Виктор фон Дум вошёл в пентхаус Тони Старка с немалым трепетом.
Он никогда раньше здесь не был. Говорили, что жилище человека многое говорит о том, кто в нём живёт. Была причина, веская причина, по которой Тони тоже никогда не видел дом Виктора. Все их отношения прошли в анонимных гостиничных номерах под ложными предлогами Виктора. Единственное, чем они делились друг с другом, — эмоции и тела.
И, так или иначе, этого было достаточно.
Или, по крайней мере, Виктор надеялся, что этого было достаточно. Что они основали фундамент, на котором можно строить. Но, учитывая ситуацию, возможно, они начали в подвале.
Тони пригласил его, и это хороший знак. Он коснулся руки Виктора и поприветствовал его. Этот знак ещё лучше. К тому же воздух между ними был полон напряжения. Возможно, даже сейчас могло произойти такое, что Тони Старк захочет убить его. Виктор думал, что он, вероятно, это заслужил, что не облегчило его неминуемой смерти. Но он знал, что не поднимет руку на Тони. Уже нет. Не когда-либо снова.
Единственное, на что он мог надеяться, — если Тони решит, что его смерть — это единственная расплата, которую он примет, то Тони сделает это быстро. Виктор всё ещё был по сути своей человеком, и все люди, в конце концов, боятся смерти.
Виктор прикоснулся к рунам брони, отправив её в пустоту кармашка, который носил с собой. Кармашек сжатого пространства-времени — одно из лучших мест, чтобы хранить вещи, пока те не понадобятся. К счастью, он мог вызывать вещи из пустоты щелчком или мыслью о руне, запечатлённой на предмете. В противном случае он вполне мог бы потратить десятилетия на то, чтобы привести свой шкаф в порядок. Так сказать.
Большую часть времени Виктор носил под доспехами мужской костюм в западноевропейском стиле. Иногда он надевал лишь тонкий поддоспешник, чтобы доспехи не натирали. Несколько раз он даже носил джинсы и футболку, когда хотел прогуляться по городам Америки и остаться незамеченным. (Но никогда во Франции. Во Франции мужчина в джинсах выделялся бы как бельмо на глазу.)
Сегодня он решил надеть традиционный костюм своего народа. Простые брюки из неокрашенной шерсти, заправленные в полированные кожаные сапоги. Простая длинная рубашка из такой же неокрашенной шерсти, но с яркой вышивкой на воротнике и манжетах, затянутая широким тканевым поясом с двойной пряжкой. Пояс тоже был красочным и вручную вышит сложными узорами в традиционных цветах Виктора — зелёных и серебряных, с оттенком синего и жёлтого, чтобы добавить акцент. Жилет зелёного цвета на серебристой подкладке завершал образ. Не латверианец даже не понял бы, что Виктор был монархом; кольцо на правой руке было единственным признаком статуса. Его одежда была хорошей, что указывало на богатство, и очень украшена, что указывало на престиж, но он мог быть кем угодно, если бы не кольцо.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал Тони. И сел на один из диванов, поджав ноги. Он был босой, и Виктор думал, что это не что иное, как непринуждённый домашний комфорт, за исключением того, что было что-то эротичное и уязвимое в голых ступнях Тони и в том, как его ноги были поджаты и выглядывали пальцы.
— Спасибо, — ответил Виктор.
Он рассмотрел планировку комнаты, несмотря на то, что Тони ещё не предложил сесть. Перед ним стоял выбор, и Виктор не думал, что Тони настолько прост, чтобы этого не понимать. На диване вполне хватало места для них обоих, учитывая, как сидел Тони. Это означало бы близость, желание разрешить ситуацию совместным партнёрством. За исключением того, что язык тела Тони кричал, что тот полностью закрыт. Он обхватил себя руками, практически обнимая свою грудь словно для защиты.
Рядом было кресло, узкое и неудобное, но обшитое богатой тканью, оно стояло углом к дивану Тони, достаточно близко, чтобы Виктор мог прикоснуться к нему, если захочет. Но кресло тоже было величественным, даже слишком величественным. Похожим на трон. Сев в него, можно было заявить, что Виктор считал себя лучше Тони. И что он никогда не собирался открывать свою жизнь или своё сердце Тони. Несмотря на то, что Виктор не раз говорил, что никогда никого не полюбит, он был совершенно уверен, что Тони не верил этому.
Второй диван стоял перед диваном Тони, на нейтральной земле, отделённый журнальным столиком между ними. Равные. Способные рассуждать рационально. Возможно, прийти к некоторым условиям. И всё же они не смогут прикоснуться, если кто-то не решит пересечь линию. Кому-то придётся сдаться. Кому-то придётся проиграть. Отступить. И Тони не мог этого сделать. И наверняка верил, что Виктор тоже этого
не сделает.
