Новый дом

      Сегодня была очередь Эбигейл дежурить, в конце концов, изменения в показателях трактовать могли только медицинские работники. Она тяжело опустилась в кресло наблюдателя, потирая красные глаза: сегодня на её долю выпало несколько операций, не таких уж и сложных, но энергозатратных. К тому же Джейк полночи не мог заснуть, так как просчитывал расход ресурсов «Ковчега» на ближайшие полгода. Насколько женщина смогла понять по его лицу – дела у станции шли не очень хорошо.       Зато они шли неплохо у детей внизу. Кроме двоих погибших при посадке сотня пока никого не потеряла за почти шесть прошедших месяцев. Это был невероятный результат. Любое изменение в состоянии любого ребёнка записывалось в журнал наблюдений, и пока что консилиум врачей мог сказать, что кроме нескольких случаев температуры (скорее всего, из-за понизившейся температуры в зимний период), проблем с давлением и нескольких непонятных моментов, которые невозможно оказалось расшифровать с имевшимися данными, Сотня справлялась со своей задачей.       Настроить связь с «Ковчега» местные инженеры никак не могли, так как у подростков попросту не было приёмного устройства, чтобы получать сообщения. Безусловно, это обстоятельство нервировало членов Совета, но пока все признавали полезность проекта «Сотни», родители постоянно спрашивали о состоянии их детей, да и Джаха с удовольствием делился краткими сводками с населением станции. Иногда он привирал, иногда замалчивал, но его речи вселяли надежду в народ, позволяли им верить, что человечество, наконец, вернётся домой. И довольно скоро.       Например, Джейк и Кейн уже начали думать о том, чтобы начать возвращение на Землю не через два полных года, а через полтора, если ничего в жизненных показаниях Сотни не изменится с течением времени. Эбигейл, с одной стороны, хотела бы перестраховаться лишний раз, а с другой… она безумно скучала по дочери. Каждый раз на дежурстве её взгляд подолгу останавливался на электронной карточке Кларк. С ней всё было в порядке, она даже ни разу не болела за всё время, проведенное внизу, лишь незначительные колебания сердечного ритма и небольшое повышение температуры.       – Надеюсь, с вами всё хорошо, – не выдержав, прошептала женщина, отслеживая глазами знакомые лица: Уэллс, Беллами (она уже давно не таила на него зла, вряд ли парень мог бы обратиться к старшим врачам), Октавия, Трина, Паскаль, Фокс… Многих она узнавала лишь внешне, чаще всего это означало, что подростки проходили у неё ежегодный общий осмотр. Или лечились от чего-то. Как главный врач станции Эбби по касательной знала почти всех жителей.       Пытаясь отвлечь себя мыслями о том, где и как знакомилась с теми или иными подростками, женщина не сразу услышала тихое попискивание. Механизм наблюдения за показателями укоренился уже как четыре месяца, поэтому даже техники больше не присутствовали, только дежурный медработник. Так что даже расслышав писк, Эбби не сразу поняла, откуда он идёт и что обозначает. А когда поняла, едва не закричала от радости, волнения и неожиданного страха.       Рация внутренней связи моментально оказалась у неё в руках. На станции была, так называемая, ночь, но её это не волновало, она уже принялась связываться с мужем, и пока тот собирался и бежал к ней, успела вызвать остальных членов Совета.       Оставшись в одиночестве и не отвлекаясь больше на короткие разговоры по рации, женщина села обратно в кресло, пытаясь унять дрожь и взволнованное подергивание колена, но попытки все проваливались. Ей безумно хотелось узнать содержимое, но она не смогла бы решиться на это одна. Поэтому Эбби продолжала сидеть, крепко сжав ладони между коленями и отчаянно кусая губы, взгляд же её так и прикипел к карточке дочери, из-за чего она упустила погасший на соседнем экране файл Джона Мёрфи. Женщина могла думать только о том, что, наконец-то, они узнают хоть что-то, помимо однообразных данных с браслетов!       – Эбби! – Джейк ворвался в помещение ураганом, хотя обычно отличался спокойным нравом. Его волосы торчали во все стороны после короткого сна, но глаза светились той же надеждой и беспокойством, что и у его жены. – Это правда?       Женщина лишь указала на мигающий датчик с отключенным звуком, и Джейк шумно перевёл дыхание.       С отрывом в пару минут таким же маленьким ураганом явился к ним Кейн, а позже и все остальные, включая Джаху. Канцлер сразу же встал во главу угла, понимая, что это волнительный момент для всех, ведь…       – Итак… мы, наконец-то, получили первое сообщение с Земли.       Все шесть членов Совета нервно выпрямились, словно стояли на торжественном мероприятии, а не столпились все в одной небольшой наблюдательной комнатке, полусонные, выдернутые из постелей.       – Джейк, окажешь нам честь?       Гриффин-старший кивнул, впервые за полгода сворачивая карточки подростков, так как у них появилось нечто большее, лучшее. На экране высветился принятый файл, он оказался несколько побитым, и Джейку всё-таки потребовалась пара минут, чтобы исправить погрешности. Всё это время в помещении стояла звенящая, напряженная тишина.       Эбби уже хотела пнуть мужа побольнее, как любила делать раньше, в молодости, но ноги отказывались слушаться. Она просто просила его сделать всё поскорее, мысленно воздавая молитвы всем известным на тот момент богам, хоть технократическим, ей было плевать.       – Готово, – шёпот Джека раздался в тишине комнаты громом и заставил всех в очередной раз затаить дыхание.       Файл содержал лишь короткий текст, сказывалось, наверняка, состояние техники. К тому же, даже Эбби, не обладающая техническими знаниями, вполне могла предположить, что это сообщение в один конец, ответ «Ковчег» отправить всё ещё было некуда.       «Мы ещё живы. Доступа к Горе Везер нет и не будет. Справляемся своими силами. Зима терпимая. Мама, на Земле есть люди».       Эбби заплакала. Она почему-то точно знала, кто надиктовывал текст, и это осознание разрывало ей сердце тоской и радостью. Однако те, для кого сообщение не несло трогательной подоплёки, реагировали примерно одинаково: шоком.       – На Земле есть люди… – прошептал в неверии Джаха, отступая пару шагов к креслу и падая в него. Он почему-то даже не допускал мысли о подобном, хотя логично было бы предполагать, что кто-то мог выжить: в бункерах, убежищах, уникальные генетически люди… Столько вероятностей, но Телониус никогда не задумывался о них.       – Сообщение короткое, вероятно, у них всё ещё большие проблемы с восстановлением связи, впрочем, удивительно, что они хотя бы это смогли отправить, – Джейк бормотал себе под нос, но его всё равно все прекрасно слышали.       Лишь спустя несколько минут члены Совета смогли немного обкатать сообщение в мыслях и приняться обсуждать его, не дожидаясь официального утреннего собрания, всё равно все были слишком взбудоражены известием.       – Итак, что мы имеем на данный момент: все, кто смог удачно приземлиться, живы. Они не смогли добраться до бункера на горе Везер, значит, у них есть только те инструменты, что поместились в модуль, и продукты питания, которые им удаётся собрать на Земле. Учитывая, что до сих пор дети справлялись хорошо, можно предположить, что им удалось построить какое-никакое хозяйство или хотя бы ресурсов вокруг достаточно для собирательства и охоты. Тёплая зима играет им на руку. Я предлагаю сбросить Сотне оборудование, необходимое для обратной связи. Это будет рискованно, так как нам лишь примерно, на основе теоретических вычислений, известны их координаты приземления. А они могли переместиться куда-то лагерем, – Джаха вновь принял на себя роль столпа, вокруг которого должна была выстроиться дискуссия.       – Это вряд ли, – сразу же подал голос Кейн, – учитывая, что у них нет укрытия в виде бункера Везер, скорее всего, сначала их домом стал транспортник. Беллами достаточно здравомыслящий человек, чтобы не покидать достойное убежище.       – Вероятно, ты прав, Кейн. В любом случае, если будем отправлять оборудование, рисковать чем-то иным нет смысла. Уже установив связь, мы можем обдумать отправку сельскохозяйственных инструментов, руководств и прочего. Остаётся главная проблема и загадка. Земляне.       Молчание окутало людей, так как никто до конца не понял, какую же реакцию следует выдать. В голове Эбби, например, крутились самые разные теории на тему того, как могли выжить земляне, как они могли развиваться в условиях чудовищного дефицита еды и других жизненно важных вещей. Кейн размышлял, скорее, над практической стороной вопроса, например, как подросткам защищаться, если местные решат на них напасть. Впрочем, про их агрессию в сообщении ничего не говорилось. Джейк заставил себя думать о наборе оборудования, которое могло бы понадобиться там, внизу.       – Думаю, – наконец, разрушила тишину Эбигейл, – мы пока ничего не можем с этим сделать. О них ничего неизвестно, кроме факта их существования. Мы не сможем понять, какая помощь от нас требуется: дипломатическая или военная – пока не узнаем наверняка. А для этого надо сосредоточиться на задаче сброса Сотне оборудование.       – Согласен, – Джаха поднялся с кресла, объявив голосование. И единогласным решением была принята к исполнению задача рискнуть и всё-таки скинуть комплект оборудования для связи на Землю. – Вероятно… это можно считать вторым этапом нашего Исхода.       Впервые за эту ночную встречу члены Советы позволили себе немного усталые, но всё-таки улыбки. Они скоро вернутся домой.       ***       – Думаешь, дошло? – Октавия нервно сжимала плечи Монти, когда остальных ребят-инженеров чествовали другие. Её друг принял решение держаться позади, хотя и выполнил не самую маленькую часть работы.       – Почти уверен в этом. Скорее всего, дошло ночью, всё-таки мы антенну заделали считай палками и кокосами, да и браслет у нас сразу же сдох после отправки сообщения… – стояла глубокая ночь, но никто в лагере не спал. Слишком уж все взбудоражились возможностью связаться с «Ковчегом», явно не понимая, что поговорить с родителями никто не сможет и что смотреть было не на что. Просто Монти впечатал сообщение Кларк, такую себе выжимку в несколько предложений о том, что им пришлось пережить за время радиомолчания, и всё. Вуаля.       На самом деле, конечно, за полгода произошло гораздо больше событий, чем им удалось бы уместить в таком маленьком сообщении. До наступления зимы, конец лета и осень их лагерь прожил, можно сказать, даже мирно. Сельскохозяйственники не рискнули использовать все семена, так как высаживали их на непонятную почву, в непонятном ещё климате. Зима могла наступить рано, выморозить все посадки, и тогда это был бы конец следующим посевам. Поэтому они и осторожничали. Урожай вышел так себе, но всё-таки его хватало, чтобы приготовить какие-никакие лепёшки, хлеб, другие изделия из теста. А заодно заготовить кое-что про запас.       Лагерь постепенно обустраивался, появлялись крепкие вигвамы из шкур для отдельных парочек, койки вместо голого пола или неудобных кресел. А набивку отслуживших своё кресел (если их не использовали по назначению) вместе с обивкой использовали в пошиве курток, подушек и прочего. У Беллами и Октавии даже появилась отдельная комнатка внутри корабля, хотя девочка всё больше тянулась жить снаружи, имея возможность в любой момент почувствовать дуновение живого ветра или увидеть небо. Но пока она не стала бунтовать и просить независимости. В конце концов, они только спали там, всё остальное время проводя на свежем воздухе.       