Этюд о реинтеграции

      Джон знает, что забывает важные вещи, например — как бояться. Или, по меньшей мере, как делать вид, что боится. Страх никогда не был его modus operandi, и Джон думает, что слишком поздно подключать его.       Осторожность — совсем другой зверь, и Джон жил с этой более мягкой, ручной породой страха всю свою жизнь. Как с семейной собакой, как с пьянством своих родителей. Она стала аспектом и фактором его существования. Осторожность — одновременно и недостаток, и преимущество. И Джон отлично справлялся, действуя с её лучшей стороной.       Однако теперь Джон изменился, и там, где его (кажущееся) бесстрашие, аккуратная осторожность, спокойствие и стабильность играли ему на руку в операционной, на фронте, по щиколотку в чужой крови, здесь и сейчас, по ту сторону изменений, такая манера только подпитывала недоверие.       Он слышал, как это обсуждали медсёстры, говоря о своих подопечных, что те «коченели», — выключались, когда нормальной человеческой реакцией было — забеспокоиться. Страх отключался в первую очередь. Очевидно, понимание, что твоё тело сделано из более прочного материала, могло породить иллюзию бессмертия.       Будучи врачом и хирургом Джон изучил данные и доклады. Он лучше, чем ухаживающий за ним персонал, знал, что его ждёт. Он знал об уменьшении ожидаемой продолжительности жизни, которую вызывали не осложнения от имплантов, а социальные и физиологические факторы.       Первая причина смертности среди обладателей систем дополнения тела — самоубийство. Очевидно, если тебя воспринимают как недочеловека, это действует чрезвычайно разрушающе на психику. С другой стороны те, кто «коченели» и чувствовали себя в большей степени сверхлюдьми, кто отрицали свою смертность… такие жили ещё меньше.       Очевидно, считать себя сверхчеловеком — было ещё более разрушительно.       Однажды Джон услышал, как медсёстры обсуждали его, и более молодая (новенькая) сказала: «Он «коченеет» слишком быстро», а старшая (более опытная) ответила, покачав головой: «Он пошёл в ту сторону. Но никто не знает, куда он придёт».       Всё это и многое другое пронеслось в голове у Джона, когда его похитил автомобиль и притормозил на пустом складе.       Джон знает, что забывает важные вещи, например, как прикидываться напуганными, а мужчина перед ним быстро замечает это.       Чего Джон не забывает, это — как злиться. Он даже не трудится скрыть злость, после целого дня заржавения, вопросов, после того, как его оставил позади и отстранил единственный человек, который, даже не взглянув на Джона, увидел больше, чем ожидалось или внушало страх, или было удобным —       А теперь ещё и этот мужчина со своим зонтом, костюмом и улыбкой, носящий всё это точно также, как Джон носит свою трость, вежливость и новообретённую осмотрительность прямо рядом со старым — что ж… Джон не уверен, что «коченеет», или что никогда не испугался бы этого мужчины, а, может, Джон родился закоченевшим.       — Вы не особо испуганы, — говорит мужчина, и Джон, достаточно наобщавшийся с ненавистными командующими, прекрасно слышит подтекст.       — А вы не особо пугаете, — бросает он, с большой осмотрительностью сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего. Ему нет нужды противостоять угрозе в улыбке мужчины, как и не стоит упоминать незарегистрированный, нелегальный пистолет, который он до сих пор чистит каждую ночь.       Улыбка каменеет на лице мужчины, как нечто скользкое и маслянистое, застывшее в пародии на человеческую эмоцию.       — Статистика не утешительна. Интересно, как долго вы продержитесь? — он вытаскивает блокнот и пролистывает его. Он цокает и качает головой, переворачивая страницы. — Не очень многообещающее начало, — бормочет он, встречаясь глазами с Джоном, и этот взгляд пробирает до костей.       Джон чувствует, как внутри него что-то смещается, словно глыба льда, будто молекулы перестраиваются в хрупкую непроницаемость. Мужчина следит за ним, не мигая, как будто и завороженный, и равнодушный к этому неуловимому изменению.       — Вы собираетесь продолжать свою связь с Шерлоком Холмсом?       — Я могу ошибаться, но думаю, это не ваше дело.       В плече зарождается боль, в месте, где плоть встречается с фиброволокном и полигональной сеткой. Его нога гудит в разладе с остальным телом. Жужжание — инородный зубец в сознании.       Совсем скоро появляется предложение — информация в обмен на деньги, и Джон поражается, что совсем не удивлён подобным. Он чувствует себя как дома, как будто он за мили от города и жилых кварталов, смотрит прямо в блеснувший в отдалении снайперский прицел.       Он чувствует песок под ногами, как решение, которое нужно принять, и Джон принимает его в отношении этого мужчины с его костюмом, улыбкой и постукивающим зонтом.       — Вы слишком быстро стали преданным, — отмечает мужчина, и его снисходительный тон, его покровительственная манера держаться раздражает Джона, и он хочет противоречить ему, начиная от слов и тона вплоть до самого факта его существования.       — Нет, это не так. — Вот правда Джона Уотсона, и он высказывает её в странное молчание и пустой воздух склада.       Мужчина улыбается.       — Полагаю, многие уже советовали вам держаться от него подальше, но судя по вашей левой руке, этого не произойдёт.       Гнев вспыхивает внутри, как светошумовая граната, и когда мужчина тянется к его руке, Джон жёстко подавляет желание наброситься на него. Этот мужчина рассуждает о поле боя, как будто сам бывал там, чувствовал горячую свежую кровь на своей коже, медленно остывающую, становящуюся липкой, чувствовал уход из —       Что-то внутри Джона нагревается и охлаждается, закаляясь, словно металл —       — Вас не преследует война, доктор Уотсон… вы скучаете по ней.       Это чувствуется, как паническая атака наоборот, как будто здесь слишком много воздуха, слишком много кислорода в крови и мозге. Джон поднимает глаза и встречается взглядом с мужчиной во внезапно наступившей тишине, почти выбитый из равновесия спокойствием в теле, во всём теле.       — С возвращением.