Город. 15 лет спустя

Даниил ещё раз окидывает взглядом саквояж, изрядно истрепавшийся за последние недели. Пара книг, немногочисленная оставшаяся целой одежда, свернутая в трубочку карта Города, несколько мелких сувениров. Осталось убрать только микроскоп. Мелькнула мысль отдать прибор вместе с реактивами и остатками лекарств тому же Стаху, но додумать её он не успел – дверь распахнулась. - Ойнон! – Артемий стоит на пороге, тяжело дыша, вцепившись пальцами в косяк так, что ногти оставили следы на дереве. – Ты не можешь уехать! - И почему же? – Бакалавр скрещивает руки на груди, смотрит на младшего коллегу с откровенной неприязнью. - Потому что в городе опять умирают люди. – Отчаянно выдыхает Артемий. - Полагаете, меня это растрогает? Люди умирают всегда и всюду – это я вам могу подтвердить даже без научной степени в танатологии. И маленькие девочки, вообразившие себя великими волшебницами смерти не помеха. Даниил решительно застегивает сумку. - Простите, Артемий, но мне надо идти. Мой поезд отбывает через полчаса. А следующий только через полгода. - Останься, ты нужен мне здесь. – Артемий повышает голос. Даниил прикусывает щеку изнутри, чтобы не заорать. Но все же находит в себе силы с тем же непоколебимым спокойствием бросить: «Я это уже слышал. Около года назад, когда ты вцеплялся в мои руки и умолял помочь тебе. Потом ты отказался жить со мной рядом. И потом просто притащил в дом степную дикарку. Полагаете, это недостаточный повод, чтобы уехать?» - А если ты не уедешь? – В голосе и взгляде блондина проявляется что-то темное. – Я как Старшина, как глава Уклада просто запрещу пускать тебя на поезд. - Хорошо. – Обреченно опускает веки Данковский. – Что у вас там? - У нас там странная простуда. Семеро умерло за три дня. Трое - ездили до этого за почтой. Остальные – члены их семей. – У Артемия снова спокойный, почти ласковый голос. Но Даниил уже не обольщается. Он идет за новым хозяином города, смотрит его заболевших, мельком ругается на отсутствие даже элементарного стетоскопа, забирает у Рубина предметные стекла с пробами из тканей умерших. Все он делает как-то отупело, покорившись судьбе. И оживает он только когда заглядывает в микроскоп – и отодвигается, не понимая ничего. - Артемий Исидорович, взгляните. – Указывая подбородком на прибор. А сам тянется за любой книгой, хоть за любимыми здесь высказываниями Ларошфуко. Когда он видит белый лист, испещренный мелкими нечитаемыми значками, он только хмыкает. - Все это сон. – Как-то успокоено проговаривает он. Задумчиво смотрит на Артемия, все ещё пытающегося настроить резкость микроскопа, словно в нем что-то можно было рассмотреть. - Оставьте вы уже прибор! Все равно там будет только муть и грязь – наше подсознание почему-то совершенно не знает, что там можно увидеть! - Ну, ты сам меня попросил вообще-то. – Огрызается уже не зло Гаруспик, оставляя в покое медное колесико. Данковский изгибает бровь. Потом внезапно его губы расплываются в резко смягчившейся улыбке. - А знаете, все ведь было не так. Даниил ещё раз окидывает взглядом саквояж, изрядно истрепавшийся за последние недели. Пара книг, немногочисленная оставшаяся целой одежда, свернутая в трубочку карта Города, несколько мелких сувениров. Осталось убрать только микроскоп. Мелькнула мысль отдать прибор вместе с реактивами и остатками лекарств тому же Стаху, но додумать её он не успел – дверь распахнулась. - Ойнон! – Артемий стоит на пороге, тяжело дыша, вцепившись пальцами в косяк так, что ногти оставили следы на дереве. – Какое счастье, что ты не успел уехать! Я… - Артемий, уйди, будь добр. – Даниил сжимает за спиной руки, почти впиваясь собственными ногтями в запястье – только бы не потерять лица. – Мы с тобой все обсудили уже. У тебя твоя Танцовщица, у меня – Столица. Это был отличный год, я не смогу забыть тебя, но – мне здесь не место. - Даниил, ты мне нужен. – Взгляд молодого Старшины становится пронзительным, почти просящим. – Я не справлюсь без твоего скепсиса, твоего ехидства, даже твоего умения выразить все эмоции одним этим «коллега», которого у тебя тринадцать оттенков. Данковский замолкает. Обессилено разжимает руки. Он уже понял, что все это – бесполезно. Никогда ему не уехать от этого двухметрового парня с глазами цвета неба над Степью – то голубых, то почти черных. Не после таких слов, не после отчаянного призыва на помощь. Артемий подходит ближе, кладет руки ему на талию, тянет к себе – и разжимает, услышав чей-то торопливый стук в дверь «Омута». - Я открою. – Бросает не повелительно, а с грубоватой заботой и уходит вниз. Данковский едва переводит дыхание, когда Артемий снова появляется на пороге его комнаты, но уже куда встревоженнее. - Дань, люди могут умирать от простой простуды? -Ну, разумеется. – Даниил кивает, насторожившись. - А всемером за два дня умирать могут? С кровью на губах? – Артемий уже не шутит, смотрит на брюнета как на признанного профессионала. И тот бледнеет, возвращается к столу, быстро перебирает лежащие там книги, журналы. Потом бросается вниз, туда, где у камина подготовлена растопка. Вытаскивает из стопки газет нужную. Сует Артемию, небрежно разгладив на коленке. - Вот, интервью с английским воен.