Полгода для подростков – предостаточное время, чтобы обзавестись отношениями, так что очень скоро после приземления лагерь начал делиться на парочки, едва ли уже не маленькие ячейки нового общества. Джаспер закрутил лёгкий роман с Дрю, девочкой на год старше его; Монти с Харпер обхаживали друг друга, но всё не решались сделать последний шаг и расставить все точки над «i», за Мёрфи (это был и смех, и грех) ухлёстывал фанатеющий от него Фриланд, от которого несчастный Джон убегал как мог. Монро начала встречаться с Атомом, наконец, понявшим, что сестра Императора ему не светит, хоть и улыбается. Были и совершенно точно безответные влюбленности, например, Уэллс продолжал щенком таскаться за Кларк с явно влюбленными глазами, но Гриффин оставалась холодна в этом плане. За Беллами девушки бегали от мала до велика, но тот слишком ушёл в свои заботы о лагере, чтобы думать об отношениях. Единственной девушкой, которую он был всегда рад видеть рядом (кроме Октавии, разумеется), была Кларк. И то между ними, возможно, только пока, оставались чисто дружеские отношения.       У О же всё было… сложно. Вести двойную жизнь оказалось в какой-то мере изнурительно. Ей надоело недоговаривать брату (напрямую она ему никогда не врала), надоело скрывать Линкольна, её бесила собственная ревность, из-за которой она боялась знакомить своего землянина с друзьями.       Девочка часто работала в поле, выбирала себе такие задания, где можно было легко ускользнуть, с кем-нибудь договорившись. Конечно же, она продолжала встречи с Линкольном, когда чаще, когда реже, в зависимости от дел каждого. И хотя мужчина так и не отвёл её к себе в деревню, он часто выводил О на территорию Трикру, чтобы покататься на Буцефале, и до поры до времени катание верхом являлось наилюбимейшим её занятием. Пока однажды ей в руки не опустился деревянный, учебный меч.       Это случилось не так давно, к моменту, когда удалось связаться хоть как-то с «Ковчегом» Линкольн не разрешил даже ещё перейти от деревяшек к настоящему оружию, но он же говорил, что у Октавии талант.       Ну и наконец, помимо начала обучению искусства обращения с мечом девочка осознала, что попала. Она с полной ясностью поняла, что влюблена по уши. Да, ей нравились некоторые мальчики в лагере, тот же Атом казался ей достаточно симпатичным и милым, но никто из них не вызывал в ней той бури эмоций, что начинали бурлить, стоило только взгляду зацепиться за знакомую тень в лесу.       Так что да, Октавия была уверенна, что влюблена в Линкольна. Она не совсем понимала, что чувствует сам землянин, почему вообще возится с ней, да ей и не нравилось задумываться о мотивах его поступков. Хотел бы чего-то плохого, уже точно бы сделал, у него было предостаточно времени и возможностей. Он бы не стал помогать ей советами по хозяйству, заготовкам на зиму, не стал бы снабжать дополнительной провизией, которую можно было подложить к уже имевшейся. То, что она видела весьма ясно – Линкольн хотел их выживания. Её выживания, если точнее. А это уже многое значило для неё.       Подводя итоги общению с представителем землян, которому она в рот смотрела и обожала всем сердцем, за полгода, О могла более-менее свободно разговаривать на тригедасленге, а понимать его и того лучше, знала многое про устройство местного общества, научилась ездить верхом и вот начала постигать военное искусство. А ещё в багаже её воспоминаний хранились запах белых лилий, хрупкая бабочка в больших мужских ладонях, прикосновения к волосам, смех (такая редкая драгоценность), поддержка, совместная готовка… Девочка разделила с Линкольном столько всего, что, казалось, он занял большую часть её жизни вообще. Она едва ли вспоминала про всё, оставшееся на «Ковчеге», словно той части жизни вовсе не было. Октавия об этом не жалела. Если первой половиной существования О будет Линкольн, а второй – Беллами, она уже не будет более ни в чём нуждаться.       