Только никому не говори

— Как больно, — прошептал Шефер, пытаясь привстать на локтях, но эта слабая попытка не увенчалась успехом, и мальчишка осторожно опустил голову. Он родился в курортном городе Ахен, находящемся близ границы с Бельгией и Нидерландами. Шефер привык к этому высокому небу, к низким домикам и узким улочкам, уносящим в смутное Средневековье. Дом, в котором жили Шеферы, находился почти что в пригороде, в окружении лесов. В тот жаркий августовский день, лёжа в яме, не чувствуя ног и ощущая острую боль в спине, восьмилетний Вальдемар отчётливо слышал песнь колоколов Ахенского собора. Возможно, это была просто игра его воображения, шалость ветра, ведь собор находился далеко от их дома, но Шефер отчётливо слышал, колокольный звон. Он был уверен, что умирает, и что колокол звонит по нему. Ему сразу же вспомнился отец. Юалд Шефер был католическим священником, служащим в Ахенском соборе. Вальдемар никогда не понимал, почему тот верил в Бога, что заставляло его вставать на колени перед Распятием и молиться о каком-нибудь заблудшем прихожанине… — Как ты понял, что Бог есть? Почему я не понимаю? — спросил как-то за ужином Вальдемар. — Дорога к Господу у каждого своя. Иногда нужно пройти и через неверие, чтобы добраться, — Юалд чуть заметно улыбнулся и наколол на вилку кусок варёного картофеля. — Если бы Бог был, то на земле была бы справедливость. Разве нет? — продолжал Вальдемар, касаясь вилкой то одного куска тушёной говядины, то другого. Кримхилд покачала головой и молча продолжила ужинать. В их семье было принято негласное правило — не повышать тон, не ругаться, быть добропорядочными католиками, а женщинам не лезть в мужские разговоры. Кримхилд очень хотелось ответить сыну, но она сдержалась. Эта женщина, вообще, была образцом сдержанности и молчаливости. Из четырёх сестёр хирурга Джисилберта Паткуля она была самой скромной и домашней. «Хорошей будешь женой», — говорила её мать Ирмалинда. Так оно и вышло. Кримхилд во всём слушалась супруга, но не потому что боялась сказать что-либо поперёк, а потому что знала, что он не только хозяин в доме, он ещё и тот, кто разговаривает с Господом. Великий и светлый человек. В глазах начитанной, но простой Кримхилд, Юалд был бесспорным и мудрым авторитетом. Её очень огорчало, что Вальдемар не перенял их веру в Господа, их понимание мироздания. Он задавал слишком много вопросов и откровенно скучал на службах. Но Юалда, казалось, совершенно не беспокоило безбожие сына. «Вопросы — это нормально. Он ещё не окреп, не встал на ноги, как и его сознание», — сказал он как-то своей жене. Вот и в тот день он не рассердился, не раздражился, а отложил вилку и спокойно заговорил: — Нужно вспомнить, Вальдемар, что, когда был создан этот мир, в нём не было страданий. Бог страданий не сотворил. Как тогда они появились? Некоторые говорят: «Бог же знал, что Адам согрешит. Почему же Он не создал Адама таким, чтобы он не совершил греха?» Ответ простой: Бог создал нас свободными. Мы не запрограммированы, как машины, на добро. Мы сами решаем, куда пойти, что сделать, как поступить, как жить. Мы даже можем решить, верить нам в Бога или нет — такая величайшая свобода нам дана. Бог есть, а некоторые люди абсолютно убеждены, что Его нет. Начало страданий, начало греха заключается именно в том, что человек в своей свободе может выбирать путь зла. Животные, птицы — они имеют относительную свободу, но не выбирают между добром и злом. Волка можно, конечно, застрелить за то, что он задрал овец, медведя-людоеда можно убить, но все-таки нельзя посадить его в тюрьму и дать ему срок за то, что он сделал. Он не понимает, что делает. А человек понимает. Но почему же мы-то страдаем от того, что Адам неправильно воспользовался данной ему Богом свободой? Мы ведь не ели от древа познания добра и зла? Хотя некоторые, наверное, уже ели… Ну, младенцы точно не ели. Почему же тогда рождаются дети с сердечными патологиями, с уродствами, несовместимыми с жизнью? Разве младенцы в чем-то виноваты? Мы созданы Богом как единый организм. Грех или святость одного отражаются на всех остальных. Это только кажется, что мы отделены друг от друга пространством, у нас разный интеллект, разный внешний вид, разный цвет кожи, разные пристрастия. На самом деле человечество — это единый организм, созданный