***
Тони уронил их на землю, Дум лежал в его руках, как принцесса. Как будто Тони никогда его не отпустит. Над ними бушевал огненный шторм, вспышки оранжевого, синего и зелёного, когда реакция развернулась сама собой, рисуя картины в стратосфере. Дум не двигался, и Тони положил его на землю сожжённых руин Думштадта. Он просто должен уйти. Он должен уйти отсюда. Тони не собирался уходить. Он приказал Джарвису поднять лицевую панель, затем сорвал капюшон и маску Дума. — Жизненные показатели слабые, но стабильные, сэр, — произнёс Джарвис. Тони не собирался уходить. — Очнись, — сказал он чуть громче шёпота. Прошу. Прошу, очнись. Дум открыл медово-янтарные глаза и посмотрел на Тони, как будто он был единственным в мире, на кого стоило смотреть. — Почему мы всё ещё живы? — Ну-у, — протянул Тони. Он едва помнил взрыв. Тот отбросил его силой ядерного взрыва. Только автопилот Джарвиса удержал его в воздухе, когда он потерял сознание. Когда он спустя несколько секунд пришёл в себя, Дум, безвольный и безжизненный, стремительно падал на землю. Тони не думал, он просто нырнул, врубая репульсоры на всю мощь, стремясь к падающей фигуре. — Ты защитил нас. — И ты поймал меня, — сказал Дум. — Почему? — Это была командная работа, — ответил Тони. — Не мог позволить тебе умереть, когда ты спас мою жизнь. Это бы выглядело плохо. — Дело не в этом. — Нет, не в этом. — Тони зарычал. Предательство грызло его изнутри. Тони знал, что ведёт себя как обесчещенная девственница в поганом историческом романе; Я позволил тебе прикоснуться к себе, а это оказалось ложью. У него было много секса, который ничего не значил, кроме удовлетворения физической потребности; он расстроится так же сильно, если его предаст чизбургер. Это имело бы тот же смысл. И всё же. — Я понимаю, — сказал Дум. Он принял сидячее положение, а потом, кашляя, резко наклонился. Тони оказался рядом, прежде чем успел подумать, он, чёрт подери, поддерживал Дума, касаясь его нежно и обеспокоенно. — Я не должен… — произнёс Тони. Не должен любить тебя, не должен хотеть тебя. Не должен. — Как и я, — сказал Дум, и было трудно думать о нём как о Думе, в плаще и маске он или нет. Виктор говорил не как Дум, от третьего лица, со всей величественностью, всем высокомерием. — Но вот они мы. — Да. Тони смотрел так, словно выпивал последние капли воды, а впереди раскинулась бескрайняя пустыня. Остаток его жизни растянулся перед ним. Не то чтобы у него не было хейт-секса, жестокого и омерзительного. Тай прижимал его к стене не один раз и трахал, заставляя подчиняться. Конец света, прощальный секс. — Ты лгал мне, — обвинил Тони. Он приблизился, потянулся к Виктору как магнит. — Ты лгал, ты позволил мне поверить… — Да, — ответил Виктор. Его лицо искривилось от невыносимой боли, как он посмел, как он посмел вести себя сейчас словно пострадавший? Виктор знал правду, знал… — Ты знал с самого начала, да? — Да, — согласился Виктор. — Я знал, кто ты, ещё до того, как мы заговорили. Я знал, Тони. Я всегда знал. — Почему? — Самое грустное слово на любом языке, голос преданного. Почему ты сделал это? Как ты мог? Я для тебя ничего не значил? Виктор обхватил рукой шею Тони и потянул на себя. Тони позволил. Губы Виктора нашли его губы, толкнули их в переплетение языков, битву губ, войну воли, и Тони сдался. Он не хотел ничего, ему было всё равно. Пусть весь мир сгорит дотла. — Потому что у нас есть это. У нас есть это, Тони, а я слаб. Я не хотел… не мог… не мог от этого отказаться. Это был поцелуй гнева, ярости, потери. Его удерживала рука Виктора, непреклонная и неоспоримая. Его рот двигался под губами Тони с потрясающей, плавящей мягкостью. Это был поцелуй, за который можно умереть, который нельзя разорвать, даже если мир сгорает дотла, поцелуй, ради которого можно продать душу. И это была цена; поцелуй, который дарил ему Виктор фон Дум, один из самых злых людей в мире, который соблазнял Тони умелым прикосновением. Живот Тони подрагивал от жажды, и он вдохнул полной грудью, обнял Виктора, чтобы притянуть его ближе, невероятно близко. Он щёлкнул пальцами, позволил броне сложиться и упасть на землю, пока вокруг них кружилась магия Виктора. Руки Тони запутались в роскошь серебряных волос, сжимая почти до боли. Виктор шептал ему слова любви, жажды, желания и вожделения, дразнил ухо горячим дыханием и скользким, влажным