***
Он прекратил говорить, услышав шум, исходящий из коридора, но психолог попросила его продолжать. Не так просто было открыться и говорить. До сих пор, прежде чем что-то рассказать о себе, он хорошо взвешивал, стоит ли доставать на поверхность эти воспоминания. Он делал большие успехи и, на самом деле, его мозг больше волновало то, что происходило в подростковом возрасте и до того момента, когда он несколько недель назад попал сюда. Была депрессия, нервозность, одержимость, панические атаки. По большей части виной всему этому была химия. Он дорого платил за эту иллюзию счастья и эйфории. Некоторые из его нейронных цепей не отвечали должным образом на внешние раздражители. Но сейчас все становилось лучше. Фабрицио знал, что это все лишь вина наркотиков, поэтому, ощущая начало панической атаки, он просто старался спокойно дышать, повторяя себе, что все будет хорошо, что он справится. Конечно, не всегда все шло гладко. Прежде всего, из-за депрессии. И это был уже эффект не от наркотиков. Нет, депрессия была вызвана его чувствительностью, его привычкой слишком внимательно смотреть на окружающий мир. Когда Фабрицио вошел в помещение, психолог улыбнулась, откровенно говоря, рассмеялась. — Готова поклясться, что видела еще одного парня, который подрался с кем-то, а на этом этаже не так много народу. Фабрицио смущенно усмехнулся. Несмотря на то, что тощий Эрмаль умудрился неплохо так заехать ему в лицо. — Ты завел новых друзей? — Да, тот парень, который прибыл неделю назад. Я отделался лишь дополнительной дозой успокоительного, но, по крайней мере, он согласился продолжить лечение. — ответил Фабрицио, садясь на место. — Еще успокоительные? — Да, врачи уверены, что я ударил Эрмаля без причины, но, на самом деле, он первый начал. Но знаешь, врачи не смотрят на то, что происходит, ты наркоман, значит ты неуправляемый кретин, поэтому они пичкают тебя лекарствами, чтобы избавиться от лишних проблем. — Для этого существуем мы, психологи, но уверена, что ты делаешь большие успехи, Фабрицио. Знаешь, наркоман, анорексик и прочее, это лишь слова, просто ярлыки, которые вешают на людей. На самом деле, эти определения лишь обозначают ту невыносимую боль, которую испытывают люди. И знаешь, те, кто находит силы признать и преодолеть эту боль, это такие люди, как ты. Некоторые могут посещать психолога годами, но если они глубоко в душе не верят, что справятся, им уже ничто не поможет. — А если у меня будут другие срывы? — Найди что-то, какую-то причину, что поможет избежать этого. Фабрицио улыбнулся. Причину он нашел, но проблема заключалась в том, чтобы не лишить ее надежды. Наркотик всегда казался выходом из той темноты, которая его окружала. На самом деле, в те минуты, когда он, под действием наркотиков, ощущал покой, ему казалось, что он действительно живет, но это только потому, что он на время забывал, что значит испытывать счастье. Настоящее. Однако, он не замечал, что это химическое «счастье» отнимало у него все. Он не возвращался домой, боясь снова столкнуться со слезами своей матери и молчанием отца. Он переехал жить в квартиру на окраине Рима с еще четырьмя соседями. Он даже их имен не помнит. Были дни, когда он не мог вспомнить вообще ничего. Дни, когда он не мог отличить утро от вечера. Время измерялось промежутками от одной дозы до другой. От момента удовольствия до наступления ломки, не дававшей даже дышать, причинявшей такую боль, что иногда ему удавалось найти разбросанные по квартире шприцы, воруя наркотик у этих людей, находящихся в таком беспамятстве, что даже не понимали, что происходит вокруг них. От этих воспоминаний у Фабри по телу побежали мурашки. Ему казалось, по в нем бежит отравленная кровь. И если в этом мире действительно есть Бог, то он хотел поблагодарить его за то, что в эти моменты не умер от какого-нибудь зараженного шприца или от передоза. Черт, жизнь так прекрасна! Прекрасна как музыка, которую можно сочинять, наигрывая на гитаре собственными руками! Прекрасна как непослушные кудри Эрмаля и его застенчивая улыбка! Он обнаружил, что плачет как последний идиот, едва сдерживая улыбку. Плачет от счастья и не существует в этом мире ощущения более прекрасного. Последние несколько минут они просидели в тишине. Не было необходимости говорить, потому, что когда вы находите контакт с самим собой, вы довольны, вы благодарны за то, что сердце продолжает биться в вашей груди. На этот раз уже Фабрицио обнаружил дверь палаты Эрмаля запертой. Может быть с ним что-то случилось? Так вот из-за чего был весь тот шум! В конце коридора Моро увидел Никколо, который знаком попросил его уйти, и он послушался. Был уже почти вечер, когда Фабри снова решил пойти к Эрмалю, чтобы посмотреть как он. Он