***
Вальдемар знал, что когда-то это случится. Убегая «крысиной тропой», он должен был понимать, что остаться навсегда незамеченным даже в этой бедной стране ему попросту не удастся. Рано или поздно он снова сорвётся с места и помчится на другой конец света. И вот этот день настал. Рафтер знал, к кому обратиться: когда он только приехал в этот чёртов город, где царят жара и бедность, он познакомился в казино с местным мошенником Хосе. Тот дал понять, что к нему не раз обращались сбежавшие нацисты и он может оказать услуги, касающиеся документов, но за очень хорошие деньги. Уезжая из Польши, освобождённой Красной Армией, Рафтер прихватил с собой деньги и семейные драгоценности, с которыми никогда не расставался. Будучи человеком расчётливым и рациональным, он всегда продумывал всевозможные варианты развития событий, чтобы ничто не смогло застать его врасплох. Хосе запросил очень большую сумму, а Рафтер решил не торговаться. В их случае счёт шёл на минуты. Смерив толстого и лысого аргентинца холодным взглядом, немец отчеканил: — Мне нужны документы прямо сейчас. Тогда заплачу, сколько говоришь, ещё и накину. Хосе блеснул карими глазами, предвкушая. Вальдемар говорил на испанском не очень хорошо, но аргентинец его понял. Казалось, он понимал любые языки, если речь шла о деньгах, даже древнекитайский. Забрав у Рафтера конверт, в котором лежали фотографии, он скрылся в смежном помещении. …Таранов волновался. Руки тряслись, во рту пересохло. Он даже перестал ощущать удушливую жару. Второпях собирая вещи, мужчина то и дело поглядывал в окно, не зная, кого он больше ожидает увидеть: Рафтера или Лаврова. Если Вальдемар появится первым, то у него будет шанс постыдно улизнуть, если же соотечественник — пытки, лагеря или даже казнь ему обеспечены. И это было хуже, чем бегство, хоть и нельзя сказать, что Таранов не ощущал стыд. Он ведь не преступник. Он никого не убивал, не насиловал, не грабил, он просто полюбил. Всей душой, всем сердцем. То, что объектом этой любви оказался мужчина, поначалу сильно тревожило русского, но немец смог уничтожить в нём все страхи и сомнения. Когда встречаешь что-то глубокое и настоящее, условности в виде возраста, пола, веса, роста становятся незначительными. В возрасте семнадцати лет Таранов испытал странную привязанность к своему одногруппнику. Наверное, это было первым звоночком, говорившим русскому о его бисексуальности. Это не была любовь или страсть, но и назвать чувства Игоря дружескими просто не поворачивался язык. Пару раз, думая об этом парне и глядя в высокий белый потолок, по которому ползли витиеватые ночные тени, Таранов ощущал странное томление, скапливающееся в груди и животе. Он старался не акцентироваться на том, что рука так и тянулась к паху. Неожиданно тот самый одногруппник заболел и перестал приходить на занятия, а потом, кажется, перевёлся. Во всяком случае, Таранов его больше никогда не видел, а задумываться о собственных сексуальных предпочтениях ему не позволяло советское воспитание. Он просто не понимал, что чувствует. День медленно перетёк в вечер, а Вальдемар всё не появлялся. Игорь ходил по комнатам, нервничая и думая, стоит ли бежать на поиски мужчины или лучше ждать его дома. Уходя, немец велел никуда не уходить, но неужели добывать паспорта можно целых шесть часов?! Не удержавшись, русский плеснул коньяк в тот же самый стакан, из которого перед уходом пил Рафтер. Он допивал терпкий напиток, когда дверь отворилась, и на пороге появился немец. — Ну, что, удалось? — напряжённо спросил Игорь, отставляя стакан. — Тебя так долго не было. — Удалось, — улыбнувшись, Вальдемар взмахнул белым конвертом. — Сперва пришлось ждать документы, затем ехать в порт и покупать билеты. Наш корабль отчаливает через час, ты всё собрал? — Так быстро? — облизав губы, взволнованно спросил Таранов. — Да, всё собрано… Только печатную машинку, видимо, придётся ставить… — Чёрт с ней. Купим тебе новую, — подойдя к любимому, Рафтер коснулся губами его губ, ласково целуя. — Всё, уходим. Нечего тянуть.***
Они уплывали в ночь. Таранов стоял на палубе и смотрел на огни города, так и не ставшего ему родным даже на секунду. Но он был ему благодарен, ведь именно в нём он встретил Вальдемара. Чем дальше становилась суша, тем меньше оставалось тревоги в душе русского. Шум океана успокаивал, тёплый ночной ветерок ласкал кожу лица и волосы. Рафтер обнял мужчину за плечи и игриво потёрся носом о его щёку. — Всё в порядке? — Да… Немного странное ощущение… Так быстро сорвались, — устало улыбнулся русский. — Ты сам знаешь, почему мы не могли больше оставаться там. Эта крыса… — немец замолчал и посмотрел в высокое тёмно-фиолетовое небо. — Через четырнадцать дней мы будем в Майами. Таранов знал, что они плывут в Америку, и не мог сказать, что был особенно рад, поскольку не любил эту страну, но пока что выбирать не приходилось. — Ты