ртом. Виктор провёл губами по горлу Тони, нежными страстными поцелуями дразнил его кожу и вызывал искры желания. Он поклонялся чувствительной плоти ключицы, провёл языком по впадинке у основания шеи Тони. Виктор снял футболку с Тони, оглаживая спину тёплыми и нетерпеливыми руками, и Тони подался ему навстречу. Земля под ними была шершавой и покрыта сажей, пальцы Тони оставляли белый пепел на лице Виктора, но Тони было всё равно, всё равно. Он упивался обнажённым телом, жаждал прикосновений и поцелуев Виктора. Дыхание Тони участилось, он задыхался, стонал между вдохами. Руки Виктора были повсюду. Тони хотел, хотел его сильнее, чем когда-либо. — У нас есть это. Тони поцеловал его, резко, зло, сталкиваясь зубами, поцеловал его словно сражался. — У нас было это. — Его пальцы коснулись спины Виктора. — Больше нет. — Я люблю тебя, — сказал Виктор между поцелуями, между стонами. — Я люблю тебя и никогда не захочу никого другого. Я дышу ради тебя, я живу ради тебя. Моё сердце бьётся. Для тебя. Тони был в ярости. Как посмел… как он вообще… — Ты должен был думать об этом раньше. — Он не мог остановиться, не мог оторваться от кожи Виктора, горячей и взмокшей, покрытой пеплом и грязью. В последний раз. В их соитии не было ничего нежного. Тони кусался и царапался. Руки Виктора были слишком жестокими, приближая к точке агонии, а Тони лишь хотел, чтобы он держал крепче. Никогда не отпускай меня. Он хотел, чтобы синяки остались надолго, чтобы шрамы стали напоминанием. Он хотел, о боже, он хотел. Виктор скользнул ниже по его телу, взял член Тони в тёплый скользкий плен. Не дразнил, не играл, не лизал мягко. Это было быстро, это было яростно, и Тони трахал рот Виктора без сожалений; пусть он, блядь, задохнётся. Руки Тони путались в волосах Виктора, направляя грубо и настойчиво. Пальцы впились в бёдра Тони, толкая его, удерживая на месте, пока мокрый, скользкий, талантливый язык мучал, заставляя хотеть ещё и ещё. Заставляя его принимать, брать это. Тони стонал, жаждал, нуждался. На грани мольбы, но не смог. Не мог. Не будет. Виктор удерживал его на месте, поднимался… — Не смей сейчас останавливаться. Я, блять, убью тебя! — дышал с трудом Тони. Виктор прекратил чувственную атаку, призванную расплавить Тони мозг, быстро облизывал и долго, медленно дразнил, пропуская член Тони до самого горла. Доводил его до края и играл с ним, прижимался к яйцам Тони, дразня складки входа грубыми прикосновениями пальца, пока Тони не знал, куда деваться. Он скулил и извивался, задыхался, стонал и всхлипывал от нетерпения. Нужно, так сильно… Виктор удерживал его на грани. Всякий раз, когда Тони думал, что вот сейчас он сможет передохнуть от сладких мук, Виктор сосал снова, ласкал языком основание члена или кружился вокруг головки. Обвёл языком ствол — мягкая пытка. — Скажи это, — приказал Виктор. — Скажи это, и я дам тебе то, чего ты жаждешь. — Я ненавижу тебя! — Я люблю тебя. Виктор снова лизнул ствол, и Тони завыл, разрываясь, бёдра пытались вырваться из хватки Виктора, руки грубо дёрнули волосы Виктора в попытке отстранить его, но как только бархатный рот снова опустился на него, Тони потерялся. — Скажи это. Тони боролся, выгибая тело, пытаясь приблизиться, отчаянно желая доминировать. Он трахал Виктора в горло и всё равно чувствовал, что проигрывает. — Пожалуйста… — взмолился Тони, он сдался, уступил и просил. Он бы встал на колени и молил об этом, если бы Виктор позволил. — Ты знаешь, что это правда. — Это не так. Не может быть, — всхлипнул Тони. — Но так и есть. Губы Виктора даже не касались его. — Я люблю тебя. Мне нужно… пожалуйста… Виктор был наркотиком, он вызывал зависимость и проклинал, он был совершенством и был смертью. Тони никогда не нуждался ни в чём так сильно, никогда не хотел того, чего не мог получить. Но Виктор был вне его досягаемости, он так далеко забрался, что Тони больше никогда не сможет снова это получить. Его горячий влажный рот вернулся на член Тони, и Тони слишком устал, чтобы и дальше бороться, и просто отдался сладким мукам. Жестокие прикосновения языка заставляли кожу гореть, быстрые поцелуи рассыпались по бёдрам. Тони потерялся. Губы Виктора двигались, ведя к разрядке, а затем Тони закричал, кончая. Никто не должен узнать, что этот человек значит для него, никто не узнает. Никто и никогда не узнает. Всё было