Монро часто журила подругу, считая, что так влюбляться себе дороже. Сначала девушка пыталась говорить, что первая любовь всегда проходит, что она всегда заканчивается, и чаще всего плохо. Это какое-то время пугало Октавию, ей всё казалось, что если Линкольн и полюбил её за что-то, то у него это явно не в первый раз. А значит, если О вдруг разлюбит, переживёт, то причинит ему боль. От таких мыслей самой девочке становилось почти физически плохо.       В какой-то очередной спор с Зои О решила, что просто будет жить так, как бьётся её сердце. И в тот момент оно стучало ради него. Октавия, конечно, не хотела причинить ему боль в будущем, если вдруг что-то изменится, но она не готова была терять всё то прекрасное время, что могло бы быть между ними. И она не теряла.       Поэтому вскоре с подругой состоялся уже иной разговор. О знала, что Монро любит её, что они лучшие подруги и желают друг другу лишь счастья, но иногда не понимала, почему девушка, считавшая влюбленность Октавии поначалу такой классной, неожиданно принялась отговаривать её. В новом витке споров Зои сменила тактику, теперь уже уповая на то, что если Линкольн когда-нибудь пропадёт, или его убьют в том жестоком обществе, в котором он жил, то это сведёт Блейк с ума.       На самом деле… это было ближе к истине, чем вариант с всегда проходящей первой любовью. Как Октавия чувствовала почти нездоровую зависимость от брата, от его присутствия в своей жизни, так теперь происходило и с Линкольном. Вероятно, психиатр с «Ковчега» сказал бы, что у неё какое-нибудь отклонение в психике из-за страшного детства, сама девушка тоже могла бы это признать, если бы… если бы людей, «страдавших» от её излишней любви, это беспокоило. У Беллами, скорее всего, развилась та же психическая болячка, а Линкольн… Линкольна О ещё до конца не разгадала, но собиралась это сделать.       Ненадолго их встречи прекратились, так как в деревне Линкольна что-то произошло, и ему нужно было присутствовать там. Так что в следующий раз они должны были увидеться лишь через две недели. А до этого у них тоже был перерыв, потому что пол-лагеря заболело, и Октавия помогала Кларк в облегчении участи больных.       А ещё… спустя два месяца после того, как ей исполнилось четырнадцать, Линкольну исполнилось двадцать пять. Не круглая дата, но если взять за основу возможность человека прожить сто лет (не в таких, впрочем, условиях), то её любимый землянин оставил позади уже четверть жизни. Так как точный день он ей так до самого праздника не сказал и так как традиции дарить подарки не были хорошо развиты у Трикру, О просто приготовила кое-что на очередную их встречу в середине осени.       Так как дарить что-то из вещей было бы глупо – всё нужное у Линкольна уже было, а ничего ценного не было у Октавии – она сосредоточилась на… себе. В общем-то, выбор не блистал широким диапазоном альтернатив: пение, танцы, театр. В рисовании хуже её человека никто бы не нашёл, так что подобный подарок она отмела сразу же. Подумав немного, девочка поставила в голове галочку напротив «попросить Линкольна научить меня землянских танцам», отмела постановку сценки, хотя бы за неимением материала, по которому её можно было поставить, и остановила свой выбор на музыке.       Октавия имела неплохие вокальные данные, но и всё тут. Никакими гениальными выкрутасами она удивить никого бы не смогла, но зато Линкольн рассказывал, что нежность у землян в дефиците. И влюбленная до смерти девочка решила, что если уж пока не набирается смелости на что-то большее, хотя бы споёт что-то лиричное. Единственной песней в её голове оказалась мамина колыбельная.       