какой-то волшебник. Так быстро уладил все проблемы, — с благодарностью произнёс он. — Я просто не хочу тебя потерять, — ответил Рафтер прежде, чем успел подумать. Он не хотел признаваться сам себе, но в душе действительно был страх. Зыбкое настоящее не внушало уверенности в будущем. В США, он уверен, станет легче. Рядом не будет ни коммунистов, ни нацистов, пытающихся утянуть их в свои интриги. — Ты не потеряешь, — с хрипотцой ответил Игорь. — Идём в каюту? — Идём. Рафтер входил в Таранова глубоко, сильно, с оттягом. Яйца шлёпались о кожу ягодиц. Каждая мышца на теле немца напряглась. Он держался на выпрямленных руках, тяжело дыша и активно двигая бёдрами, прикрытыми белой простынёй. Игорь постанывал под ним, водя ладонями по влажной спине партнёра и не разрывая зрительного контакта. Они были снова одним целым, другого мира не существовало. Большой член немца попадал точно по той точке, которая приносила русскому невероятное наслаждение. Иногда он приподнимал голову, чтобы коснуться губами любимых губ. Рот Рафтера был приоткрыт, от нёба к языку тянулась прозрачная ниточка слюны, и это придавало ему особенную сексуальность. В каюте пахло сексом и потом, духота была волнительной и обволакивающей. Ощущая приближение оргазма, Вальдемар вплёл пальцы левой руки в удлинённые и чуть влажные волосы любовника. Покрывая нежными поцелуями его шею, он ускорил толчки, от чего их тела сильно затряслись. Русский зажмурился, вскрикнув и начиная разбрызгивать сперму. Его анус, являющийся вратами в рай для Рафтера, начал быстро сжиматься вокруг его толстого члена. Немец зарычал и крепко зажмурился, продолжая неистово двигаться в любимом и заполнять его дырку спермой. Рука сжала волосы в кулаке, доставляя Игорю немного боли. Ощущая в себе всё новые сгустки семени, разомлевший Таранов, находясь на грани, обнял немца за шею и толкнулся языком в его рот, разрывая ниточку слюны.***
— Вальдемар… — Да? — Ты говорил, твой отец был священником… — Ну да. Почему ты спрашиваешь? — расслабившийся и разомлевший немец поглаживал влажную спину русского. Простынь была смята и лежала на краю кровати. Он был абсолютно обнажён, левая нога была слегка согнута. Игорь лежал к нему вплотную, на боку, уткнувшись носом в плечо и рисуя пальцем узоры на крепкой груди Рафтера. — Я просто не понимаю, как некоторые люди безоговорочно верят в Бога. Нет, я не исключаю, что он может существовать, но… — Мой отец пытался донести до меня, что страдание придумали сами люди, а Бог ни при чём, но он не сумел меня убедить. — Что с ним сейчас? — Он жив, должно быть. В последний раз я видел его в сороковом году, он был в полном здравии. Мой отец — человек аполитичный, я не думаю, что его тронули нацисты, — прикрыв глаза, Рафтер коснулся губами горячих волос на макушке Игоря. — А мать? — Мать умерла, когда мне было двадцать два. Несчастный случай. — Извини. — Ничего. Это было давно. Что же касается Бога… Война доказала нам с тобой, что его нет. Человек — он и Бог, и Сатана. Русские победили нас не из-за веры в Господа, просто они… ну, вернее, вы… сильные духом. Наши бойцы очень уважали вас. Иногда даже восхищались. Игорь помолчал, обдумывая услышанное. Он был согласен с любовником. Если бы Бог был, разве допустил бы он, чтобы страдали невинные граждане блокадного Ленинграда? Допустил бы, чтобы убитые немцами заливали кровью родную землю? Да и допустил бы эту войну, чёрт побери?! — Мне ещё кое-что интересно, — открыв глаза, Таранов посмотрел в лицо Рафтера, которое наполовину было поглощено тенью. — Что же? — Почем нацисты возомнили себя высшей расой? Почему ненавидели евреев? — Неужели вам об этом не говорили? — изогнув бровь, немец закинул правую руку за голову, лениво растягиваясь на широкой кровати и продолжая ласкать волосы любимого. — О причинах не особенно рассказывали. Больше о том, что уже происходит на фронте. — По мнению Гитлера, представители какой-либо группы, расы или нации являются носителями одних и тех же черт, которые неизменно передаются из поколения в поколение. Ни один человек не может превзойти свои природные расовые характеристики. Всю историю человечества можно объяснить с точки зрения расовой борьбы. Разрабатывая свою расовую идеологию, Гитлер и нацисты обратились к идеям немецких социальных дарвинистов конца 19-го века. Как и социальные дарвинисты до них, нацисты считали, что людей можно классифицировать по группам как «расы», при этом у каждой расы имеются отличительные характеристики, которые передаются на генетическом уровне с момента появления первых людей в доисторические времена. Эти унаследованные характеристики не только включают в себя внешний вид и физическое строение тела человека, но также и формируют внутреннюю психическую жизнь, способы мышления, творческие и организационные способности, интеллект, вкус и понимание культуры, физическую силу и