— Могу я присесть? — наконец спросил Виктор.
— Прошу, — произнёс Тони, небрежно взмахнув рукой.
Действие Тони заставило Виктора потерпеть неудачу, поэтому он сделал единственное, что мог сделать, чтобы восстановить баланс в ситуации. Чтобы стало ясно, что Виктор пришёл с целью примириться, со смирением и с любовью.
Виктор согнул ноги и сел на пол перед Тони, спиной к дивану, согнувшись, чтобы посмотреть вверх и чтобы рука Тони была в пределах досягаемости.
— Спасибо, — мягко сказал он ещё раз. — Это вполне подойдёт.
Губы Тони расплылись в одной из его блестящих, мегаваттных улыбок, достаточно яркой, чтобы осветить комнату. Виктор моргнул от этого сияния и почувствовал себя лишённым солнца, когда Тони спрятал улыбку. Его рука дёрнулась, пальцы вытянулись, как будто он не хотел ничего, кроме как провести рукой по волосам Виктора, почувствовать серебряные пряди.
— Ты продолжаешь удивлять меня, — признался Тони.
— Я по сути своей хаотичен, — отметил Виктор. — Более того, это черта, которой ты восхищаешься. Предсказуемость скучна.
— Звёзды предсказуемо рождаются и умирают, Виктор, — ответил Тони. — Это всё математика.
— Но вот я сижу, и ты передо мной, удивлённый.
— Не буду с тобой спорить, — произнёс Тони. — Человеческие эмоции имеют бесконечные переменные. Их невозможно измерить количественно.
Некоторые вещи можно, подумал Виктор. Некоторые эмоции были выгравированы в самом основании человеческой души, неизменные. Незыблемые.
Некоторое время они сидели молча, ожидая, когда другой откроет дверь. Чтобы взять на себя риск. Потерять всё.
— Что… — начал Виктор, остановился и продолжил — по крайней мере, он будет знать: — Зачем ты меня пригласил?
— Ну, не могу не сказать, что я хотел бы пропустить беседу и перейти прямо к примирительному сексу, — сказал Тони, его голос звучал довольно непринуждённо. — Но я думаю, мы оба знаем, что это была бы плохая идея. Плохая идея из разряда нюхать кокаин. Сделает лишь хуже. Примирительный секс — это всегда лучший секс. Но когда это награда за споры, награда за ужасное поведение, то он создаёт петлю обратной связи. Начало спирали смерти. И для нас, для мужчин, коими мы являемся… ну, давай просто скажем, что мы могли бы сровнять с землёй несколько городских кварталов, а у меня достаточно крови на руках и вины в сердце. Я бы предпочёл не увеличивать нагрузку, и неважно, насколько хорош секс.
Было сложно не рассмеяться. Тони был мастером абсурда, но в его шутках и выражениях скрывалось очень серьёзное послание, которое он хотел донести до Виктора.
— Я согласен, — сказал он. — После наших сражений осталось много плохих последствий, не только для нас самих. Для всех стало бы благом, научись мы более продуктивно расходиться во мнениях. — Он остановился, а затем рискнул: — Я не хочу причинять тебе боль снова, Тони.
— А ты? Тебе было больно?
— Разве ты сказал что-то, чего я не заслуживаю?
— Это не имеет никакого отношения к тому, причинил я тебе боль или нет, — отметил Тони. Его лицо выражало определённое стремление; причинение боли Виктору было для него проверкой.
— Сейчас и здесь мы честны или практичны?
Повисло очередное долгое молчание, пока Тони всё взвешивал и измерял. Виктор знал, он был так полон решимости не проиграть. Он был очень сильно ранен. В груди Виктора зияла дыра от осознания, что он тому причина. Но сейчас он не мог помочь Тони. Только Тони мог решить, на какой риск он готов пойти, сколько готов уступить.
— Честны, — ответил Тони.
— Конечно, — сказал Виктор. Он хотел,
боже, он хотел положить руку на ладонь Тони, просто чтобы почувствовать его тепло, живое присутствие. Он не посмел этого сделать. — Было бы невозможным поверить, что ты воспримешь моё предательство как-то иначе. — Ну, возможно, не тот хейт-секс, который стал неожиданностью и, вероятно, гибелью для них обоих, но Виктор не изменил бы ни одного момента, оставшегося клеймом в памяти, словно на коже. — Это не значит, что я бы не предпочёл всё изменить. Это не значит, что я не хотел, чтобы ты увидел всё то, что я сделал, в свете предназначения.