Сама судьба благоволила ей. В день, когда она решилась всё-таки заговорить о дне рождении и подарке, они встретились вечером, и Линкольн выглядел явственно уставшим, хоть и довольным, как всегда на их встречах. Какое-то время их разговор протекал как обычно, под кронами деревьев в тихом, предзакатном лесу, пока Октавия, наконец, не решилась:       – Линкольн, ты не сказал точной даты твоего дня рождения, к тому же, мы видимся, кто когда может, так что… – она тогда искусала от волнения губы и не могла посмотреть в глаза мужчине, но продолжала говорить. – Я немногое могу подарить тебе, хотя очень бы хотела… И… я могу спеть тебе. Правда, это колыбельная, мне её пела когда-то мама, и я…       Когда Октавия всё-таки подняла на собеседника взгляд, его глаза отражали одновременно глубокую боль и странное… довольство? Она не смогла тогда разгадать смесь чувств мужчины до конца. Лишь понимала, что он не против такого подарка. И всё-таки выдержать его взгляд, пока она будет петь, О готова не была, так что села поудобнее и похлопала по бедру ладошкой. Щёки её тогда начали пылать от смущения, но она не отступала.       Боль из глаз Линкольна никуда не делась, лишь стала тише, незаметнее, затопляясь нежностью и привязанностью. Вряд ли он когда-нибудь думал, что девчонка, свалившаяся с неба, в качестве подарка на его двадцатипятилетие решит подарить ему колыбельную своей смелой матери. О чувствовала, впрочем, что он был тронут.       Линкольн сначала явно собирался лечь набок, чтобы взгляд его устремлялся во всё сгущающиеся тени деревьев, но потом передумал и устроился на спине, головой укладываясь на тёплые бедра Блейк. Красная, как рак, О не решалась опустить на него взгляд, но рука почти инстинктивно и без разрешения принялась ласково поглаживать мужчину по голове. Касания едва чувствовались, но, как она надеялась, развеивали усталость и все печали, неожиданно налетевшие на него.       Октавия пела тихо и очень нежно, словно действительно укачивала ребёнка. Она прекрасно помнила, как на неё саму действовало подобное, особенно, если мама едва заметно выстукивала ритм песни по каркасу кровати. Кровати в лесу не было, поэтому девушка, опять же, скорее, инстинктивно, чем обдуманно, положила вторую руку на живот Линкольна и едва заметно похлопывала по чёрной коже куртки, обозначая подобие мелодии.       Hush, little baby, don't say a word, (Тише, малыш, не говори ни слова)       Mama's gonna buy you a mockingbird. (мама купит тебе птичку-пересмешника)       And if that mockingbird don't sing, (А если пересмешник не будет петь)       Mama's gonna buy you a diamond ring (мама купит тебе кольцо с бриллиантом)       And if that diamond ring turns brass, (А если кольцо потемнеет)       Mama's gonna buy you a looking glass. (мама купит тебе зеркало)       And if that looking glass is broke, (А если зеркало сломается)       Mama's gonna buy you a billy goat, (мама купит тебе козлика)       And if that billy goat won't pull, (А если козлик не будет тянуть)       Mama's gonna buy you a cart and a bull. (мама купит телегу и бычка)       And if that cart and bull turn over, (А если телега с бычком перевернутся)       Mama's gonna buy you a dog named Rover. (мама купит тебе собаку по имени Ровер)       And if that dog named Rover won't bark, (А если собака по имени Ровер не будет гавкать)       Mama's gonna buy you a horse and a cart. (мама купит тебе лошадку и телегу)       And if that horse and cart fall down, (А если лошадка с телегой упадет)       you'll still be the sweetest little baby in town. (ты все равно будешь самым сладким малышом в городе)       Когда она допела, по щекам её уже текли слёзы. Воспоминания о матери полнились любовью и страхом. И к сожалению, страх – убийца любви. Октавия несколько раз срывалась на маму, говорила, что это она её родила, так почему страдает сама О, ссорилась с ней, а потом плакала у неё на плече после очередной пережитой проверки. Мать любила дочь, и дочь любила мать, но обстоятельства их жизни сложились так, что отпечаток страха навсегда остался на этой безвозмездной любви.       