Новый дом

      Видеть над собой тёмный полог палатки со временем становилось всё невыносимее, пока, наконец, натянутые под черепом нервы Октавии не лопнули. Она провела ещё три недели, уничтожая себя обидой и невозможностью простить тех, кого считала друзьями, настолько близкими, что едва ли не стали ей семьёй. Девочке просто было невдомёк, как ребята могли так с ней поступить? Так поступить с Линкольном? Даже Беллами оказался меньше виноват во всей этой гнилой ситуации, чем Кларк и ко. Беллами не знал Линкольна, не знал о его связи с сестрой, видел перед собой лишь лазутчика на вроде как «его» территории.       Хотя на брата девочка тоже злилась. Конечно, Беллами иногда мог показаться жёстким, но никогда – жестоким. А тут он просто пытал другого человека, живого, дышащего человека, который хоть и принадлежал народу землян, чисто технически мало отличался от подростков, находившихся в лагере. И всё-таки у парня поднялась рука (и не только рука, насколько теперь поняла Октавия). Иногда Беллами рассказывал ему подробности, которые О старалась выяснять очень осторожно. Буквально в следующую же секунду жалея о своём успехе. Господи, они додумались использовать на нём электричество! Мышцы самой Октавии отчаянно сжимались, когда она думала обо всём это токе, проходящем сквозь тело агонией технического прогресса. Линкольн, наверное, думал, что его пытают какой-то магией.       Зарычав сквозь зубы, девочка поднялась со шкур, злая, раздраженная и горящая праведным гневом. Кларк редко рисковала появляться в палатке – только на плановый осмотр – но зато она забрала подальше от неё любые острые предметы, отказывалась вернуть одежду и обувь и даже, по слухам, наказала кому-то дежурить у её палатки. Октавия не знала, какую историю Гриффин выдумала на этот раз, но ей явно все поверили. И во всём этом фарсе был только один плюс: о Линкольне всё ещё никто не знал. В противном случае, её разговоры с братом проходили бы в намного менее дружелюбной атмосфере.       Шкура привычно обернулась вокруг похудевшего ещё больше от малоподвижного и малопитательного образа жизни тела, и Октавия на непослушных ногах выбралась на свежий воздух. Когда рана достаточно зажила, Кларк разрешила (да пошла ты, Кларк!) ей ненадолго выходить в туалет и просто немного размять ноги. Смотрящий за её палаткой – Октавия мало общалась с этим парнем, даже имени его толком не могла запомнить – постоянно облизывал её взглядом, от которого хотелось отмыться, но не приближался. И на том спасибо.       На этот раз О вовсе не собиралась возвращаться в уже пропитавшуюся потом и кровью палатку. На месте тяжёлой раны остался красный, всё ещё болезненный шрам, но никакого риска расхождения швов (снятых несколько дней назад) уже не было. Конечно, ни о каких физических нагрузках речи не шло, но ходить и спать рядом с Беллами, как казалось Октавии, она уже вполне могла.       Однако стоило ей выйти за пределы пути к туалетным «кабинкам» (на деле, обычным деревянным домикам, вонючим и всегда отчего-то влажным) и покинуть хону два на два перед палаткой, тот самый парень-надсмотрщик моментально возник перед ней.       – Куда ты направляешься, Октавия? – голос был довольно дружелюбным и приятный, а вот постоянно опускающийся вниз взгляд тёмных глаз – не очень. Октавии хотелось врезать ему между ног или хотя бы украсить нос внушительной горбинкой, но вместо этого девочка скривила губы и проговорила:       – Не твоё дело. Я была ранена, а не посажена под арест. Свали с дороги, или помоги мне найти мою одежду, – после всего, что ей пришлось пережить в ночь спасения Линкольна, впивающиеся в голые ступни мелкие камешки почти не регистрировались её мозгом, шкура же позволяли не замёрзнуть, но всё равно в одежде Октавия почувствовала бы себя немного увереннее. Сейчас злость подпитывала её изнутри, но такой запал быстро перегорает.       – Кларк не…       – Мне насрать, что там сказала Кларк, усёк? Я Принцесске больше не подружка, и она не имеет права мною помыкать. Моя рука в порядке, видишь? – Октавия помахала раненой рукой, сдержав болезненный хмык, всё-таки рана зажила не до конца, а после оттолкнула парня, решив, что разговаривать с ним бесполезно.       – Октавия?       Не оборачиваясь, девочка показала «надсмотрщику» средний палец и полезла на транспортник искать свою одежду. Оказалось, её постирали и положили туда, где, собственно, всегда и хранилась чистая одежда: её было немного, но оружие упаковали в большие отрезы ткани, из которых девушки смогли соорудить простые майки и нижнее бельё. К слову об оружии…       Это была отдельная статья для отчаянного гнева Октавии. Никто не стал слушать девочку, когда она сказала, что им нельзя вооружаться, что это приведёт к войне, что никто не станет терпеть превосходящего по огневой мощи противника под боком, смиренно ожидая спуска с небес оставшихся. Стоит ей вспомнить про ящик, набитый доверху винтовками и автоматами с патронами, как перед глазами появляется красная пелена ярости. Конечно, что может знать четырнадцатилетняя девочка, да, Беллами? Да, Кларк?       Да, сраный Ковчег?!       Ей было обидно до слёз, что никто не прислушался. То, что на лагерь ещё не напали казалось Октавии чудом. К тому же, грохот от редких (но метких) тренировок по стрельбе стоял просто оглушительный. Вывод напрашивался только один: Линкольн не рассказал своим об оружии. А причины для этого было уже две: либо он не добрался до землян, умер от ран или же погиб в руках Жнецов; либо же решил почему-то не передавать информацию своим людям.       Последнее одновременно было предпочтительным и опасным вариантом. Октавия не хотела смерти своим друзьям соратникам, но она и не хотела, чтобы Линкольн становился предателем для своего народа. А замалчивание таких поставок в лагерь небесных точно будет расценено, как предательство.       Октавия так сильно хотела увидеться с Линкольном, что он начал ей сниться. Часто они в этих снах просто сидели и разговаривали обо всём на свете, или занимались привычными делами – разжигали костёр, собирали травы, занимались стрельбой – не оглядываясь на принадлежность к разным кланам, или же… Несмотря на злость, девочка залилась краской. Последняя категория снов началась не так уж давно, видимо, её мозг так отреагировал на стресс, которому оказалось подвергнуто тело.       В таких снах не было ничего детального, только призрачные мазки чужого тела: тёмная кожа так красиво контрастировала с её бледностью, крепкие мышцы, широкие плечи заставляли девочку чувствовать себя меньше, но и защищеннее в то же время, геометрически острые и ровные татуировки оживали в таких снах и казались языками пламени, обжигающими само естество Октавии. Такие сны запоминались хуже других, но оставались яркими пятнами ощущений и образов.       Она скучала по Линкольну так, как не скучала, казалось, даже по матери.       Снова почувствовать на коже синтетическую ткань оказалось… странно. Не неприятно, но всё-таки словно что-то покалывало то там, то здесь. Но ей придётся привыкнуть, по крайней мере, пока она не попадёт на постоянное жительство к землянам. Сложнее всего для неё было натянуть на себя футболку, но через пару минут девочка уже показалась во «дворе» в своём привычном для других ребят виде. Без возможности держать руки долго в поднятом состоянии, О не смогла заплести волосы, ограничившись хвостом.       Луки и мечи оказались засунуты куда-то в з… в очень далекое место, и чтобы добраться до подарка Линкольна и чего-то дальнобойного и не требующего пороха, Октавии потребовалось ещё время. И это тоже начало её раздражать. За несколько недель, которые она провела в палатке для раненых, лагерь слишком изменился. В нём не осталось того, что О находила очаровательным. Он всё больше превращался в Ковчег, только не зависший в пустоте космоса, а имеющий землю вместо металлического пола и небо вместо металлического потолка. Октавия видела перемены в прилёте на Землю и не собиралась возвращаться к прошлому. Как бы парадоксально это ни звучало.       