Джинн номер семь

      Перед тем, как отрубить ему руку, Гафура пытали. Спрашивали, куда он дел султанскую дочь и две тысячи золотых монет, которые выкрал из дворца. Монеты Гафур закопал на заднем дворе чьего-то дома, спасаясь от погони, а дочь султана вообще не видел, но султан не верил. Гафура били железными цепями, угрожали ему тиграми и змеями, а под конец отрубили ему руку на глазах у сонной толпы и бросили в темницу.       Темница была прямо в подвале дворца, сырая, без окон, с крепкой дверью на потолке. В двери сделали прорезь, чтобы бросать еду, и сквозь эту прорезь можно было смотреть на свет факелов и слушать, как храпят стражники. Еду бросали раз в день: по ней Гафур считал время. Уже четыре дня.       Гафур задыхался. В его душе было пусто и темно, как в перевернутом котле; что-то у него отняли, но что? Он забыл, как поют птицы, как выглядела его сварливая тетушка, о чем он мечтал, когда грабил казну султана, забыл, что же такого хорошего было во сне на мягкой ночной траве. Осталась только тупая, тяжелая ненависть. К султану, который лишил его руки. К миру, который заставил его воровать.       К джинну, который вместо целого мира подарил Гафуру только душную яму, где валялись чьи-то лохмотья. Найти бы… Отомстить. Но как мстить джиннам?       Дверь открылась. Гафур едва смог поднять голову: наверное, снова будут пытать. Но вверху мелькнула длинная белая рубаха, кто-то крикнул, и что-то тяжелое свалилось на дно ямы. Дверь тотчас закрылась. В прорезь заглянул стражник:        — Друга тебе достали!       Гафур смог только крякнуть. Рука не болела, словно не было ее сразу от плеча, а не от запястья, а все остальное — ноги, голова, правая рука — было тяжелым и не хотело шевелиться. «Друг» лежал на спине и дрыгал ногами, как жук. Это немного развеселило Гафура. Уходить от удобной стены, к которой он прислонился, Гафуру не хотелось.       Наконец «друг» перевернулся и отполз от светлого луча, падающего из прорези. Мелькнуло его лицо — молодое, некрасивое, — и «друг» скрылся в темном углу; вскоре оттуда послышались редкие всхлипы. Гафур зевнул. В прошлый раз ему снились рогатые джинны, которые резали волосы дочки султана — девушки без лица. Гафур не хотел засыпать, не хотел терять светлый луч, единственный признак жизни, но через долгие мгновения все же закрыл глаза.       Когда он проснулся после тяжелого, нездорового сна, еду сбросили в пятый раз. Гафур пополз к ней, но тут из темного угла вылез «друг» и, выставив перед собой ногу, как защиту, забрал весь узелок. Гафур, растерявшись от такой наглости, только плюнул ему вслед и глухо сказал:        — Подавись!       «Друг» чавкал и хлюпал в темном углу. Удивительно долго он ел кусок ржаного хлеба и костлявую рыбешку — другой еды не давали, как и воды. Под конец «друг» закашлялся и начал ерзать. Послышались хлопки и стоны. Гафур пожелал, чтобы у «друга» рыбная кость в горле застряла, но вскоре все затихло. «Друг» дышал и был, вроде, доволен.       Вверху смеялся стражник:        — Эй, Галалиддин, не ешь так много, а то вырвет перед казнью!        — Пошел к шайтану! — хрипло крикнул «друг». Мгновение он молчал, а потом выполз на середину, встал и закричал, размахивая руками:        — Выпустите меня! Это не мое золото! Не знаю я про него! Не видел никогда! Выпустите!       Гафур вспомнил дом с садом и фонтаном, на заднем дворе которого он закопал мешок с золотом, и хотел только усмехнуться, но громко рассмеялся. Стражник тоже смеялся. Галалиддин замолчал и застыл с вытянутыми руками, а свет из прорези осенял его, как пророка. Гафур захлебнулся смехом и почувствовал, что лицо у него мокрое от слез; в это мгновение что-то теплое проснулось у него в душе, и стало спокойнее. Наверное, так люди понимают, что смерть совсем не страшна.       Теплое нечто накрыло Гафура всего, как одеяло, которых у него почти никогда не было, и в странном порыве он крикнул стражнику:        — Выпустите его! Это я закопал там золото! Он не знает ничего!       Галалиддин посмотрел на Гафура острым, бешеным взглядом. Стражник уже не смеялся.        — Если не хочешь снова в кандалы, — донесся его сердитый голос, — то замолчи. Галалиддину отрубят голову. На заднем дворе его дома нашли мешок золота и труп девушки.       Гафур крякнул и похолодел, заметив, что Галалиддин все еще на него смотрит, не моргая. Он тихонько пополз к стене, чтобы спрятаться во тьме, но тут Галалиддин, мигом опустив руки, бросился на него — так быстро, что Гафур не успел увернуться. Руки, пахнущие рыбой, вцепились ему в шею. Тело, упитанное, в грязной рубахе, навалилось на него.        — Отправлю тебя к шайтанам! — сопел Галалиддин. — Грязный оборванец! Да как ты посмел?!       