня живет его часть. Его части. Пока живут. Я знала, что прыгать придётся скоро, но я также знала, что он- самое важное. А дальше — будь что будет, все равно. — Вера, — я вздрогнула и обернулась, — Он заснул? — Да, около часа назад. — Тогда, быть может Вы составите мне компанию прогуляться по саду? — но, заметив мой встревоженный взгляд, добавила, — Это займёт не более 15 минут, — и почти… с мольбой? — Мне очень нужно с Вами поговорить. — Хорошо! — ответила я. Это был сложный шаг для его матери — я понимала. Мы вышли в сад. После грозы было свежо и прохладно. Однако, это была обманчивая прохлада — за ночь сухой ветер высушит землю, а утром солнце, вновь, начнёт нещадно жечь. — Знаете, Вера, говорят, что-то, что начинается в дождь- обычно хорошо заканчивается. — Да, я слышала об этом поверье. — Вот видите, я цепляюсь за любую возможность, любую примету, молитву, знак, лишь бы унять нестерпимую дрожь и страх перед завтрашним днём. — Все будет хорошо! — А если не будет? — Обязательно будет! — Мне бы Ваш оптимизм. Знаете, когда умирали мои родители на разных этажах одной больницы, врачи меня тоже успокаивали, что все будет хорошо. Но я то не слепая — я видела, что это лишь обман, ложь во благо… — Мне очень жаль… но сейчас совершенно другая ситуация. — Откуда Вы знаете? — Я не знаю, я верю. И моей веры, при необходимости, хватит на всех. На всех нас, на всю страну, весь Мир, все миры и вселенные. — Неужели так сильно Ваше чувство? — Я не могу измерить его силу или глубину. Я просто знаю, что никого и никогда я больше не смогу полюбить так, как люблю Вашего сына. — Откуда такая уверенность? — ах, если бы она только знала. — У меня нет ответа на этот вопрос. — Хорошо, Бог с ним, но если что-то пойдёт не так — Вы же исчезните? — Нет. — Вы уверены? — она посмотрела на меня с прищуром. — Абсолютно. Я не отойду от него до тех пор, пока врачи не скажут мне, что его жизни и здоровью ничего не угрожает. — А потом? — попалась… — И потом тоже. — Хорошо. Очень надеюсь, что так и будет. А если, вдруг, не будет, но не по Вашей воле. Предательства от Вас мой сын просто не переживёт. Мы не переживем. — Я не предам его… — Надеюсь. И да, спасибо Вам, Вера. За всё. За эту поездку, за врачей. За то, как относитесь к моему сыну. Последние пару дней я наблюдаю за вашими отношениями. Создаётся ощущение, что вы — единое целое. Никогда я не видела сына таким спокойным, мудрым и сильным, как сейчас. И это Ваша заслуга! — Нет, это его заслуга. Он на самом деле такой, сам. Просто ему об этом никто не рассказывал. — Даже я, — грустно добавила она, — Вы это хотели сказать? — Нет, я про его женщин. Тех, кто был с ним и тех, кто только хотел. Он потрясающий! Многогранный. Переливающийся. Он умножает то, что ему даёшь. И мне удивительно, что ни одна из его фавориток или любовниц не удосужилась рассказать ему о том, каким он может быть если захочет. — Я тоже не знала, какой он, если честно. Но сейчас я смотрю на него и просто не узнаю своего сына. Он действительно нашел себя. В Вас. — Можно и так сказать… — Идите к нему. Вам нужно поспать. Завтра у Вас будет сложный день. — У нас всех… доброй ночи и… спасибо! Спасибо за этот разговор. Для меня это правда очень много значит! — Не за что! Доброй ночи. Утро началось в 6 утра. Всю ночь я провела на неудобной кушетке, но мне, впрочем, было плевать на это. Я была рядом с ним. При всём том, что я не теряла лица и не просто верила в положительный исход операции, но и заражала этой верой окружающих, внутри я была натянута как струна. Можно подумать от моей собранности что-то зависело. Или, быть может, зависело? Он открыл глаза и посмотрел на меня: — Ты была тут всю ночь? — Конечно! — Спасибо! — и он коснулся губами моей руки, — Для меня это важно. — Я знаю… — Ну что, — он тряхнул головой, — Час истины пробил. Ещё немного и у тебя не будет пути назад. Подумай ещё раз! Уж если ты разлюбишь, то теперь… — Теперь, когда весь мир со мной в раздоре… нет, я не изменю своего решения. Я буду с тобой. И в горе и в радости… — Тогда я спокоен. Мне будет ради чего просыпаться. И жить. — Все будет хорошо! Обещаю! — Верю! До встречи! Меня сменили его мама и отец. Я решила оставить их наедине. А через 10 минут его повезли в операционную.