воинскую доблесть. Согласно нацистской идеологии, выживание расы зависит от ее способности воспроизводиться и размножаться, наращивать количество земель для жизнеобеспечения и пропитания растущего населения и обеспечивать контроль за поддержанием чистоты ее генофонда, способствуя, таким образом, сохранению уникальных «расовых» характеристик, которыми снабдила ее «природа» для успешной борьбы за выживание. Поскольку каждая «раса» стремится к росту своего населения, а количество места на земле ограниченно, то борьба за выживание «естественным образом» приводит к насильственным завоеваниям и военному противостоянию. Поэтому война — даже постоянная война — является частью природы, частью условий человеческого существования. По мнению нацистов, ассимиляция представителя одной расы в другую культуру или этническую группу невозможна, поскольку исходные унаследованные черты невозможно изменить: они могут только выродиться посредством так называемого расового смешения. По мнению Гитлера и других идеологов, поддержание расовой чистоты имеет важное значение, потому что смешение с другими расами со временем привело бы к появлению «неполноценных» детей и вырождению расы, вследствие чего она утратила бы свои отличительные характеристики и, в сущности, потеряла бы способность эффективно защищать себя, став, таким образом, обреченной на вымирание. Гитлер утверждал, что территория играет жизненно важную роль, поскольку без нее невозможен рост населения расы. Без новых территорий, необходимых для жизнеобеспечения растущего населения, полагал Гитлер, раса в конечном итоге приходит в состояние застоя и может исчезнуть с лица земли. Нацисты также выдвинули идею качественной иерархии рас, по которой не все расы были равны. Гитлер полагал, что немцы принадлежат к высшей расовой группе, которую он называл «арийской». Немецкая «арийская» раса одарена от природы больше, чем другие расы, утверждал Гитлер, и обладающим таким биологическим превосходством немцам полагалось управлять обширной империей, охватывающей всю Восточную Европу. Немецкая «арийская» раса подвергается угрозе исчезновения как изнутри, так и извне. Внутренняя угроза таится в смешанных браках между немцами-«арийцами» и представителями низших по своей природе рас: евреев, цыган-рома, африканцев и славян. Потомство от этих браков, заявлял он, «разбавляет» исключительные характеристики, передаваемые с немецкой кровью, ослабляя расу в ее борьбе с другими расами за выживание. В период между войнами немецкое государство еще больше ослабляло немецкую «арийскую» расу, разрешая рождение детей у людей, которых нацисты считали генетически вырождающимися и вредно влияющими на чистоту расы в целом: людей с физическими и умственными отклонениями, закоренелых или профессиональных преступников и лиц с «асоциальным поведением» — каким оно было в понимании нацистов — включая бездомных, женщин, предположительно ведущих беспорядочную половую жизнь, нетрудоспособных людей, алкоголиков, гомосексуалистов и т. п. Для нацистов главным врагом как внутри Германии, так и за ее пределами представлялись евреи. Этим, как утверждалось, генетически низшим расовым типом были порождены эксплуататорские капиталистическая и коммунистическая системы. В своем стремлении к расширению господства евреи учреждали и использовали эти системы правления и государственного устройства, в том числе конституции, декларации о равных правах и мире между народами, чтобы разрушать расовое самосознание высших рас — подобных немецкой — и способствовать разбавлению «высшей» крови посредством ассимиляции и смешанных браков. Евреи использовали средства, находящиеся под их контролем или поддающиеся их манипуляциям, — средства массовой информации, парламентскую демократию с ее вниманием к правам отдельных личностей и международные организации, созданные для мирного урегулирования межнациональных конфликтов, — чтобы продвинуться в своей биологически обусловленной экспансии до положения мировой державы. — Целая лекция, — невольно улыбнулся Таранов. — Но теперь я понял. Спасибо. Вот только… — М? — Ты сказал про гомосексуалистов… Выходит, у вас тоже преследовали за это? — Конечно. В лагерях такие личности носили «розовые звёзды», — Рафтер повернул голову и спокойно посмотрел в глаза цвета пасмурного неба. — Но везде есть свои исключения. Мне ничто не мешало заводить связи с мужчинами, когда я этого хотел. Таранов испытал укол неожиданной ревности. Видимо, это отразилось во взгляде, потому что Вальдемар по-змеиному улыбнулся, блеснув глазами: — Их было не так много, да и ни о какой любви речи не шло. Только симпатия. Так, интрижки… Мне кажется, я до тебя вообще никого не любил. Игорь ощутил, как по сердцу буквально разливается мёд. Не слова, а услада для ушей. Приподнявшись, он поцеловал любимого в шею. Сердце было готово разорваться от переизбытка чувств.