врачом Дж. Ридом. По всей Европе кочует такая «простуда». Инфлюэнца. Уже около миллиона умерло. Они переглядываются – и словно намагниченные куски железа оказываются в объятиях друг-друга. Размыкают руки – и Даниил поднимается за своим саквояжем наверх. Покидать Город сейчас было бы преступлением. И не важно, что следующий поезд – только через полгода. - Ну, ойнон, не стоит так резко это воспринимать. – Артемий размахивает в воздухе зажатой в пальцах гренкой так, что капли масла разлетаются в воздухе. Даниил мрачно смотрит на него, потом отворачивается к плите. Почему-то он не удивлен, когда обнаруживает там только пустую сковороду. - Вы взяли все три гренка, Артемий? – Даниил очень спокоен. Ровности его спины может позавидовать Блок, холодности голоса – вода Горхона. - А тебе жалко для лучшего друга жалкого кусочка хлеба? – Бурах ёрничает или всерьез обижается – Даниил сейчас не видит. А интонации Старшины как обычно – ровные, самую малость грубоватые. - Нет. Но это был мой запас на ближайшие два дня. – Он произносит это очень спокойно.- Мне пришлось делать гренки, потому что молоко скисло. А выливать его сейчас – расточительность, которую простой земской врач себе позволить не может. – Он только после этих слов поворачивается к Артемию. Вид у Бураха слегка сконфуженный – но не более. - Ну, значит, съедим мой паек. Так значит, ты не против, если мы поживем у тебя? Как раз на отоплении сэкономим. – У степняка даже простое подмигивание получается грубовато-теплым. Данковский с трудом сглатывает комок, подкативший к горлу. - Артемий, достаточно. Я имел глупость открыть перед вами душу. Признаться вам в преступной своей наклонности. И не стоит вам так откровенно играть на этом – вас такая низость не красит совершенно. Улыбка Артемия мгновенно гаснет. Он вскакивает на ноги, замахивается на брюнета – но опускает руку ему на плечо неожиданно ласковым и плавным, почти осторожным движением. - Не говори так. Это не издевка. Это не унижение. Мне очень хорошо рядом с тобой - и плохо, когда ты думаешь, что я это делаю только ради неких выгод. Даниил сбрасывает его руку с плеча. Но кивает уже с едва уловимой улыбкой: - Хорошо, можете пожить с вашим сыном здесь. Действительно, сэкономим на отоплении – потому что вы возьмете на себя половину расходов. – Раньше, чем Артемий успевает воспрянуть духом. - Знаешь, все равно это ерунда по сравнению с тем, что мы года три назад пережили! – пожимает плечами Артемий. И Даниил вздрагивает. Смотрит на него в упор. - Артемий, о чем вы? Три года назад здесь все было относительно спокойно – пока не началась «испанка». И вдруг почти рывком вспоминает. Пустые улицы Города - идти некуда, да и сил почти нет. Жара стоит такая, что Горхон обмелел. Рыбы осталось очень мало. Издалека доносится стон умирающей от жажды и голода коровы. А они с Артемием стоят у этой самой плиты – и Даниил осторожно разводит в теплой воде белый порошок. Дефицитнейший продукт, вытащенный из запасов ещё Нины Каиной, найденный Викторией во время попытки занять себя уборкой громадного особняка. Сама Виктория сидит у стола за их спинами – и пытается укачать мелкого Влада, хнычущего от голода. Окна задернуты шторами – чтобы никто не увидел, какое сокровище принесла юная Хозяйка в детских пеленках. - Сухое молоко. Помнишь? Банка с почти смытой этикеткой. Мы набрали воды из нашего прудика, закрыли окна, двери – и тайком пили теплое молоко…- Даниил расплывается в улыбке, не соответствующей воспоминаниям. И вдруг понимает, что все ведь было не так. - Ойнон, пустишь пожить? – Артемий скромно мнется на крыльце дома, куда привык вламываться без особого пиетета. Держит на руках крошечного мальчишку, прижимая к себе. – Я не потяну один… Даниил смотрит на него с подозрением, но кивает, мол, заходи. - У меня, правда, с едой тоже не слишком хорошо. Но что-то есть – за прием мне платят натурой. Как в старых романах, о дохтурах. – Почти тем же жестом, что Артемий он подхватывает на руки свою маленькую принцессу, устроеннную в гнезде из подушек в низком кресле, освобождая место для гостя. - Данко. – Артемий ссаживает сына на пол. Ставит рядом с ним узел вещей, сбрасывает с плеча рюкзак, судя по хрусту, набитый травами. – Почти три года парню. - Артемида. – Даниил укладывает девочку на рюкзак, от которого идет сладковатый запах сухого савьюра. – И ей только год и один месяц. - Я.. - Я.. – мужчины отводят глаза, нервно сталкиваются руками над импровизированными постелями для малышей. Потом Даниил кивает на кухню -Пойдем, я там ужин пытаюсь готовить. Из остатков хлеба и молока. - А у меня есть два яйца. Может, омлет сделаем с хлебом? – расплывается в привычной улыбке Артемий. И Даниил внезапно оказывается рядом, вцепляется в его куртку и шипит в лицо, пусть ему и приходится тянуться вверх для этого: - Не смей больше уходить! Ты понял, Артемий?! Ты – мой и живешь теперь – со мной! - Ага! – кивает, расплываясь в совершенно счастливой улыбке Артемий. – Папа всегда говорил, что если я приведу в дом жену, то это будет настоящее исчадие ада… Даниил нервно хихикает и отталкивает молодого Бураха. -Иди, разбирай вещи. И раз уж ты здесь – можешь прогуляться в сад и обломать сухих веток. В спальне печку я не топил. – И не удерживается от какого-то мальчишеского подмигивания. - Это ты виноват в его пропаже! Ты – и твоя змеиная натура! – Артемий бухает кулаком об стол. Даниилу кажется, что он слышит треск ломаемого дерева, но только вскидывает выше