Богом по Своему образу. Вальдемар на какое-то время замолк, а потом выдал другой вопрос равнодушным голосом: — Почему тогда Бог не может навести порядок? — Бог на Кресте. Бог приходит на землю, становится человеком и проживает человеческую жизнь со всеми её трудностями, приняв на себя даже последствия первородного греха, хотя Он чище и безгрешнее, чем новорожденный младенец. Безгрешному человеку жить среди нас, грешных, очень тяжело. Когда Господь был на земле, Он так уставал, что спал на корме лодки, которая буквально тонула в волнах. Перед тем как принять на Себя грехи всего мира, перед крестным страданием, Господь так горячо молился в Гефсиманском саду, что пот его был, как капли крови. Он принял на себя страшную мучительную смерть. Пережил многие унижения. Люди, которых Он исцелял — а ни один человек не отходил от Него без помощи, — кричали: «Распни, распни Его!» Хотя эти люди могли Его освободить, но они освободили разбойника. Смерть на кресте — страшная смерть, смерть-пытка. Когда человека прибивают гвоздями ко кресту, он вынужден опираться на раны на руках или на прибитые гвоздями ноги. Распятый человек умирает от удушья. Это страшное истязание, страшное мучение. Страдание исцеляется страданием. Смерть убивается смертью. Умирая на кресте, претерпевая страдание, Он уничтожает его силу. Теперь каждый, кто страдает, может обратиться ко Христу, и быть с Ним, и получить от Него помощь. Такая помощь приходит. Потому что теперь страдание не имеет такой силы, которая была до Христа. Теперь страдание имеет смысл. И каждый страдающий теперь приносит себя в жертву и страдает со Христом. Вальдемар глубоко задумался, но так и не понял, как его мать и отец могут безоговорочно верить в это. Разве кто-то из них видел Господа своими глазами? Потом, конечно же, в их семье не раз поднимались религиозные разговоры, а Вальдемар научился играть в смирение. Он задавал всё меньше вопросов, молчал и слушал, потому что не желал снова получать информацию, что никак не влияла на его сознание. В тот августовский день Шефер лежал в яме и смотрел в ярко-голубое небо, слыша колокол и чувствуя, что смерть совсем близко. Он лежал так долго, что сам не заметил, как погрузился во тьму. Мальчишка очнулся через несколько часов. Оказалось, он всего лишь сломал обе ноги, неудачно упав в глубокую яму. Ему повезло — шедшие мимо подростки заглянули в неё и, увидев, как они думали, мертвеца, рассказали взрослым. Когда Вальдемару было десять, у Юалда и Кримхилд родилась дочь, которую назвали Дитричей. Большая часть внимания родителей теперь отходила девочке, чему Шефер был несказанно рад. И разговоры о религии становились всё реже, пока не сошли на «нет».

***

— Как больно, — прошептал один из заключённых Белжеца. Тот самый, который чистил сапоги Вальдемара, пока нацист курил, глядя в серебристое небо и думая о том, что будет дождь. Несколько секунд назад он от души отпинал его, напоследок хорошенько приложившись подошвой к лицу. Теперь оно было залито кровью. «Убери жидовскую кровь с моей обуви!» — приказал он после этого. В голове смешались голоса его, упавшего в восемь лет в яму и этого немолодого еврея, драящего сапоги. Вальдемар увидел и лицо Дитричи, когда эсэсовцы уводили её мужа-еврея. Белая кожа, чёрные круги под глазами, истеричный выкрик: «Нет! Пустите его!». Его отправили в гестапо, для допроса, как это и было положено, а сама Дитрича повесилась спустя две недели, не выдержав разлуки с обожаемым мужчиной. Через трое суток после того, как Вальдемар покинул их дом в Кёльне и вернулся в Дюрен, где проживал на тот момент. «Ничем не могу помочь. Ты знала, за кого выходишь замуж», — мелькало тогда в голове Шефера. — О чём думаешь? — хрипловатый голос заставил немца зашевелиться на горячей простыне и повернуть голову, чтобы увидеть лицо любимого. — О прошлом. — Да-а, его не забудешь. Оно будет сниться нам во снах. Всегда, — Таранов коснулся кончиками пальцев идеально выбритой щеки мужчины. — Ты очень смелый, ты знаешь это? — помолчав, спросил Рафтер. В его почти прозрачных глазах плескалась страсть. — Почему? — Ты не побоялся связать свою жизнь с мужчиной. Я прекрасно понимаю, как к этому относятся коммунисты, — прошептал немец и коснулся тёплыми губами бедра русского. Тот покрылся мурашками и сглотнул, гладя