— Ты соврал мне, — сказал Тони.
— Да. — Виктор прикусил щёку изнутри. — Иначе ты… ты бы не дал мне и шанса.
— Вероятно, нет, — согласился Тони. — Я, как известно, и раньше совершал ошибки, но влюбляться в злодея? Это мне не… — Он резко замолчал, словно только что понял, что именно сказал.
— И всё же ты это сделал, — сказал Виктор. Он изо всех сил старался держать свой голос ровным.
Тони открыл рот, чтобы возразить, сказать что-то, вздохнул и кивнул.
— Да, сделал.
Виктор закрыл глаза от нахлынувших эмоций, а затем решил сделать Тони единственный подарок, который у него остался.
— Знаешь, ты не сделал этого, — сказал он.
— Не сделал что?
— Влюбился в злодея, — ответил Виктор. — Я… знаешь, что я делал на балу Ван Дайн? У меня в кармане лежал детонатор, а там были десятки вас, Мстители и Фантастическая четвёрка. В тот момент меня поразило, насколько вам всем комфортно находиться рядом друг с другом. Вы объединяетесь для защиты, но ещё для поддержки. Это опасно. Вы все могли быть убиты в один торжественный момент. Я держал палец на кнопке. Знаешь, что случилось?
— Я пригласил тебя на танец, — сказал Тони.
— Да, пригласил. И я решил не доводить свои планы до конца. Один момент, одно решение.
Взгляд Тони был сухим, словно пустыня, и не впечатлённым, словно камень.
— И что ты хочешь сказать? Исправился из-за танцев и минета в кладовке? Расскажи мне что-нибудь другое.
— Если ты настаиваешь, — сказал Виктор. — Это была не любовь. Тогда — нет. Это было… любопытство. Ты был необыкновенным. Чудо, подобного которому я никогда раньше не знал. Мне хотелось узнать больше. И снова испытать это новшество. Так что я преследовал тебя, как только у меня появился план. Я не знаю, думал ли я вообще о конце этой игры. Что бы случилось, если… когда я понял, на чём мы держимся и как легко всё может сорваться, я уже слишком глубоко увяз в этом.
Тони медленно кивнул. Как будто понимал, каково это — находиться посреди болота и видеть всех аллигаторов. Решение существовало — осушить болото, но сначала нужно было разобраться с аллигаторами. Обречённая на провал проблема.
— Мой план — единственный, что у меня был — состоял в том, чтобы позволить Доктору Думу, будущему завоевателю, умереть. Никто, кроме тебя, никогда не видел моего лица. Я бы позволил Думу исчезнуть, взял новое имя. Начал новую жизнь. Но сначала я должен был позаботиться о своих людях. Я многим обязан им за все десятилетия пренебрежения, жестокого обращения. Так получилось, что у меня не хватило времени.
— Разве кому-нибудь хватает времени? — удивился Тони. Казалось, он не заметил, что придвинул руку ближе к руке Виктора, пока их пальцы
почти не касались друг друга.
— Не для самого важного, — сказал Виктор. — Но если бы я мог провести то время как-то иначе, я бы ничего не поменял. Каждое мгновение с тобой, Тони, — лучше. Я был
лучше. Я лучше, чтобы иметь возможность узнать тебя.
— Ты солгал мне, — повторил Тони. — Почему я должен верить тебе сейчас?
Виктор глубоко вздохнул; это был момент всех моментов. Его, возможно, единственный шанс на второй шанс.
— Только ты можешь решить, как стать счастливым, как защитить своё сердце и как дарить свою любовь. Мои раскаяние и сожаление — ничто по сравнению с той болью, через которую я заставил тебя пройти. Я желал только лучшего. Я не был готов к худшему. Мне правда очень жаль.
Тони позволил пальцам коснуться пальцев Виктора. Руки Тони были тёплыми, пальцы сильными и мозолистыми.
— Боже, я ненавижу тебя, — сказал он, качая головой. — Ты меня погубишь. Я разбит из-за тебя.
Виктор сместился, встал на колени и обхватил руками лицо Тони.
— А я спасён. Благодаря тебе.
Воздух между ними стал обжигающим.
— Если ты снова солжёшь мне…
— Никогда.
— Убей меня быстро, — сказал Тони. — Я даже не хочу об этом узнать. Я не хочу больше этих сожалений. Это… что бы это ни было между нами, когда тебя здесь нет. Я не хочу этого.