подбородок: - Полагаю, моя дочь исчезла не без вашего, в таком случае, влияния? – и под его руками хрустит питонья кожа наброшенного уже на плечи плаща. Они останавливаются одновременно. Оба понимают, в чем на самом деле причина их вспышки. В вороньих перьях, найденных на пороге. В брошенном в спину Артемию: «Хорошо, что отец не дожил…», услышанном урывками Даниилом: «Все его столичные грехи..» Город не хотел видеть их вместе, горожане отчаянно отказывались признать их право на совместную жизнь. Что может случиться, если их чашу терпения переполнить говорили особенно отчетливо выбитые окна «Невода». И окончательно сломленная Ева, живущая теперь у младшего Стаматина. Вспомнив об этом, Даниил бросает внезапно: - Кстати, давно хотел спросить – почему вы, Старшина, менху, не спасли Люричеву? - Попробовал бы ты это сделать, когда у тебя толпа мясников требует отдать им женщину, забывшую о своем естестве.. – снова заводится Артемий. – Считай, что пока ею мы с тобой откупились! А теперь – где мой сын?! - Не трогал. Спросите у своих монстров. Или у той дамочки, что все ещё по вам вздыхает – и сует мне шипы степной колючки в ботинки. А теперь – где моя дочь?! - Может у той женщины, что утверждает, что она твоя любовь всей жизни? Проверь, не под лиловыми ли юбками её спрятали?! Они снова замолкают. Да, у каждого за спиной нелегкие решения. Но у Даниила - холодное «Проклинаю», брошенное перед смертью Георгием (инфаркт в его неполные сто лет не был удивителен), ровное «Мне больше здесь нечего делать» в предсмертной записке Виктора (застрелился на могиле жены – как романтично!) и предложения спасения от слухов и бед от угасающей Марии. А у Артемия холодное «Я не уверена, что могу вас понять» от Ольгимской - Каиной, «Не стоит искать с нами общения!» от Ноткина и отчаянное «Почему не я?!» от Эспе-Инун. - Старшина! – за окном мелькает голова Спички, и Артемий торопится открыть окно, прерывая тем самым разговор. – Вас в Термитник просят. Тае плохо. - Лешка, помоги мне. – Артемий одевается быстро, хватает со стола кожаную скатку с ножами и амулетами. – У меня сын пропал. Боюсь, как бы он не забрел на стройку или в Степь не убрел. Сам понимаешь, пацану девять лет – самое время для шкод. Лешка кивает и убегает куда-то. Артемий тоже уходит. Даниил быстро пишет записку, которую оставляет на кухонном столе - и также выходит из дома. Артемия приносят домой к вечеру. Избитого так, что ни одной кости целой , кажется, нет. Мясники, принесшие его, бурчат только то, что убивать свою Королеву Тычик они не позволят. Данко приводят под утро Мишель и Лешка. Рассказывают, что нашли его на кургане Раги. Парень температурит, но говорит ясно. Бросает, что «Дедушка вами недоволен» - и уходит к отцу. Иду приносят вечером – простуженную, испуганную и продрогшую. Хан сухо бросает, что в Склепах Хозяек девочкам живым не место – и уходит, на прощание ещё отстраненнее рекомендуя покинуть, наконец, Город. Даниил сжимает виски, проговаривая со стоном, что этого слишком много для одних суток. - Вы уедете? – Лешка стоит на пороге кухни. Они с женой решили остаться у них на ночь, чтобы позаботится о менху. – Тогда советую поторопиться. Тая вряд ли переживет ночь. Она совсем плоха… - Надо посмотреть её. – Даниил отрывает руки от лица. Делает шаг к двери, но останавливается и поворачивается обратно. И внезапно брови сходятся на переносице. - Спичка, а ты с кем все-таки: с Таей или с Мишелью? И что я делал днем – между уходом Артемия – и моим возращением домой?! И как я мог не посмотреть Склепы – они же совсем рядом! А девочке там явно будет интересно – свечки, статуи красивых женщин, вид на реку, опять же. Лешка пожимает плечами. Ответов на эти вопросы у него нет. Помолчав, он открывает рот, но звук доносится со стороны: - Учитель?! И Даниил понимает, что все было не так, ведь так во всем Городе его называл только один человек. -Учитель?! – в окне «Омута» мелькает голова парнишки, и Даниил садится на кровати, громко обещая пристрелить любого, кто его побеспокоит по пустякам. Он ежится от холода, косится на теплую постель, но подходит к окну, с некоторым трудом открывая его. - Что?! – в спальню врывается порыв свежего весеннего ветра – и Артемий за его спиной недовольно ворчит, выдернутый из сна. - Тая умирает. Едва дышит. – Испуганно выдает Спичка – и Даниил резко кивает, просыпаясь уже окончательно. Судя по сочному степному словцу за спиной – не он один. - Уже идем. – Одеваются они быстро, почти не путаясь в одежде. Артемий прячет по карманам куртки свои степные амулеты – и разнообразные скальпели, саквояж Даниила всегда собран и стоит у входной двери. Перед тем как уйти из дома ночью Даниил поднимается на всякий случай наверх, в детскую. И спускается ещё более бледный, чем когда только проснулся. - Спичка! Мы уже бежим в Термитник. А для тебя у меня будет другое дело – у нас куда-то дети сбежали. Поищешь их? Спичка досадливо цыкает, но кивает. Артемий, услышавший последнюю фразу, снимает со стены второй фонарь. - Держи, он заправлен на пару часов. – Поощряя тем самым парня на выполнение важного задания. И врачи спешат вперед, к громаде Боен. Немного не дойдя до Термитника, Даниил останавливается, осененный идеей. - Тём, иди вперед, я догоню. Хочу проверить Ласку - может твой пострел у неё сидит. Знаешь же, в таком возрасте