лицо и плечи Вальдемара, который кровожадно улыбнулся и начал покрывать пылкими поцелуями его живот. С губ Таранова сорвался стон. Через миг он лежал на спине, волосы разметались по подушке. Рафтер навис над ним, оглаживая ноги, с наслаждением целуя шею сбоку, а после переключаясь на соски. Немец засасывал сперва один, играя с ним во рту языком, слегка покусывая, потом переключался на второй. Игорь изнемогал, стонал и мотал головой из стороны в сторону, оглаживая грубыми пальцами плечи немца. — Расслабься, любовь моя, — шепнул распалённый Рафтер, кладя указательные пальцы на торчащие соски партнёра и начиная их потирать круговыми движениями. Стоящие плоти соприкоснулись, заставляя обоих мужчин вздрогнуть. Вальдемар поднёс длинные пальцы к губам и облизал сразу несколько, после чего накрыл влажные уста любимого поцелуем. Хозяйничая в раскалённом рту горячим языком, он приставил пальцы к анусу русского и начал потихоньку, фаланга за фалангой, вводить их, растягивая изнутри. Собственный член болел от желания, от пошлого вида этого русского, который принадлежал только ему. Рафтер вставил член в Таранова, не переставая взасос целовать его. Тот застонал в чужой рот и серые глаза подёрнулись поволокой желания. Немец медленно, с чувством, двигал бёдрами, не спеша входить целиком. Ему нравилось растягивать удовольствие. Мышцы спины, плеч и ягодиц напряглись. Вальдемар совершал всё более глубокие, ритмичные, довольно плавные толчки, желая каждой клеточкой тела прочувствовать Его. Языки сплетались в сладкой борьбе. В комнате стоял запах вечернего зноя, секса и пота. Когда Рафтер разорвал поцелуй, от его губ к губам любимого тянулась тоненькая нить из слюны. Мужчина жадно втянул её, начиная ускоряться. Он трахал русского всё глубже и быстрее, тщательно массируя простату. Тот хрипел, приподнимал голову и сразу ронял её на подушку, позволяя немцу вылизывать свой кадык и тереться носом о бороду. Анус активно сжимал-разжимал в себе большой член, а Игорь так отдавался своим ощущениям, стонал, царапал короткими ногтями влажные плечи немца, что тот был готов рыдать от наслаждения. Сделав десять наиболее грубых и глубоких толчков, сопровождаемых хриплым криком русского, он обильно кончил в него в тот самый момент, когда Игорь разбрызгивал сперму, закатив глаза и замерев в беззвучном крике. Таранову было так хорошо, что он забыл обо всём, включая собственную жизнь. Открыв глаза, он ощутил на них влагу. В комнате было душно. Всё тело содрогалось в конвульсиях недавнего оргазма, который так и не отпустил до конца. Он видел, как Рафтер встаёт и босой, влажный, растрёпанный, подходит к столу. У него узкие бёдра, широкие плечи и длинный, болтающийся при ходьбе, член. Игорь застонал, не в силах отвести взгляд. Вальдемар взял графин и стакан, комнату наполнил звук бурления воды, а затем и жадных глотков. Вернувшись к кровати, немец огладил грудь и живот русского, словно драгоценнейшее произведение искусства, затем перевернул его на живот. — Я люблю тебя, — прохрипел он. — И я тебя люблю, — на русском ответил Игорь, поскольку остальные языки вылетели из его головы. — Лублу… тьебя… — повторил немец и, обхватив свой член, начал подрачивать его, второй ладонью оглаживая ягодицы и спину Таранова. Игорь приподнялся на локтях, посмотрел назад и, увидев, чем занят любовник, томно улыбнулся: — Ты такой ненасытный… — Мне нравится, когда ты говоришь на русском. Я ничего не понимаю и это так заводит! — пылко отозвался Вальдемар и медленно наклонился к заду русского, начиная нежно целовать ягодицы. Таранов застонал, чувствуя, что снова возбуждается. Невольно прогнувшись в пояснице, он уткнулся лицом в горячую подушку. Рафтер оскалился и нежно впился в левую ягодицу своими большими белоснежными зубами. Укусил настолько, чтобы любимый испытал блаженство и каплю боли. После чего встал на колени и лёг грудью на спину русского, начиная тереться членом о его зад, который являлся вратами в рай… Они снова занялись любовью. Большие яички немца ударялись об ягодицы русского каждый толчок. Рафтер накрутил на руку удлинённые волосы мужчины и тянул их назад, вколачиваясь в желанное тело, кусая и целуя его лопатки, спину… — Ты — самое лучшее, что было в моей жизни, — произнёс Таранов на родном языке. — Лублу? Скажи это… — немецкая речь