Его губы были на расстоянии всего одного дыхания от Тони, достаточно близко, чтобы поцеловать. Всё тело Тони напряглось — невыносимо. Сдвинется ли он, даже на такое крошечное расстояние, уступит ли такую малость ради того, что было между ними?
А потом Тони накрыл его губы своими, целуя его, путаясь в волосах Виктора, дёргая пряди, посылая мурашки по спине.
— Боже, я скучал по тебе, — выдохнул Тони между поцелуями, слова задушенно срывались с его губ. Виктор воспользовался своим преимуществом, толкнув Тони обратно на диванные подушки, накрыв его тело словно одеялом, практически заползая ему на колени.
Каждый дюйм тела Тони принадлежал Виктору. Мышцы на ногах были твёрдыми, подтянутыми, как у спортсмена, и Виктор нетерпеливо и собственнически оглаживал бёдра Тони. Его губы решительно, требовательно сминали губы Тони, беря всё, что он мог получить, прежде чем Тони придёт в себя и оттолкнёт его. Жар Тони плавил его, дарил комфорт и возбуждение. Вкус губ Тони был бальзамом для больного сердца Виктора.
Тони беспокойно двинулся к нему, руки нетерпеливо сжались на плечах Виктора, скользнули вниз по бокам, чтобы остановиться на бёдрах. Их обоих трясло от жажды трения, жара между ними.
Виктор громко застонал, цепляясь за Тони изо всех сил, прижимаясь своим телом к его телу, своими губами к губам Тони. Его бёдра дрожали от желания, воздух в лёгких горел. В мыслях стояла восхитительная тишина, застывшая и спокойная. Ни сожалений, ни угрызений совести, ни мучительного одиночества, ни опустошающего отчаяния. Был только Тони и то, что Виктор мог сделать для него. Мог сделать с ним.
Мог дать
ему.
***
Тони целовал в ответ, медленно, смакуя, раскручивая жажду, которую Виктор с ним разделял. Тони поцеловал его губы, челюсть, прошёлся вдоль горла, пока Виктор не выгнулся, чтобы дать Тони возможность пустить в ход свои коварные уловки. Его янтарные глаза прикрылись, обрамлённые густыми трепещущими ресницами, тёмными, в отличие от его серебряных волос. Его кожа насыщенного смуглого оттенка подчёркивала мышцы, крепкие и резко очерченные. Он был так красив.
Тони даже не был уверен, как они сняли одежду; он пытался вспомнить, как расстёгивал пуговицы, но ощущение шёлковой кожи Виктора под его руками было слишком похоже на амброзию, чтобы фокусироваться на таких мелочах. Ему казалось, что их одежда могла воспламениться от жара между ними и сгореть дотла без его ведома.
Губы Тони накрыли сосок Виктора, вылизывая его, пока тот не стал твёрдым. Виктор дрожал, прижимаясь к Тони. Издал какой-то звук, тихий, голодный. Он был возбуждён, нетерпелив, желая
Тони.
Злое, низкое рычание вырвалось из горла Тони — ликование, триумф, удовлетворение. Он взял весь голод, желание, потребность, которые Виктор ему давал, и добавил их в свою коллекцию. Он взял их, взял всё, что ему предлагали, и погнался за тем, что, как он думал, могло исчезнуть. Если они собирались сделать это — собирались попробовать снова, попробовать любовь, попробовать
отношения, тогда между ними не могло быть ничего скрытого.
Всё, кем был Виктором, принадлежало Тони, и каждый жест смирения это запечатывал. Виктор не сопротивлялся, отдавал всё с щедростью духа, что заставило бы Тони прослезиться, если бы ему не хотелось так сильно скулить, кричать и стонать. Тони поцеловал Виктора, как будто Виктор был для него всем. И он знал, что это правда.
Виктор прижимался к Тони, стоя на коленях в колыбели его ног.
— Ты чертовски красив, — сказал Тони между поцелуями. Он провёл пальцем по соскам Виктора, растирая маленькие бугорки до твёрдых горошин. Виктор вздрогнул, схватился за бёдра Тони и запрокинул голову. Мир Тони сжался до этого идеального момента. Он гладил, ласкал и дразнил до тех пор, пока не мог больше ждать.
— Пойдём, — приказал он. — Спальня.
Виктор легко кивнул и грациозно вскочил на ноги; одной только силы этого человека было достаточно, чтобы послать дрожь желания по спине Тони. Это была не гонка; Тони переплёл их пальцы, провожая Виктора в комнату, целуя его всё время, и Виктор позволял ему, доверяя Тони направлять его, не желая терять ни секунды, когда его губы могли быть на губах Тони.