Гафур тонко закричал и правой рукой полез Галалиддину в глаза, но тот с рыком сдавил его шею сильнее — так, что Гафур совсем ослаб. Скрипела, открываясь, дверь. Перед тем, как закрыться, глаза Гафура выхватили из темноты разъяренное лицо стражника и его руки, вцепившиеся Галалиддину в ногу; а затем не было уже ничего, кроме зеленовато-черного болота, в котором Гафур утонул.       Когда он вынырнул, перед ним на платке лежали два куска хлеба, а рядом — чашка с водой. Гафур был так слаб, что чуть не расплескал воду, пытаясь взять чашку одной рукой. Наконец выпил. Мало, будто и не пил вовсе; но теперь язык не прилипал к небу. Гафур тоскливо посмотрел на хлеб, пожевал кусочек и снова лег: так было удобнее смотреть в прорезь и думать, что там небо.       Странно. И почему он думал, что потерял душу? Почему казалось, что там пусто, как в котле? Гафур смотрел в прорезь и вспоминал давно забытое, закопанное в чужом золоте: тетушку, птиц в синем-синем небе, бедуина, который дал ему покататься на верблюде… Удивительно спокойно ему было в этой сырой холодной яме, а запахи — запахов он уже не чувствовал.        — Вообще-то, — говорил сверху стражник, — тебя зря тут держат. До тебя тут лежал сын купца, Абдул-Саид. Вот он испарился, как джинн! Никто не понял, как…       Слово «джинн» словно ударило Гафура по голове железным прутом. Он даже вскочил, но тут же упал от слабости и решил успокоиться. Сжевал второй кусок хлеба. Спросил:        — Как, говоришь, он вылез?        — Да никто не знает, как! Дверь была заперта, подкопов нет, только старую одежду свою оставил — и все! И в ту же ночь пропала дочь султана.        — А за что его держали тут?        — Нашли его в комнате одной из наложниц.       «Одной из наложниц, как же». Смертельное спокойствие покинуло Гафура. Левая рука его болела с самого пробуждения, и это он воспринял как благой знак. Пора выбираться!       С помощью ржаного хлеба и надежды Гафур, опираясь на стену, встал. Стражник говорил что-то о казни Галалиддина, которая пройдет сегодня. Гафур подождал, пока ноги не перестанут дрожать, и заявил так уверенно, как только мог:        — Я знаю, кто помог Абдул-Саиду выбраться и похитил дочь султана!       Стражник рассмеялся:        — И кто же?        — А это я скажу, когда выпустите меня из темницы и дадите вылечить руку. Вы же ради этого держите меня тут? Вот вам и ответ.       Стражник некоторое время смеялся особенно громко, потом тише, а потом совсем затих. Гафур ждал, глотая слюну от волнения. Вверху кто-то топал и шептал. Через долгие-долгие мгновения, когда Гафур собирался вновь сесть и вспоминать тетушку, дверь открылась, и спустили лестницу.        — Аллах, благодарю! — прошептал Гафур, изменив своему неверию, и бочком побежал к лестнице.       Вскоре он уже стоял перед самим султаном, в тронном зале, а стражники держали его за плечи. Зачем? Сейчас Гафура мог бы побить даже слепой старик.       Султан был толст, бледен от волнений и, кажется, суров. Визирей и прочих с ним не было. «Ага, вон как за честь своей дочери боится! Лучше бы ее держал крепче, а не ловил невинных людей и томил их в темницах». Левую руку Гафуру перевязали, и он был горд собой, спокоен и готов к мести.        — Ну? — вздохнул султан. — Что еще наврешь? Скажи лучше, где ты спрятал мою дочь, и мы казним тебя быстренько, без боли.        — Это не я ее похитил. Это Абдул-Саид, которому помог, — Гафур перешел на громкий шепот, — джинн!       Султан хрюкнул. Стражники, стоявшие у трона, резко вскинулись, как один, и засмеялись таким же резким смехом. Гафур смотрел на чалму султана и торжествовал:        — И я даже знаю, как этого джинна призвать! Я был его хозяином. Он искушал меня.       Тут он нагло соврал, но решил не обращать внимания на такие мелочи. Султан больше не хрюкал и был похож на мертвеца — так равнодушно смотрел, так неподвижно сидел. Гафур решил добить:        — Есть тут в городе один старик. Ходит в белой чалме, с четками на шее. И лампу с собой носит. А в лампе — джинн! Настоящий. Невидимкой меня сделал и во дворец отправил. Говорит, своруй. А я что? Повиновался…       Тут он понял, что в речи слишком много оправданий, и заключил:        — Если найдем старика — найдем и джинна. Все просто! Потер лампу — получи три желания. Чтобы дочь вернулась, например.       Гафур застыл, тяжело дыша после такого напряжения. Он ожидал, что султан сползет с трона и навалится на него, как Галалиддин. Ожидал смеха и возвращения в темницу. Ожидал расспросов. Но султан неожиданно встал и, как-то растерянно оглядевшись, кивнул:        — Веди нас к этому старику. А, — повернулся к стражникам, — отложите казнь Галалиддина. Он там тоже что-то про джинна кричал.       