всякие страшные легенды только любопытство пробуждают. Артемий кивает, протягивает фонарь. - Я по Луне дойду. – Кажется, в темноте глаза менху слегка фосфоресцируют. -Не дай какой-нибудь маре тебя увести. – Шутливо грозит ему пальцем Даниил – и спешит в сторону кладбища. Странно, но именно его парнишки там не оказывается, хотя кучку любителей приключений он таки находит. Разгоняет холодным внушением по домам – и просит пригнать Данко домой, если они его встретят. И спешит обратно в Термитник – ребенка может найти любой взрослый, а спасти умирающую девочку четырнадцати лет – только они с Артемием. Приходит он вовремя – Артемия уже скрутили трое мясников. Оспина, сидящая рядом с мечущейся в бреду Таей, недовольно смотрит на Данковского: - А! Змей пришел.. Что, радуешься тому, что из нашего менху силу выпил?! Разум его замутил?! – порождение Степи слегка раскачивается на месте. – Посмотри на него. Он безумен. Он хочет перерезать больной горло – чтобы добить, а не излечить, разве это правильно?! - Говорю же тебе! У нее там Линия спутанная! – Старшина все-таки выпрямляется, но стоит на месте, не пытаясь даже шагнуть в сторону пациентки. – Если знаешь другой способ помочь ей - говори! - Нет. Степь не знает. – Грустно качает головой Ласка, сидящая с другой стороны от своей подруги. Гладит Таю по спутанным волосам, переводит прозрачный взгляд на Даниила: - Вы знаете, что так можно потерять силу – если жить не у того очага? И не из того котла есть? - Дамы, ваши предрассудки времен кочевых народов я учту. Но позвольте мне осмотреть девушку. – Даниил извлекает из взятого с собой саквояжа пару чистых резиновых перчаток, бутылочку крепкого твирина и вырезанный для него из дерева кем-то из местных умельцев простейший стетоскоп. - Говорите, коллега, горло? – простейший осмотр уже начинает рисовать определенную картину – и он смотрит на Оспину в упор: - Эспе-Инун, если я подтвержу правоту своего друга – ты признаешь за ним право и силу? - Да. – Их городская шабнак опускает глаза. - Ласка, Бежевая Хозяйка, повелительница мертвых, если я помогу своему другу исцелить твою сестру, ты признаешь за ним право сидеть у моего очага, есть из моего котла, беречь мой шатер? – слова странные, дикие, словно нашептанные кем-то в ухо. Ласка сначала кивает молча, но когда Даниил не отводит от нее взгляд, выдавливает из себя рыдающее: «Да». - А вы? – он слегка поворачивает голову, словно чувствуя, что за ним следят откуда-то из глубин Кайюра – или как там Артемий назвал глубины Боен, где обретается сама Суок. – Вы больше не будете обвинять вашего сына в том, что он предал ваши идеалы – только из-за того, что он живет со мной? Самое удивительное это то, что он почти наяву услышал – и, судя по вытянувшимся лицам присутствующих – не он один – насмешливое: «Я и не думал его обвинять. Вы, конечно, весьма вздорный мальчишка, испорченный городской жизнью, но для Артемия вы хорошая компания. А теперь, юноша, вернитесь к своей пациентке». Даниил кивает – и осторожно открывает рот девочки. Просит подать свет – и хмыкает. - Артемий, вы были правы. А теперь быстро сбегайте к Стаху - он получал в прошлом месяце несколько свежих упаковок антибиотиков и витаминов. Мне понадобится группа B. И, самое главное, узнайте, прибыл ли с последним поездом сейф со льдом. Шифр – дата моего рождения. Оттуда достанете четыре ампулы анатоксина. – И Данковский осторожно провел извлеченным из пузырька с твирином шпателем по стенке горла Таи, демонстрируя коллеге темно-серую пленку. - Вот черт. – Выдал только Артемий. – Я курс детских инфекций прослушал в пол уха… -Я заметил. – Холодно кивнул Даниил. И внезапно проговорил с неожиданной для самого себя нежностью: - А я как раз им занимался особенно глубоко. Потому что дети не должны умирать. Правда, потом я решил, что умирать не должен никто…- и снова склонился над девочкой, пытаясь, пока нет лекарств, облегчить её состояние подручными средствами. Судя по тишине в комнате – его авторитет уже был непоколебим. - А если бы не ты – никто бы и не подумал заказать ни сывороток, ни вакцин. – Проговорил уже уходя Бурах, оставляя сидящих в комнате Хозяек в ещё большей задумчивости. Вернулись врачи домой только под утро – почти одновременно со Спичкой, который привел домой их потеряшек. - В Соборе они были. Пробрались как-то через крышу, поиграли там – и уснули. Я бы ещё долго туда не заглядывал, если бы не Ян – ей сон плохой приснился, она и попросила проверить. – Успокоенный рассказом о том, что Тая теперь точно выживет, парень торопливо отчитался - и сбежал к подруге. - Поймаю – и укол сделаю. – Устало пробормотал Даниил – и повернулся к детям. Посмотрел на перепуганные мордашки – и махнул рукой. - Живы – и хорошо. Пойдемте спать, Артемий. У нас завтра будет очень много дел. На следующий день на пороге их дома нашелся букетик белой плети, савьюра и твири. Такой, каким увивают свадебные шатры степняки. -Кажется, нам теперь никуда друг от друга не деться. – С обычным скепсисом хмыкает Даниил, поднимая неожиданное подношение. Чуть позже они перескажут эту историю детям – и Ида сохранит её в своем дневнике. - Ох, Ида! – Даниил медленно поднимается, стараясь не поскользнуться на мокром сером граните. Под ногой у него звякает стекло – и мужчина медленно провожает взглядом откатившуюся бутылку молока. Склеп