Линкольн бы обязательно стёр слезы с покрасневшего личика, возможно, даже обнял бы девочку, чтобы та успокоилась, но он крепко спал, накрыв её ладонь своей.       Октавия запомнила тот день, как полный светлой тоски по утраченному и надежды на будущее.       Сейчас же у неё под руками немного смог расслабиться Монти, где-то в пределах видимости счастливый Беллами разговаривал с Кларк, и вообще весь лагерь стоял на ушах. Отойдя от героя той ночи, девочка прошла в более-менее тихое и одинокое место между вигвамами и запрокинула голову, всматриваясь в небо и почти сразу же находя яркую звезду «Ковчега». Воспоминания нахлынули на неё, даже руки на мгновение почувствовали горячую кожу и спокойное сердцебиение. Боже, она так сильно его любила.       – И что же сестре Императора не нашлось места на общем пиру? – голос Мёрфи почти болезненно выдернул Блейк из сонма воспоминаний, заставив вернуться к реальности. Парень всё ещё потирал руку, наверняка, было чертовски больно, когда иглы вырывались из кожи. После установки этих штук, руки болели ещё пару недель. Шрамы останутся вряд ли, но О даже под светом луны и звёзд видела синяки и тёмные точки проколов на бледной коже запястий Джона. Парень не загорел от слова совсем.       – Отстань, Джон, настроение что-то поганое, – О вздохнула. Нет, ей нравился Мёрфи, симпатичный парень, саркастичный, но верный, горящий желанием жить. Но сейчас она хотела побыть одна. И всё-таки он никуда не ушёл.       – Знаешь, а ты ведь меньше всех должна желать возвращения жителей «Ковчега» на Землю, – он, безусловно, намекал на её происхождение и детство. На смерть матери. Октавия хотела бы сказать: «Знаешь, а землянам приходится оставлять новорождённых детей на верную гибель, если у них найдут отклонения». Она являлась таким же «мутантом» там, в небе, как настоящие дети с уродствами здесь, на Земле. Линкольн считал это очень жестоким, но в то же время объяснил, для чего это делается. Жестокая, да, но необходимость. Только оказавшись вне рамок, вне корабля О начала понемногу понимать, что люди на станции просто выживают. В небесах не было жизни, как таковой, только сплошная борьба за существование. Беллами и их мама отбили шанс на существование Октавии у жестокого мира. И О собиралась выжить любой ценой.       – Люди не виноваты. Просто мир – отстой, – она даже смогла усмехнуться.       – Это уж точно, – Мёрфи снова потёр запястье и вздохнул, растеряв свой нахальноватый вид. – Вся моя семья – уже здесь, знаешь.       В этот момент О действительно растрогалась. Вряд ли Джон считал её частью своей семьи, но несколько близких друзей среди подростков у него появилось. Октавия была рада за этого парнишу, он заслужил право на небольшой кусочек счастья.       – Моя тоже. Но там, Мёрфи, – она вытянула руку вверх, словно пытаясь коснуться такого иллюзорно близкого неба, – там сотни других семей. Я хочу дать шанс детям узнать, что значит быть братом или сестрой, хочу дать родителям шанс узнать, каково это иметь сына и дочь. И ты хочешь, чтобы никто из небесных детей не повторил твоей судьбы.       Она не смотрела на него, но почувствовала, как он вздрогнул от её слов. У Джона в груди билось очень тёплое и нежное сердце, полное любви. Просто чтобы убрать окружившие его колючки, нужна твёрдая рука.       Он молчал, и Октавия тоже не стала ничего добавлять. Они просто стояли рядом, слушая отдаленные разговоры Сотни, и смотрели на звезду, принесшую им столько боли, но и подарившую минуты любви, счастья, радости, а главное… подарившую шанс на новую жизнь. И… они его не упустят.