Наконец, один из землянских луков оказался за её спиной вместе с колчаном стрел, а к поясу в петлю проделся меч, подаренный Линкольном. Стоило подумать о ножнах для него, но пока на попытку отделать правильно кожу у неё не было сил и достаточных навыков. Так что приходилось справляться с тем, что имелось под рукой.       – Не понял, что ты здесь делаешь?       Беллами. Ну конечно, тот хмырь позвал Беллами. Что ж, хорошо, что не Кларк, иначе в таком состоянии девочка вряд ли бы удержалась от того, чтобы не подправить её личико.       – Октавия, я не против, что ты решила уже закончить своё лечение, – и на том спасибо, братец, – но ты словно собралась куда-то.       – Именно, старший брат. Мне осточертело здесь сидеть, поэтому я иду гулять. И мне насрать, – О раньше никогда так не разговаривала с братом, вообще-то где-то под большим слоем ярости и разочарования таилось озерцо стыда. Позже оно обязательно разольётся в целый океан, но пока было надежно спёрто со всех сторон.       Девочка умудрилась проскочить мимо ошарашенного Беллами и покинуть «оружейную», но позже её быстро поймали за руку.       – Октавия? – боже, у её брата было совершенно потерянное лицо, наверняка, он пытался понять, что натворил, раз Октавия так злилась.       – Белл, я просто… я просто устала здесь находиться, окей? Меня тошнит от запаха оружейной смазки, от того, какие разговоры ходят между ребятами, от того, что вы достаточно безмозглые, чтобы готовиться к войне и даже обсуждать это с Ковчегом. А ещё оттого, что люди на Ковчеге тоже достаточно безмозглые, чтобы такое поддерживать.       На самом деле, ситуация обстояла, конечно, не совсем так. В совете мнения разделились (впрочем, такое случалось нередко), и откровенно никто военное столкновение не поддерживал, поддерживалась подготовка к возможному нападению. Но парадокс состоял в том, что чем больше «готовились» небесные, тем сильнее повышался шанс на нападение со стороны землян. Такой себе порочный круг.       – Октавия, что ты…       – Я. Должна. Уйти. Отсюда, – Октавия явно не собиралась давать брату шанс высказаться, и их маленькая сценка уже набрала свою аудиторию, которая с опаской, но косилась на них. – Мне просто… нужно почувствовать, что я не там, понимаешь? Что я на чёртовой земле, где нет гребаных пистолетов, раций и прочего дерьма.       – Ты была не против того, чтобы мы установили связь с Ковчегом, – всё-таки сумел вставить фразу откровенной растерянный Беллами, продолжавший сжимать запястье сестры.       – Да. Но я бы расхерачила нафиг систему связи, если бы знала, к чему всё это приведёт, – Октавия не кричала, она рычала и шипела, как разъяренная кошка, её глаза ярко мерцали, и грудная клетка ходила ходуном от тяжелого дыхания. Но потом всё это схлынуло, обнажив отчаяние, вызванное тем, насколько О скучала по миру за пределами лагеря. Скучала по тому человеку, который открыл для неё красоту этого опасного, но такого прекрасного мира. – Умоляю, Беллами. Я задыхаюсь здесь.       Наконец, хватка на её запястье ослабла, и Беллами подошёл к ней совсем близко, словно хотел заключить в объятья. Но так и не сделал этого.       – Тогда пусть с тобой пойдёт кто-нибудь?       – Нет. Я могу постоять за себя, Я убила Жнеца, который был в два раза больше меня. А земляне не являются угрозой. Я справлюсь, – Октавия уже знала, что последует дальше.       – В таком случае, возьми с собой оружие. Нормальное оружие.       Октавии пришлось стиснуть зубы. Теперь одиночные вылазки разрешили, но только в том случае, если человек вооружался автоматом или пистолетом и, главное, умел этим пользоваться.       – Я в жизни не прикоснусь к этому, – даже если Линкольн ничего не говорил ей о современном оружии, он всё-таки рассказывал, что хоть луки – практичное оружие, воина будут особенно почитать, если он умеет мастерски владеть коротким клинком. Таким, когда сближение с врагом максимальное, когда ты задействуешь все ресурсы, чтобы победить. Оружие, которое предлагал ей Беллами, было оружием трусов.       – Тогда ты никуда не пойдёшь, – вот тут, наконец, лицо Беллами ожесточилось, но едва скрип ворот отвлёк его от планов на сестру. Октавия же увидела возможность и не собиралась упускать её, тем более, что к ним приближалась Кларк, с которой О не хотела видеться от слова «совсем».       – А я тебя и не спрашивала, – стремительный старт дался нелегко, но девочка всё-таки быстро проскользнула в приоткрытые ворота (вернулись охотники с добычей) и исчезла в лесу буквально за несколько секунд.       ***       Убежать от преследователей оказалось непростым делом. Не пролежи она несколько недель к ряду в палатке без физических нагрузок, ей было бы в десять раз легче обогнать и перегнать топающих, как слоны, подростков, ещё и орущих так, что весь лес на уши подняли. Но пришлось изворачиваться и прятаться больше, чем бежать. Хотя и последнее делать тоже приходилось.       Лишь через час Октавия поняла, что за ней больше никого нет. Исходив лес на территории Скайкру вдоль и поперек, девочка быстро сориентировалась, куда её занесло бегство, и направилась к ближайшим ягодным кустам – ягоды помогут ей кое-как перебить жажду. Водный источник оказался на противоположной стороне леса.       На самом деле, стоило девочке оказался в лоне природы и немного остудить голову, как ударила мысль о том, что Беллами теперь наверняка безумно волновался за неё и места себе не находил. Впрочем, она же всё ему сказала: что с ней всё будет хорошо, что она сможет за себя постоять… Беллами это, конечно, не успокоит.       В любом случае, она не собиралась возвращаться в лагерь так скоро, и никакие муки совести не заставили бы её это сделать.       Первым делом девочка нашла лилии и разложила их на ближайших секретных точках, обозначая желание встретиться с Линкольном. Отчего-то в душе она знала, что никто не ответит на этот призыв, не сегодня и не завтра. Лес вокруг словно ощущался пустым, и что-то внутри Октавии подсказывало ей, что Линкольна нет здесь. Возможно, ему тоже пришлось где-то спрятаться, чтобы зализать раны. По крайней мере, она не нашла никаких трупов или хотя бы очевидных следов того, что где-то вокруг валялся когда-то труп.       Конечно, она могла осмотреть ограниченный участок, потому что силы её быстро иссякали, но ей хотелось верить, и пусть даже Линкольна не было рядом с ней, главное, чтобы он выжил. Ведь тогда у них оставался шанс встретиться вновь.       Наконец, силы окончательно оставили девочку, и она опустилась в корнях большого дерева, вывалив перед собой собранные орехи, корнеплоды и ягоды. Какая-никакая еда. Для охоты и время было неподходящее, и состояние души, поэтому приходилось перебиваться тем, что удалось собрать.       Октавия пробыла в лесу неделю. Озеро стыда, превратившееся в океан где-то на третий день, к окончанию шестого снова обмельчало до озерца. Лес успокоил её, методичное собирательство прочистило мысли, а охота наполнила тело энергией и желанием жизни. Плечо окончательно перестало беспокоить девочку, а вот опавшие лепестками и никем не тронутые лилии – да. Всё-таки внутреннее чутье не подвело её: Линкольна не было на их территории. Оставалось лишь надеяться, что его здесь не было ни живым, ни мёртвым.       В последний день перед возвращением девочка ждала какого-то… знака. Знака, что можно вернуться домой (?), успокоить брата, выслушать пару нотаций и снова влиться в жизнь небесных.       Октавия тогда вышла к реке, встав на самую кромку, так что мелкие волны лишь кончиками язычков касались подошвы сапог. Взглянув в своё отражение, она не увидела там Небесную девочку. Бледная кожа была при ней, хоть её немного и тронул загар, грязные потеки легко было разглядеть на лице, одежде и руках, под ногти страшно было заглядывать. В ней не осталось ничего от ухоженного, тепличного (конечно, по мерках Земли) цветка, который казался Линкольну красивым. Что-то больно защемило в груди. Она слишком давно его не видела, начала сомневаться во всём, словно забыв, что мужчина никогда не акцентировал внимание на её внешнем виде. Ему нравилась тигрица внутри неё, воительница, огонь в глазах. Но возможно, часть очарования Октавии виделась ему именно в том, что она была… другой. А Октавия хотела стать такой же. Она хотела стать землянкой, ближе к Трикру, чем к Скайкру. Продолжит ли Линкольн любить её такой?       