Виктории-старшей. Картинка восстанавливалась медленно. Вот они вошли на территорию Склепов. Потом в нос ударил запах чего-то тяжелого, сладкого, горящего – словно кто-то додумался поджечь стог подсохшей бурой твири. А потом он просто провалился в видения. И судя по тому, что небо уже совсем темное – провалялся в сугробе на кладбище несколько часов. Отряхнув теплый плащ, доктор сделал пару шагов, огляделся внимательнее – и заторопился к темному шевелящемуся пятну, в котором опознал Артемия. - А, ойнон! – судя по ошалевшим глазам, менху тоже видел не простой сон. - Эй, мальчик, почему ты здесь лежишь?! – первое, что увидел Данко, открыв глаза, это были дамские черные туфельки, с прилипшей к ним травинкой. Медленно подняв голову, он увидел край фиолетового платья. А, поднявшись, – увидел и капризное, надменное лицо стоявшей перед ним молодой женщины. - А, это ты, Бурах. – Голос у смутно знакомой красавицы был под стать всему внешнему виду – холодный и разочарованный. – И что ты здесь делал? – тонкие руки безупречной формы скрестились на груди, а взгляд стал неприятно-пронизывающим. – И почему ты так тепло одет?! Только сейчас Данко обратил внимание на то, что под ногами сочная зелень, а солнце уже всерьез припекает. - Мария, отстань от него! – голос, спасший Данко от необходимости отвечать, принадлежал также незнакомой женщине, поднявшейся на холм Склепов со стороны города. Высокая, худая, с прямыми черными волосами, она казалась острым клинком, обнаженным перед боем – столько напряжения было в её позе, осанке, даже голосе. - А, тётушка! Конечно, прошу меня извинить. Удивилась, что мой кузен решил поспать прямо тут, на могиле своей тетки! – девушка, поименованная Марией, изобразила ядовитый реверанс – и повернулась спиной к ним. - Исидор, пойдемте. – Подошедшая женщина цепко взяла прохладной ладонью Данко за запястье и потянула за собой. Сразу становилось понятно, что к сопротивлению и лишним вопросам она не привыкла. Парень заморгал, покорно идя за женщиной. Чужое имя, незнакомые люди, странное ощущение нереальности - он силился понять, что происходит – и никак не мог выпутаться из этого сна. Где-то на грани слышимости тянулась песня из пары нот – голос летней проснувшейся Степи. Воздух пах пылью, травами и водой. Обычный запах Города в середине июля. - И что тебе вздумалось и в правду так тепло одеться?! – женщина остановилась, посмотрела на него внимательнее. Данко почувствовал приближение урагана – и немного неловко стряхнул с плеч свой плащ. - А, это вообще не мое. – Небрежно пожать плечами. – Я хотел и вправду провести ночь среди Склепов, но видимо уснул слишком рано. Проснулся, когда было ещё темно – и вот это лежало у меня на плечах. – Протягивая столь неоднозначный предмет одежды женщине. Та взяла его, провела пальцами по рукаву – и презрительно поджала губы. -Придется вернуться и отдать обратно. Но сначала покажись отцу – он уже вернулся из Термитника. А у меня ещё дела в городе. – Дама отдала ему плащ и столь же спокойным шагом направилась в сторону Управы. Данко смог выдохнуть и прикрыть глаза. Отец. Неизвестная женщина, названная Марией теткой. Неужели – Лилич?! Та женщина вполне могла оказаться Каиной. Но тогда почему она – его кузина? Неужели… - Матушка! – он воскликнул это по наитию, но брюнетка замерла, обернулась к нему, приподнимая брови.- Простите, что заставил вас искать себя. – И судя по прохладному кивку – угадал её настроение. - К отцу. – Бросила она одними губами – и пошла дальше, больше не оборачиваясь. Данко остался на пустой по раннему утреннему времени улице один – в полной растерянности и непонимании. Впрочем, где находился дом Бурахов, он по рассказам отца представлял неплохо, так что заплутать не должен был. Неладное он почувствовал уже только у выхода на верхний мост. В городе было тихо – так тихо, как не бывает даже ночью. Приглядевшись, парень понял, что часть домов стоит заколоченная, а в остальных жизнь если и теплилась, то едва заметно – без смеха, ярких красок, словно люди были напуганны чем-то. Помотав головой, он двинулся через мост. Навстречу ему попалось только две бледных измученных женщины, едва кивнувших знакомому лицу. В руках они держали корзинки с какой-то провизией в грубой бумаге. Ещё одну такую же корзинку он увидел уже на подходе к дому. Припасы сиротливо стояли на камнях у самого пустыря, на котором творилось что-то недоброе – парни лет двенадцати окружили невысокую девчонку и что-то от нее требовали. - Эй, парни, чего от малявки надо? – Данко даже не смог бы и сам объяснить, почему не считая даже противников, шагнул на землю Каменного Столба. Реакция была непредсказуемой: один из парней оглянулся на него, побледнел, сплюнул – и махнул своим, мол, пошли отсюда. - Братик! – просияла спасенная девчонка. И Данко чуть не скрутило от воспоминания – такая же сцена разыгралась буквально пару лет назад, только в другой части Города. Также прижималась спиной к стене дома худая девчонка, также ей пытались что-то доказать кулаками уличные мальчишки – и он также не задумываясь ринулся спасать Иду. - Я им сразу сказала, что ты придешь и спасешь меня! Глупые! А я из-за них коленку оцарапала! – эта пока безымянная девчонка на Иду не походила совсем – не было в ней ни гордости, ни холодной ярости Артемиды, была обычная девчоночья трусоватость, плаксивость и любовь пожаловаться. Данко поднял корзину с едой – и медленно зашагал в сторону дома, стараясь не слушать болтовню девчонки, рассказывающей в лицах, как к ней пристал главарь мальчишек Земли. - И тогда он за корзинку схватился, мол, Оля, отдай, ты делиться должна. А я ему – не отдам! И вот тут он своих свистнул… Данко кивнуло, для себя выделив только один важный момент – его новоявленную сестренку звали Оля. Видимо, в честь Ольгимской. - Тихо так в Городе..