Когда Тони толкнул Виктора на кровать, тот на мгновение растянулся, словно подношение, и Тони издал тихий беспомощный звук. Виктор выгнул спину, качнул бёдрами, требуя, чтобы Тони взял его, дотронулся до него, лизнул и отсосал, дразнил и касался.
Тони был рад услужить. Он заполз на стройное, крепкое тело Виктора, наслаждаясь теплом, сладким вкусом его кожи. Ноги Виктора обхватили бёдра Тони, прижимая их друг к другу. Трение, боже, было так восхитительно. Тони развалился на нём, бесстыжий, наглый. Тони просунул руку между их тел, обхватил член Виктора, тяжёлый и горячий в его ладони. Призывал его тереться, гладить себя поверх руки Тони, наблюдал за лицом Виктора, когда его охватили ощущения.
Руки Виктора двигались лихорадочно, блуждая по телу Тони, и остановились на ягодицах Тони, растопырив пальцы, призывая толкаться, двигаться, пока они не начали тереться друг о друга, как безумные подростки. Каждая дрожь, которая исходила от тела Виктора, отзывалась эхом в нервах Тони, пока его не накрыло
— Да, Тони, да, — подгонял Виктор.
Ещё будет время, время и ещё больше времени. Теперь они вместе, что бы это ни значило.
Вместе. У Тони есть время. Теперь он мог получить удовольствие, и не будет больше быстрых поцелуев и спешных прощаний, чтобы опять увидеть Виктора лишь через месяц или неделю.
Вместе.
Он двинулся, и их руки встретились в пространстве между ними, члены стали скользкими от смазки. Виктор сжал их вместе, его влажная, бархатная, разгорячённая кожа и кожа Тони. О, боже. Его пальцы двигались, выводя узор, когда он гладил их; позвоночник Тони покалывало вибрацией, пока он не начал непрерывно стонать. Виктор притянул его, сцеловывая звуки. Они дышали синхронно, двигались вместе. Двигались как одно целое.
У Тони перехватило дыхание, когда Виктор дёрнулся, изгибая всё тело с каждым движением бёдер. Не раздумывая, Тони запустил руки Виктору под задницу, приподнял его и подтянул ближе. Виктор перевернул их, его мощное тело накрыло Тони, пока Тони не оказался снизу, в безопасности, отдаваясь всем чувствам внутри себя.
— Сейчас, сейчас, Тони, — сказал Виктор, умоляя его, моля.
Волна ощущений, которая пронзила его, была сильнее, чем он мог себе представить; не просто дрожь и взрыв удовольствия, а совершенство, нежность, пламя и необходимость одновременно. Сознание угасло, напряжение нарастало, его охватило удовольствие, пока кровь кипела, глаза ослепли, а сердце гремело в ушах. Они были вместе… они были…
— Посмотри на меня, — попросил Виктор. — Позволь мне видеть тебя, дорогой.
С усилием Тони открыл глаза, сосредоточился на янтарном взгляде Виктора, его глазах, как маяке в тумане, блестящих, мягких и любящих. Он толкнулся последний раз и разбился в забвении. И забвение это было чистым сияющим серебром.
Прошли минуты, часы, дни, прежде чем Тони пришёл в себя. Виктор лежал в его в руках, щекой прижимаясь к груди Тони, пока его пальцы покоились на арк-реакторе.
— Я люблю тебя, — прошептал Тони в серебро волос Виктора.
— И я тебя, Тони, — ответил Виктор.
***
Тони быстро схватил чашку кофе, прежде чем отправиться в мастерскую, пока вся его оставшаяся жизнь сходила с рельсов.
— Что это значит? — требовательно спросил Стив, сунув Тони под нос один из этих дешёвых журналов, которые продают в продуктовых магазинах.
«Абсолютное предательство», — кричал заголовок.
Тони выпил кофе в несколько мучительно горячих глотков. Возникло чувство, что ему это понадобится.
Прошлым вечером Тони Старк попал в уличающую (и, возможно, преступную) ситуацию, вовлечённый в жаркий роман с никем иным, как с латверианским диктатором, Виктором фон Думом. Эти фотографии ясно иллюстрируют близкий характер их отношений, что поднимает вопрос, действительно ли Тони Старк герой или он всё ещё сохраняет свою позицию Торговца Смерти. Слухи об отношениях между двумя мужчинами ходили с тех пор, как шесть месяцев назад в Латверии произошла катастрофа. Специальный репортёр…
(продолжение на стр. 12)
— Блять, — сказал Тони. Что ж.
Это будет неловко. Он взглянул на Стива, и его губы дрогнули в привычной ему ухмылке. — Думаю, теперь ты знаешь, кем я занят.