Угрюмую череду панических мыслей (которые лишь изредка будут навещать её впредь) прервал резкий всплеск и что-то среднее между громким мяуканьем и гавканьем. Девочка вздрогнула и резко отстранилась от воды, укрывшись за небольшим валуном. Причиной всего оказалось речное чудовище. Октавия успела увидеть лишь огромную зубастую пасть на отвратительной, широкой и влажной, безглазой голове да исчезающий вслед за ней пушистый рыжий хвост.       Секунда тишины, и вот она взорвалась испуганным скулежом. Октавии было легко восстановить цепочку событий. Молодая лисица с выводком пришли к реке на водопой, и речное чудовище быстро атаковало сунувшуюся слишком глубоко, видимо, за рыбешкой, красавицу. История казалась бы не такой печальной, если бы не душераздирающий скулёж её оставшихся в живых (пока) лисят. Их было всего двое, совсем ещё малыши, девочка даже не знала, пили ли они ещё молоко или уже охотились.       По-хорошему ей стоило просто уйти. Таковы законы природы, если лисица умирает, её малыши не выживают. Но сердце разбивалось от их жалобного плача. Поэтому Октавия решительно подошла к дрожащим, ещё серым комочкам и забрала их на руки. Сражаться сразу же стало как-то неудобно, ведь придётся буквально бросить малышей на землю при виде неожиданно опасности, а из карманов они, наверняка, вывалятся.       Лисята пытались кусаться, но вскоре затихли и заснули у неё на руках.       Возможно, это и был её знак. О не знала точно, хотела ли она возвращаться, но беспокойство за брата всё росло изо дня в день. Было бы прекрасно, если бы девочка могла жить в лесу, лишь изредка появляясь перед Беллами. Но тот на такое не согласиться. Когда О вернётся, свободу ей ограничат, это точно.       Вздох сам сорвался с губ. За неделю в этом лесу что-то внутри неё изменилось. Словно какая-то очень яркая часть потускнела и покрылась царапинами и шрамами, похожими на тот, который она теперь с гордостью носила на своём плече. Прошла злость и ярость, даже обида. Но доверие так и не вернулось.       Октавия точно знала, что в лагере не будет тепло обнимать Кларк и не расскажет о своих «путешествиях» Зои. Не потренируется с Атомом. Она не понимала, с кем ей вообще можно подружиться в лагере, ставшем ей чужим. Беллами, конечно, никуда не денется, он семья, кровь, но разве это не вернёт О в те времена, когда она и не видела никого, кроме брата и матери?       Жизнь на Земле почему-то начала превращаться в странное смешение Ковчега и свободных пространств первородины человека.       – Ладно, Рендалл, Айрин, – так она назвала лисят, брата и сестру, решив, что давать им имя Белла и её собственное будет как-то слишком плоско, – пожалуй, мне пора вернуться.       Лисята лишь тихо сопели во сне.       Возвращение произошло… бурно. Беллами так орал, что разбудил лисят, и те испуганно затряслись в её руках, пытаясь скрыть мордочки в складках одежды. Они уже привыкли к запаху Октавии, смирились со смертью матери. И всё-таки девочка ничего не отвечала брату, послушно принимая упрёки и даже оскорбления, потому что выглядел парень откровенно ужасно: его глаза ввалились, а темнота под ними казалась беспросветной; уголок губ подёргивался в нервном тике, как и кончики пальцев.       – Мне это было нужно, Беллами, – вот и всё, что она сказала в конце тирады, глядя на брата такими взрослыми глазами, что тот болезненно изломил брови. – Прости.       – Ничего, О. Ничего, – он обнял её, едва не раздавив лисят и лишь после этого соизволив их всё-таки заметить.       Рендалл и Айрин остались в лагере под её ответственность. Октавия ждала нападения в любой момент. Но лисята успели вырасти, а вокруг стояла тишина. Все лилии, что удалось возложить Октавии, осыпались прямо на своих коротеньких стебельках. Линкольн так и не появился.       И хотя внутри себя девочка откуда-то была уверена, что с ним всё в порядке, что он жив, иногда она начинала плакать, уткнувшись в мех своего одеяла или обнимая подросших лисят.       Октавия больше не улыбалась. По крайней мере… пока после почти года тишины не разразилась настоящая катастрофа.