- до дома оставалось идти буквально пару метров, когда он смог справиться с собой и заговорить. - А, ну так сегодня же Выбор. В смысле - день Выбора…-легкомысленная барышня пожала плечами и потянула на себя дверь дома. - И об этом не стоит орать на пол улицы. – Именно такими словами их поприветствовал Артемий, сидящий боком к входной двери, за просторным письменным столом. Перед ним были разложены какие-то листья травы, записки, исчерченные малопонятными значками, кусочки кожи и рога. Менху был весь в работе. Что, впрочем, не помешало обратить ему внимание на принесенный сыном плащ. - Это ещё что за подарочек от ойнона? Клади сюда. А ты, егоза, отнеси провизию на кухню и иди к себе. – Голос у Артемия здесь был ниже, грубее, словно надломленный, хотя и узнаваемый. Реальность все меньше нравилась Данко – Исидору. И глядя на то, как отец расстилает на отдельном столе плащ, пробегает по всем швам кончиками загрубелых пальцев, выискивая особым способом скрученные стебельки твири, нитки, пропитанные сложными составами или на худой конец банальные наговоренные иголки, парень все сильнее убеждался, что ему надо каким-то образом бежать отсюда. Как можно скорее - туда, где холодные женщины не смотрят на него словно стоят на церковной кафедре, где сестра не нуждается в его защите, но принимает её с благодарностью, а отец не хмурит недоверчиво брови при имени Данковского, а улыбается с затаенной нежностью, вспоминая слова Даниила о том, что они обречены быть вместе как правая и левая рука. Дверь за его спиной отчаянно скрипнула и в узкий пенал проходной комнаты вплыла та самая женщина, которую он встретил утром. Вид у нее был усталый, измученный, расстроенный – одним словом, каким угодно, но только не отстраненно-величественным. - Кто на этот раз? - Артемий поднял голову от плаща, нервно сощурившись. - Мишель. – Обронила Аглая тихо и почти обреченно. – Я почти поверила после трех тихих лет, что эта дрянь уснула, но опять дети видят мокрые следы по окраинам, а на доме Оспины проступили пятна плесени и глины. Аретмий с тихим хриплым стоном опускает голову, сжимает зубы как от боли, и Данко не выдерживает – хватает его за локоть. - Ты как? – заглядывает в глаза отцу, ловит его взгляд – и понимает, что сделал что-то не то. Судя по изумленному взгляду отца – он-здешний не пытался ему никогда помочь, поддержать. Стало почти осязаемо холодно – пока Артемий распрямляет плечи, усмехается коротко и мотает головой: - Эк меня припекло, что даже сын утешать бросается.. Нет, что тут сделаешь, Исидорушка? Держи плащик, отнеси хозяину, да от меня передай, что.. Впрочем, не надо, не передавай – от Утопистов-то почитай никого кроме него да Марии да Влада-младшего и не осталось. Он меня как никто поймет. Данко вышел из дома, в который рвался столько времени, с явственным облегчением. Усталость, холод, измученность властью и неспособностью выполнить простейшее обещание – вот что он чувствовал под родным кровом. Даже пустые улицы родного Города были привлекательнее, чем это гнездо теней и исполненных клятв. До дома Каиных он добрался быстрее обычного. А когда поймал себя на том, что ускоряет невольно шаг, идя мимо пустых домов и молчаливых дворов, заставил себя остановиться. Пойти спокойным шагом, выйти в Каменные дворы с достоинством младшего Бураха – и тут же сбиться с шага. Омут стоял заколоченным. Сад весь зарос сорняками, а возле воды стояла в пол-оборота мраморная статуя тонкой юной девушки в странном костюме, похожем на восточный наряд. - Ева..-он не заметил, как сказал это вслух, но мерный удар колокола в любом случае перекрыл его нервный шепот. Двери Собора были распахнуты. А впереди парило то, что он уже однажды видел в своих видениях. Многогранник, чье стекло на миг показалось ему не молочно-белым, а мутно-рубиновым, гранатовым...кровавым. На ступенях Собора стояло несколько девушек, о чем-то тихо переговаривались. Среди них стояла молчащая, печальная и показавшаяся Данко невероятно хрупкой сейчас Мишель в белом платье, босая, ждущая кого-то. «Чего-то» - жестко поправил себя Данко. Приговора она ждала, чего же ещё? По спине прошел холодок, когда он вспомнил рассказ отца о методах лечения Клары. Видимо, сегодня пришла пора Мишели умирать под жертвенным ножом. Сердце нервно забилось в груди. Идти к Данковскому в таком состоянии хотелось все меньше – и Данко направился к лестнице на Многогранник, надеясь успокоиться перед явно нелегким разговором. Встречи избежать не удалось – Даниил стоял у самого подножия, на площадке с «розой ветров» и смотрел вдаль на Степь. - Интересно, что мы будем делать, когда Приближенные кончатся, м? – мужчина повернул голову – и смутился.- А, Исидор, прости. У тебя шаги совсем как у отца. Улыбка у него была бледная, неискренняя, но хотя бы понятная – он не умел никогда просить прощения, но всегда старался держаться в рамках вежливости. - Ничего, мне это часто говорят. И голос тоже все больше бураховский..