встретил его, когда тот выходил из кабинета психолога. Парень посмотрел на него своими опухшими покрасневшими глазами и тут же отвел взгляд, опустил голову и направился в свою палату. Фабрицио хотел что-то предпринять, но не привык иметь дело с человеческими чувствами. Что он мог сделать с этой измученной душой? Только смотрел, как парень удаляется по коридору. Возможно, он вел себя немного легкомысленно. Пытался распознать его боль по глазам, не пытаясь при этом понять, что на самом деле чувствует Эрмаль. Он коснулся самого дна и теперь поднимался на поверхность, но необходимо было помнить, что именно вытащило его из этого туннеля, который тянет вниз все беольше и больше, от которого ты не можешь отказаться, несмотря на то, что он причиняет смертельную боль. Если Эрмаль возвращается в свою комнату, значит можно будет попробовать навестить его чуть позже. Фабрицио намеревался написать что-нибудь на этих листах, раскиданных по всей комнате, когда услышал, как в дверь постучали, несмотря на то, что она была приоткрыта. Прошептав «входите», он увидел кудрявое облачко, входящее в его палату с опущенной головой. Эрмаль замер на пороге его комнаты. С гитарой в руке. Фабрицио улыбнулся. Возможно, он действительно нашел того, с кем можно разделить слова и музыку. Эрмаль взял стул и расположился напротив Фабрицио, который продолжал сидеть на кровати, скрестив ноги, держа в руках гитару. Они не проронили ни слова. Эрмаль пришел сюда, потому что сегодняшний день казался ему одним из хужших в его жизни, и если бы здесь не было этого парня, с руками, запачканными татуировками, и с чистым сердцем, он бы не выжил. Они смущенно смотрели друг на друга. Пальцы зажимали струны, но ни один из них не решался начать играть. Они рассмеялись. — Возможно, один из нас все-таки должен начать. Можем вместе, если хочешь. — сказал Фабрицио. — На самом деле, я хотел бы услышать то, что ты пишешь, если ты не против. Фабри широко раскрыл глаза. Эрмаль принялся оправдываться. — Прости, просто вчера я увидел все эти разбросанные листы и гитару, мне было любопытно узнать, что ты обычно поешь. Знаешь, я тоже пишу немного. — Нет, не беспокойся. Просто не думал, что тебе может быть интересно. Никто никогда не интересовался… — Да, мне очень интересно. — ответил Эрмаль, поудобнее усаживаясь на стуле. Фабрицио прочистил горло, немного взволнованно ища среди листов то, что можно было бы сыграть. Он чувствовал себя отчасти как на одном из прослушиваний, где тебя судят, еще до того как ты успел начать. Все эти тяжелые взгляды и обсуждающие бормотания всегда вызывали в нем приступ ярости. Ему хотелось встать и заорать, чтобы они просто послушали его. Но только в этот раз он был взволнован, потому что хотел показать Эрмалю все, на что он был способен, прежде всего, потому что эти глаза смотрели на него не с недоверием, а с нетерпением. Он закрыл глаза и начал играть песню, которую назвал Eppure mi hai cambiato la vita и, над которой надо было еще как следует поработать. Эрмаль почувствовал, как по телу пробежала дрожь, когда Фабри начал петь. Его голос был одновременно таким хриплым и таким нежным, а его слова преисполнены боли и эмоций. Кудрявый подумал о том, что хотел бы слушать его всегда. Стоило отметить, что с этими покрытыми татуировками руками, плавно перебирающими струны гитары, закрытыми глазами, напряженными венами на шее, Фабрицио был прекрасен. Эрмаль смотрел на него раскрыв рот, пока особенно эмоциональные слова не ранили его в самое сердце.Любовь уходит, но не мечты, но не мечты… Некоторым из них не суждено сбыться, но воображение — единственное, в чем я уверен, И это одиночество, что я чувствую, будет Ценой за глоток свободы…
Он начал плакать, стараясь делать это как можно тише, но Фабри все-таки заметил это и перестал играть. Он слез с кровати, взял кудрявого за руку и заставил его встать рядом с собой. Слезы медленно стекали по этим впалым щекам. Они оба легли на кровать, слишком маленькую для двух человек и двух гитар. Истина заключалась в том, что у обоих были мечты, которым не суждено было сбыться и бесконечное одиночество, которое, несмотря на то, что они были здесь, рядом, заставляло их постоянно находиться в компании этой темноты, которая давила на них осознанием всей тяжести этой жизни. Фабрицио почувствовал, что у него начинают дрожать руки и попытался скрыть это. Потребуется время, чтобы излечить его нервы, разрушенные наркотиком, тем который он вводил в руки, все еще покрытые следами от уколов и не способные выдерживать даже вес гитары. Эрмаль ничего не сказал. Он потянулся и взял Фабри за руки. Он уже давно не чувствовал себя таким живым. Они уснул среди слез, исписанных листов и гитар, держась за руки.