путалась с русской. — Люблю, очень люблю тебя… — прохрипел Игорь, откидывая голову назад. Захрипев, Рафтер снова выпустил порцию спермы в Таранова. Тот, ощутив это, излился на простыню, вскрикивая. Они лежали друг на друге, слушая бешеное дыхание, биение сердца и чудесную тишину…. — Давай уедем? Сбежим, пропадём… — вдруг прохрипел Вальдемар, утыкаясь лицом в разгорячённые волосы, которые только что безжалостно наматывал на руку. — Как сбежим? Куда? — облизав пересохшие губы, хрипло спросил Таранов. — Да хоть куда… Мир большой. Рафтер перекатился на другую сторону кровати, Таранов привстал на локтях и, стараясь отдышаться, понял, что любимый мужчина совершенно серьёзен. — Это всё жара? — едва заметно улыбнулся он и поцеловал горячую грудь немца. — Да. К тому же, здесь совсем другой менталитет. Пойми, мы здесь чужие, — с нежностью глядя на русского, прошептал Вальдемар. — Но я ведь не могу бросить переводы. Меня будут искать, — покачал головой Игорь и устроил её на груди любовника. — Не найдут. Мы сменим паспорта. Подумай об этом. …На следующий день, сидя в летнем кафе и глядя на океан, мужчины обедали парильядой. Мирная трапеза была нарушена, когда к ним подошёл Иоганн. Представившись давним приятелем Рафтера, простым библиотекарем, он просидел с ними не менее часа и с улыбкой на устах нёс какой-то бред. Выдуманную биографию для идиотов. Внутри у Рафтера всё бурлило и горело. Ему хотелось взять нож, которым он резал мясо, и воткнуть его в сердце Иоганна, а ещё лучше выколоть ему сперва один глаз, затем второй. Проболтавшись, ублюдок поднялся и, многозначительно подмигнув немцу, пошёл в сторону пляжа, размахивая газетой. «Нет, они не отстанут от меня. Он только что дал мне это понять», — нервно подумал Вальдемар и накрыл руку русского своей. В тот же день Таранов, возвращаясь домой после отправки письма на Родину, столкнулся с Лавровым. Тот выглядел смущённым и растерянным одновременно. — Присядем? — спросил он, взглядом указывая на лавочку. Утирая пот со лба, Таранов кивнул и сел. Но уже через несколько мгновений русский забыл о жаре, ибо его словно обдало ледяной водой. — Я видел, что ты с мужчиной… Не пойми неправильно, но я не слепой, я прогуливался по городу… Вы вместе, как… возлюбленные, — глядя в землю, бормотал Лавров. — Я обязан рассказать об этом. Это нарушение законов нашей страны, это низко, Игорь. — А «стучать» не низко? — встрепенулся Таранов, начиная злиться. — Лучше так, чем это выяснится каким-то другим образом, а потом с меня спросят, почему не сказал… Я тебя просто предупреждаю, как товарища, Игорь. Я расскажу начальству, что ты… — бормотал тот. — Погоди. Ну, давай я тебе денег дам, что ли? У меня есть. Не бойся, всё честно заработано, — Таранов понимал, что это не панацея: Лаврову ничто не мешает забрать деньги и «настучать» обо всём начальству. — Ты не понимаешь? — впервые за время этого разговора Иван посмотрел Игорю в глаза. — Об этом всё равно узнают. Не сейчас, так позже. Пока что к тебе приезжаю только я, а потом могут и другие. Меня арестуют вместе с тобой, а я этого не хочу. Так что извини. — А если я… исчезну? — прошептал Таранов, отворачиваясь и облизывая пересохшие губы. Солнце жгло. Море шумело. Люди расслабленно прохаживались по улицам, смеясь. — Н-не знаю, — неуверенно ответил Лавров и порывисто встал. — Я завтра вылетаю в Москву. Если ты всё ещё будешь в городе, то я расскажу обо всём, что видел. Если успеешь испариться — промолчу, так уж и быть. Прощай. Таранов проводил коллегу взглядом, ударил кулаком по колену и направился в сторону дома. Он уже подходил к нему, как увидел Рафтера и Иоганна. Те стояли возле открытого окна и были, как показалось русскому, взвинчены. Завидев подошедшего мужчину, они замолчали, а Игорь, погружённый в тягостные мысли, не успел расслышать обрывок последней фразы. — До скорого, — натянуто улыбнулся Иоганн и поспешил покинуть дом Рафтера. Проходя мимо стоящего на улице Таранова, он едва заметно кивнул и ретировался. Игорь с тяжёлым сердцем вошёл в дом. Вальдемар был облачён в короткие чёрные шорты, волосы на его прямых ногах выгорели от солнца, торс обтягивала белая футболка с рубашечным воротником. Аккуратно причёсанные волосы, волосок к волоску, ровный пробор… «Как же ты хорош», — подумал Таранов и закрыл за собой дверь.