- Данко пожал плечами как можно спокойнее. Неловко переложил плащ с одной руки на другую – и заработал удивленный взгляд Данковского. - Что это?! Подражание столичным модам двадцатилетней давности? – голос у танатолога зазвенел от смеси иронии и злости. - Нет, это вы оставили.. Сегодня ночью. – Звучало нелепо, но нужно было придерживаться одной легенды. Которая, впрочем, мгновенно разбилась о насмешку в темных глазах его собеседника: -Это вряд ли мог оставить я – свой плащ я собственноручно сжег через три дня после окончания эпидемии. Не мог носить и дальше трепанную латанную-перелатанную тряпку, пахнущую кровью, дымом и порохом. Так что вам, видимо, досталась одежка какого-то моего неизвестного поклонника.- Он отвернулся, потеряв интерес к разговору. Но через пару вздохов выдал внезапно: - Выбросите лучше. Вам не идет, а у Артемия плохо получается подражать чужим вещам. А вот теперь Данко увидел местного Даниила – расчетливого, холодного, но требующего поклонения с капризностью мелкого языческого духа столичного выскочку. Такой мог бы и отобрать последнее у слабой женщины, перешагнуть через чужие жизни и судьбы ради интересного научного опыта. И вообще мог натворить не мало плохого. И от этого подросток только острее почувствовал свое одиночество. Посмотрел на узкую мраморную лестницу Многогранника – и шагнул на её первую ступень. - Стой! Исидор! – голос Даниила долетел откуда-то издалека, словно сносимый ветром. И Данко сделал ещё один шаг. На третьей ступеньке мир закачался, а на четвертой – он полетел вниз. Тело напряглось, готовясь встретить воды Горхона или мрамор основания, но вместо этого его плечо врезалось в узкую ладонь с тонкими бледными пальцами. - Даниил?! - прохрипел Данко, медленно садясь и пытаясь восстановить дыхание. - Вы ждали кого-то другого, Данко Артемьевич? – насмешка в голосе была теплой, пушистой. Вокруг падали хлопья декабрьского снега, с другой стороны от неловко поднявшегося с земли парня сидел Артемий – без седины на висках и усталости в потухшем взгляде. Данко был дома. - Я хочу позже услышать от тебя подробнейший рассказ о том, где ты был, и что это была за вероятность. – Проговорил Даниил и принялся натягивать перчатки на руки. Судя по тому, что плащ его держал Артемий – возвращать Данко пришлось едва ли не непрямым массажем сердца.. -А где Ида?! – мысль о том, как трудно было вырваться из сна, породила естественное беспокойство о самой уязвимой части их семьи. - В Склепе Нины. Там сухо и безопасно. И она жива, но словно в трансе. И мне боязно его прерывать. – Даниил отвечал на этот вопрос, уже идя к означенному склепу. Ночевать им явно предстояло прямо в узком пенале из темного гранита. Чтож, Данко ещё пару дней назад воспринявший бы такое предложение как изощренную пытку сейчас и сам не хотел далеко отодвигаться от отцов – слишком боялся узнать, что это просто сон во сне. А Ида действительно лежала на полу в своем роскошном платье, глядя пустыми глазами куда-то за пределы человеческой мысли… - Здравствуй, милая. – Незнакомая Артемиде темноволосая женщина аккуратно присела рядом с лежащей в траве девушкой. – Не видела тебя здесь раньше. Ты дочь Марии? - Нет! – Девушка добавила в голос изрядную долю горделивости и фамильного упрямством. – Я Бурах-Данковская! -Вот как… – протянула незнакомка, расправляя складки на плотной шерстяной юбке.- Я вижу в этом глубокую иронию, что именно тебя пути привели сюда. И что именно тебе досталась эта сила! - Вы про то, что я – воплощение Алой Хозяйки? – Ида тоже села, оглядываясь. Перед ней находились все те же Склепы – темный гранит, зеленая и серебристая трава, мерный блеск Горхона чуть сбоку и вниз по склону. Было только одно явное отличие – света здесь не было как такового – он словно лился отовсюду, излучаемый самим воздухом. -Ты?! – женщина всмотрелась в Иду внимательнее – и расхохоталась. Смех у нее был красивый, бархатный, но почти сразу же оборвался приступом кашля. – Ты не Алая. Ты – Черная. Тебе начертили Путь Духа, Слова, Тела и тьмы, а никак не легкие дороги мечтаний, звезд, поклонения и ненависти. – На последних словах в её голосе словно появилась неведомая сила, он зазвенел словно под сводами соборов. «Как псалом читает..» - мелькнуло в голове у Иды. Она ещё внимательнее всмотрелась в лицо сидящей рядом с ней женщины. Дорогое платье, бледное осунувшееся лицо не лишенное своей приятности, темные волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам, слишком строгий взгляд темных как ночное небо глаз.. -Госпожа Катерина! – выдохнула, наконец, Ида. – Матушка Клары - Светланы! - Не ровняй мою дочь с этим чудовищем! – голос сидящей перед юной Данковской Хозяйки взлетел почти в визг и сразу же упал до хрипа. – Она не виновата. Это я, только я виновна в её преступлениях. Я не должна была отвергать её, идти на поводу у своего мужа! О, как я страдала тогда. Я должна была встать перед Лилич, закрыть её полами своей одежды, не дать её в обиду…- женщина забормотала что-то ещё, все тише и тише, словно засыпая. Но внезапно вскинула голову и вперила взгляд прямо в глаза Артемиды. - Я не знаю как, но ты забрала мою силу, мою память, моё знание. Ты стоишь на перепутье города и степи, ночи и