кончено, и он никогда не заговорит об этом. Он едва пришёл в себя, когда толкнул Виктора на спину, рука крепко сжалась на его члене, надрачивая быстрыми движениями. Теперь, когда Тони уверенно уселся на Викторе, он мог навредить ему, причинить боль добротой, мучить блаженством, соблазнить его, принудить к покорности. Тони не мог вспомнить, когда последний раз так отчаянно нуждался в чужом оргазме, хотел почувствовать, как Виктор дрожит под ним, разрушаясь. Виктор этого не заслужил. Он не заслужил сладость освобождения. Он солгал. Он солгал. Виктор застонал в рот Тони; Тони мог попробовать свой вкус на языке Виктора, и это сводило с ума. Он получит это, он получит всё. Он возьмёт это, а если не сможет, он надавит, выжмет всё из Виктора, пока тот не обмякнет и не насытится. К чёрту последствия! Тони брал, что хотел, поглаживая бархатную длину члена Виктора, дразня головку большим пальцем. Его губы снова опустились к губам Виктора, резко и агрессивно требуя всего. — Ты дашь мне это, — потребовал от него этого Тони — капитуляции, согласия. — Всё. Его язык грубо проник в рот Виктора, губы с яростью накрыли его губы. Одна рука двигалась на члене Виктора, другая давила на его грудь, удерживала его, вытягивая из него удовольствие. Ты понятия не имеешь, что делаешь со мной. Тони стонал, снова и снова врывался в рот Виктора, подстраивался под ровный и неумолимый ритм его руки, пока Виктор не содрогнулся и не сжался, извиваясь под рукой и губами Тони. Виктор закричал, прижавшись к губам Тони, рассыпаясь на миллион кусочков. Его дыхание стало рваным, сбитым, когда он кончил на руку Тони, горячая липкая сперма капала с пальцев Тони. Тони тряхнул рукой, разбрызгивая семя. — Я надеюсь, что тебе было хорошо, — сказал Тони. Он поднялся и оделся быстрыми чёткими движениями. — Потому что это было в последний раз. Виктор ничего не сказал. Нечего было сказать. Тони ушёл, не оглядываясь.***
Два дня спустя перед глазами Виктора всё ещё стоял тот хрустальный, разбитый горем момент, отпечатавшийся в памяти. Его народ вернулся, но ему было всё равно. Телерепортёры, уже давно обивающие пороги, приходили за репортажем, а он не мог ответить. Он отмахивался от них, не давал интервью. Его сенешаль дал интервью, доложил о нанесённом ущербе, потраченных деньгах, стоимости восстановления, о пострадавших. Операторы с телеобъективами засняли его без маски и транслировали по всему миру. «Дум разоблачён!» — кричали заголовки. Виктор едва заметил, его глаза были устремлены в недостижимый момент в прошлом, прошлом, которое он никогда не сможет вернуть. Ему было всё равно. Это было иронично, правда. Он всю свою жизнь провёл скрываясь, и теперь, когда оказался в центре внимания, единственное, что имело значение, — то лицо, которое он никогда больше не увидит. То немногое, что он мог сделать, — выйти к людям, ради которых он пожертвовал всем. Восстановление продолжится. Его народ выживет. Он построит памятник Латверии. Аллилуйя его потерянной любви. Когда он выбрался из горя — худшие недели его существования, — Виктор обнаружил, что всё изменилось. Латверия получила мировое сочувствие. Санкции против Фантастической четвёрки, против Железного Человека. Виктор, возможно, отменил бы их, но он не мог утверждать, что не заслужил этого. Его прошлое определяло его настоящее. Его всегда подозревали, ему должны за всё то время, когда он был прав. Он сделал заявление. Пожар произошёл случайно. Это было правдой; Шторм не должен был вызвать расплавление реактора. Даже Человек-Факел не был таким глупым. Может быть, это слишком щедро, но горе Виктора не развеялось бы местью. Остальное было правдой: Железный Человек помог ему спасти его страну, его подданных. Мир. «Фон Дум начал общественную поддержку Железного Человека» Через месяц после этого СтаркИндастриз прислало ему новый дуговой реактор. Телефон Тони был выключен. Сообщения блокировались. Виктор знал это, потому что, когда доставили реактор, он попытался отблагодарить его. Даже его благодарность была запятнана. Неприемлема. Через два месяца после этого пришла маленькая посылка. Сенешаль Виктора принёс её, поклонился и вышел из комнаты. Обратный адрес не указан, но марка была из Нью-Йорка. Виктор дрожащими пальцами открыл коробку. Он достал ключ-карту и листок богатой кремовой бумаги. Ты знаешь, где меня найти.