***

      Дана не понимала ни по-гречески, ни по-английски. У джинна не было нормальной одежды. Они были к месту в лавке старьевщика, которая оказалась открытой ночью, но утренняя толпа красных от солнца американцев отказалась их проглотить. Особенно пристально разглядывали Дану и ее средневековый кафтан. Джинн, в старой кожаной куртке из лавки и в шортах для плаванья, привлекал в основном девушек с фотоаппаратами.        — А у тебя совсем не осталось магии?        — Нет.       Джинна сфотографировали, когда он зевал, не прикрываясь.        — Ни щепотки?        — Нет.       Трудно было это признавать. Трудно было идти босиком по теплеющему асфальту моста, а потом — по брусчатке красно-белого города. Трудно было чувствовать себя обычным человеком.       Джинн никогда не лишался магии полностью. Даже когда вместо президента Кеннеди спас дворнягу с такой же кличкой. Даже когда бессовестно врал нацистам, что умеет готовить яйца всмятку, вкрутую и в мешочек, а в остальном бездарь. Даже когда выдумывал новые правила: джиннам нельзя убивать, воскрешать, сжигать Северную Корею, спать со своими хозяйками и превращаться в дамочек с плетью. Да, иногда эти чистые души такое загадывали… Отпускали своих демонов по советам с тренингов личностного роста.       А сейчас джинн — не джинн. Людям полагаются имена, а ему и этого не дали.       От стремительно растущей температуры, от раздражения и безысходности джинн потерял остатки рациональности: поцеловал Дану посреди улицы и заявил, что ее целомудрие — пережиток патриархального Востока, от которого проку мало. Дана мало что поняла, но покорно пошла за джинном, крепко держа его за руку.       Город, ослепительно белый от солнца, поймал их в лабиринты узких улиц, и джинн нашел домик бабки Афины лишь к полудню. Дверь была заперта, но джинн безо всякой магии выбил ее ногой. Бабка Афина — та прыткая старуха в черном — дома так и не появилась, похоже. А вот замки с холодильника — магические замки — кто-то заботливо снял.       В холодильнике вместо пива оказались бутерброды с сыром. Вполне сносные. Дана не понимала, что это такое, но съела быстро — все-таки два дня голодала по вине джинна. А потом спросила, где можно помыться.        — Горячая вода. Когда у меня бывала монетка, я ходила в баню, а так приходилось греть воду в котле… А море… оно такое… другое. Соленое! И качается. Но холодное.       Джинн оценил способность Даны к обучению и решил, что в душ ее лучше одну не пускать. И вновь теплое волнение — теперь уже горячее — накрыло его. А что? Поможет несчастной дикарке вкусить блага цивилизации. А то, что эта дикарка лишает его разума, магии и прошлого… это мелочи.       А то, что ему стоило бы выжать из нее душу, чтобы выжить, — уже не мелочи.       Джинн, уже переодевшийся в футболку и джинсы, повел Дану в ванную, но не довел — какой-то старик в синем спортивном костюме, пыхтя, лез в окно. Старик был спокоен и тощ. Лицо его показалось джинну знакомым.       Старик влез в комнату, отряхнулся и встал у холодильника. Достал оттуда пиво, которого минуту назад не было. Джинн загородил собой Дану и, чувствуя себя жалким, банально спросил:        — Ты кто?       Старик медленно пил пиво. Джинн и Дана не двигались все те мгновения, что он глотал, фыркал, обливался и крякал от удовольствия. Наконец старик отбросил банку, икнул и блаженно заговорил:        — Сопоставь картинки, сын мой. Везде только я. Только я. Я — истощенный еврей, сбежавший из концлагеря. Я — пьяный русский Дед Мороз. Я — восточный святой с четками на шее. Я меняю лишь костюмы. Ты думал, что Корпорация штампует колдунов, как Китай — копии айфонов?        — Клише… — растерянно бормотал джинн. Он смотрел не на старика, а в окно, на яркий полуденный мир, в который его выбросили.        — Помощник героя оказывается злодеем… Главное клише антиутопий…       Дана дергала его за футболку:        — Что такое? Это за тобой?..       Старик закатил глаза:        — Один колдун работает с одним джинном, чтобы держать его под контролем. Простое правило Корпорации, и никаких антиутопий.       Джинн огляделся. Ничего, похожего на оружие, здесь не было. Тогда джинн, оттолкнув Дану к двери ванной, бросился на старика и вцепился ему в горло. Человеческий гнев, страшный, горячий, наполнял его, переливался через край; простые слова, к которым джинн всегда был готов, но теперь он дрожал от странного ужаса. В голове звенело, словно на нее сыпались обломки его мира.        — Так чего же ты мне врал?! Так чего же всем нам врали?!       Старик даже не хрипел. Джинн не мог коснуться его шеи — что-то, похожее на силовое поле, обернуло ее твердым невидимым шарфом. Дана не кричала. Значит, начала что-то понимать.       Джинн отпустил старика так же резко, как схватил. Не было смысла душить то, что умереть не может. Теперь джинн понимал, что повело его за Даной в самую первую ночь в той эпохе, и проклинал свои чувства, свою дурацкую человечность. Влюбиться! Каким нужно быть идиотом, чтобы влюбиться!        — Слушай, — вкрадчиво начал старик, — я не пришел за тобой. И за ней не пришел. Я не дьявол.        — Дьяволов нет, — устало ответил джинн. — Только джинны.       Он повернулся к Дане и заметил, что в ее глазах дрожат слезы. Она прижималась спиной к двери ванной, держась за ручку, и готовилась забежать туда. Сбежать от старика. Сбежать от джинна.       Нет, от джинна она не сбежит. Острая, болезненная жалость толкнула джинна к Дане, но он сдержался.       Старик продолжал:        — Город, в котором ты натворил дел, скоро сгорит. Там узнали про тебя. Пришли ко мне. А все Гафур! Слушай, чем чище у человека душа, тем сильнее на него действует выкачивание магии. Гафур почти не изменился. Даже благороднее стал.        — Минус на минус дает плюс, — хмыкнул джинн, опускаясь на кровать. Дана, будто парализованная удивлением, все еще стояла у ванной.        — Хасан поджигает город, номер семь. Я смог только сбежать в новую эпоху. Магия не всегда всесильна!        — Да иди ты в подвалы Корпорации! — джинн махнул рукой. — Я-то тут при чем? Забирай мою душу и вали! Но…       Он приподнялся:        — Но если тронешь Дану — я, как человек, с удовольствием тебя зарежу.        — Я нашел для тебя выход! — крикнул старик. Странное волнение было в этом крике, и джинн насторожился. Старик, непривычно суетясь, расстегнул толстовку и достал из-за пазухи маленький зеленый чайник.        — Что?.. — ахнул джинн. Старик сунул ему чайник и возбужденно затряс головой:        — Потри! Это выход! Для всех нас! Верни все на место, номер семь… Это не твой бой, ты не герой антиутопии, ты никого не спасешь своим бунтом. Давай! Я облазил весь Гонконг, чтобы найти!..       Джинн, вообще не слушая старика, вообще ничего не понимая, потер чайник. Похоже, не все любили спецэффекты: чайник только засвистел похоронным свистом, а через мгновение у холодильника уже стоял кудрявый смуглый парень в безвкусном золотистом жилете. Он улыбался так сладенько, что джинн закашлялся от раздражения.        — Мой господин! — и голос звонкий… Откуда они таких восторженных берут? Стажер, наверное.        — Я готов исполнить три ваших желания!       Джинн выронил чайник, но кудрявый поймал его с фантастической услужливостью. Поклонился. Подмигнул.       Старик толкнул джинна кулаком в плечо:        — Ну? Тебе ли не знать, как загадывать желания?