дня, знания и веры. Помни об этом – и не оглядывайся на меня. Никогда не иди одной тропой с прежней хозяйкой. Потому что тогда нарушается течение событий, равновесие шатается, круги снова расходятся по воде…У вас опять беда, верно? Да, она не могла справиться. Не одна, нет… - Но их трое.. Ласка, Мишель и Виктория! И ещё Тая есть! – попыталась возразить Ида, почти интуитивно понимая, о чем идет речь. - Чушь! Город стоит на трех китах – на Разуме. Сердце и Теле. На Мечте, Чувстве и Слове, если можно так сказать. Тело и Слово всегда противоречат Сердцу и Разуму. Она забрала себе все аспекты, но забыла о том, что без борьбы нет развития. В каждом элементе – четыре шага, в каждом шаге-своё противостояние. А у вас нет ничего! Та, что идет за Светлой ещё кое-как сгодится на Алую, но на Черную – нет. Виктория наивна, она не видит проблемы, не понимает всей глубины имен… А тебе досталась трудная роль, тяжкая ноша – тебе идти по этой тропе в Степи. И тебе пора – иначе мир проглянет сквозь сон. И тогда не выберешься…- голос покойной Хозяйки перекрыл высокий звон, идущий откуда-то сверху. Ида вскинула голову и застыла – в небе плыл город. Шпили, нереальные ломкие башни, невозможные формы домов, ощущение общей невозможности, неправильности – и завораживающая красота. Самое пугающее – на траву и землю не падало ни отблеска, ни тени – только этот звон, идущий, казалось, от самих ажурных конструкций из стекла, металла и чего-то ещё, не различимого снизу, но могущего оказаться перламутром, льдом, хрусталем или адамантом – в таком месте можно было ожидать чего угодно. - Утопия! – Сабурова поднялась с земли, не отряхивая платья. В голосе её сочились яд, презрение и отвращение. – Чудеса, слишком чуждые нашим умам, неспособные даже зацепиться за землю. Чудеса на крови и безумии. Беги отсюда, девочка, если не хочешь и самой застыть вечной мухой в янтаре этих сказок. Беги и…-в голосе уставшей, больной женщины внезапно громыхнула ярость – и отомсти ей за моего супруга. Раз уж я сама не смогла уберечь его и встретить здесь по достоинству. Ида задрожала. На миг ей показалось немыслимым кощунством – повернуться спиной к этому миражу и бежать от него прочь. Ведь таких чудес в её жизни больше тогда не будет никогда! Только серая степная пыль на туфлях, острые стебли трав, режущие пальцы, треск костров неразумных кочевников, да грубые звуки их резкой музыки, не идущей ни в какое сравнение с тонким звоном стекла и электричества, ползущего за Утопией. - Как она? – Артемий садится рядом с семьей. Ида все ещё плавает в своих снах, Данко тоже позевывает у стены. Сам Данковский даже не заметил, что уселся прямо на могильную плиту. - Хуже. Дыхание слабеет, температура постепенно падает. Час назад, когда её лихорадило, я был напуган. Но теперь я в отчаянии. Видишь? – танатолог поднимает тонкую девичью руку, демонстрирует проступившие сквозь бледную кожу венки. – Давление падает. Артемий молча касается лба девушки, хмурится, косится в сторону сына. С тем было все просто – глубокий обморок, из которого его вывели предписанными учебником действиями. А здесь… - Она Хозяйка. – Тихо шепчет внезапно Данко. – Она сейчас проходит посвящение… -Инициация? – хмурится менху. – Тогда я знаю, что нужно сделать. – И стягивает с плеч теплую куртку. Укутывает ею девушку и наклоняется к самому уху, начиная пропевать слова из древних сказаний. Данковский что-то бормочет о гликемической коме и необходимости капельницы с глюкозой, а не древних суеверий, но не мешает. И постепенно лицо девушки начинает успокаиваться, дыхание выравнивается, хотя брови сходятся над переносицей, словно она принимает какой-то нелегкое решение. - Ты предашь нас? Ты бросишь нас? Мы так одиноки.. Мы так нуждаемся в той, что накормит нас…-шепот, идущий, кажется от самой земли ворвался холодным ветром в уши девушки и она повернулась туда, откуда доносились эти слова. Мары и Танцовщицы, шабнак и степные ведьмы, Альбинос и другие твари из их сказок и песен – все они стояли в стороне, на другой стороне Горхона – и тянули свои руки, лапы, копыта к ней. К той, что могла бы пройти между ними – и одарить их всех словом и делом, той, что могла бы читать знаки в ночных травах и гадать на вываренных костях, той, что не боялась смерти, но танцевала с крысами под луной… - Отец меня проклянет.. -Прошептала одними губами Ида. И внезапно её взгляд зацепился за очень грустную женщину, стоящую ближе всего к краю толпы степных видений. Женщина нервно запахнулась в шаль – и перебросила к ногам Артемиды ключ. Старый, ржавый ключ, отпирающий неизвестную дверь. За спиной этой неизвестной дарительницы встали ещё две тени – заплаканные, бледные, похожие на неё как сестры..Ида торопливо перевела взгляд на ключ, на одном из краев которого было выжжено старое клеймо. Степное тавро. Род Бурахов. Она кивнула. Это решало все. - Я пойду по вашим стопам, пани Сабурова. Научите меня! – она повернулась к Хозяйке – и внезапно почувствовала, как её тянут назад за край платья. - Снимай, сбрасывай, избавляйся…-шепот и крики сменяли друг друга, наслаивались, накладывались, а платье трещало по швам – и наконец разлетелось на куски. Ида вскрикнула, рванулась прикрыть обнажившуюся кожу – и больно, со всего размаха, ударила маленьким кулачком в плечо старшего брата. Платье, что характерно, было целехонько.