Via Virilis

      Сказать, что последние две недели прошли скверно — значило, не сказать ничего. Макса отчасти даже забавляло, насколько его состояние оказалось подвержено такой ерунде, как эмоциональный стресс. А между тем, он не мог припомнить, когда чувствовал себя настолько же паршиво — хуже бывало, лучше, разумеется, тоже, но подобной ожесточенной апатии, кажется, не случалось ни разу. И причина-то была совершенно пустяковая — поругался с Мертвым. Даже звучит смешно.       Началось все с дурацкой стычки насчет вениктов: Иленберг осознавал — это нелепый повод для ссоры, но тогда ему были очевидны хотя бы собственные мотивы. Он вымотался, глупо разволновался за Келли, не мог уяснить, почему так беспокоится, и из-за этого злился, а Мертвый, мягко говоря, не исправил плохого настроения своими претензиями. Впрочем, настоящая проблема заключалась не в его возражениях или язвительности — Макса чудовищно задело то, насколько неверно Кален представлял природу их взаимоотношений.       Иленберг вовсе не видел в Мертвом своеобразный аналог Тихого — милого социофоба, которого из врожденной доброты или склонности к филантропии он взялся бы оберегать. Во-первых, Келли не был милым. Во-вторых, Макс не был добрым.       Ему и так оказалось непросто признать, что собственная заинтересованность в Моро переходит все разумные границы симпатии к неглупому собеседнику или удобному приятелю. А когда раз за разом натыкался на глухую стену прикрытого нахальством испуганного отторжения — потому что никаких иных причин, кроме страха, у нее быть не могло — Иленберг и вовсе зверел. Скорее всего, оттого, что казалось — Келли не хочет сделать над собой ни малейшего усилия, чтобы попытаться его понять.       Единственный раз не получилось удержать себя в руках — и к чему это привело? Иленберг был всецело уверен, что Кален поершится и успокоится, но этого не произошло. Макс даже прощения попросил — чего вообще не делал уже года три! Не помогло. Мертвый как нарочно нарывался на конфликт: цеплялся к любой мелочи, из ничего выводил свою любимую теорию о мифическом высокомерном снисхождении к убогому, которым Иленберг его якобы считал.       Макс не представлял, как еще донести до человека простую мысль о том, что он так не думает. Говорил, убеждал, приводил конкретные аргументы и примеры собственных же действий — бестолку. Кален как не слышал. Или не хотел слышать. За сутки они успели обсудить это раз семь — в итоге Макс настолько устал выяснять отношения, что предпочел их игнорировать.       В конце концов, они не прожили десять лет в переменно счастливом браке, чтобы на грани развода Иленбергу припомнили интонации, выдернутые из контекста фразы, неверно истолкованные взгляды и бог знает что еще. Впрочем, Мертвый этого и не делал — вслух; но было очевидно, на какой основе строятся «доводы обвинения». Вообще, складывалось ощущение, будто Келли просто издевался — выявил брешь в обороне и все свои усилия прикладывал к тому, чтобы сделать побольнее.       Макс недоумевал, потом злился, потом злился на собственное недоумение — и так по кругу, до одури. В конечном счете, показалось проще выбросить это все из головы: начиная с Калена, внезапно решившего поиграть в жестокую истеричку и наотрез отказывавшегося выходить из данного амплуа, — и заканчивая поисками собственных промахов и ошибок.       Обычно, когда что-то в окружающем мире его не устраивало и при этом не поддавалось исправлению — а такое случалось нечасто — Иленберг находил отдушину в каком-нибудь деле, посвящая ему все свое время. По счастливому стечению обстоятельств, он все еще находился в школе, где, мягко говоря, было, чем заняться. По несчастливому — это не спасло.       Точнее, с головой уйти в учебу Максу ничто не помешало, но бдения над книгами и упражнениями вылились в бессонницу, мигрень и ощущение собственной непроходимой тупости. Все это, разумеется, надо было еще и скрывать — тот же Май заметил, что Иленберг «хреново выглядит» уже через пару дней, и пришлось принять меры.       Макс практически перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг, и мимо него прошло даже какое-то абсурдное отравление студентов химикатами — это на лекции по истории-то! Правда, потом оказалось, что в идиотской «шутке» обвиняют Келли, и Макс уже готов был вмешаться — рискуя снова огрести обвинения черт знает в чем. Но Май успел раньше — Иленберг не без оснований подозревал, что Дэми сделал это скорее для него, нежели для Калена.       Он собирался детально обсудить с Майским свою способность самостоятельно разбираться с подобными трудностями, однако и здесь опоздал. Дэмиана на неделю услали в метрополию — открывать выставку детских средств самозащиты. Более идиотское мероприятие вообразить было сложно, и едва ли Май согласился на эту участь добровольно — скорее всего, отбивал некий долг перед сестрой. Так что раздражение Макса быстро уступило место состраданию.       А с Келли поговорить опять не получилось, вернее — удалось его поймать и поприветствовать, но назвать дальнейшее разговором не вышло бы при всем желании. Мертвый настолько блестяще исполнил партию присыпанного надменностью разочарования, что еще два дня Иленберг провел у себя в комнате, обложившись инфокартами и забивая голову чем угодно, лишь бы не вспоминать о существовании Калена Моро.       В целом, это были запредельно скверные две недели. Макс снимал наушники с лекциями только на других лекциях, а после занятий сбегал к себе или в парк — подальше от людей. Потому что если бы еще и они стали напоминать о Келли, он бы не выдержал и кого-нибудь точно убил.       Надо ли говорить, как Иленберг был счастлив наткнуться на Мертвого очаровательным дождливым вечером того прекрасного дня, когда полетела школьная база данных с оценками — по случаю чего еще и отменили все занятия? Макс отлетал восемь часов в тренажерке, до автоматизма отработал три сложнейших композитных вейвлета, понял, что до выпуска ничего нового в теории навигации не познает, и ушел бродить «в поля», просто чтобы не возвращаться в колледж. Не спал он к этому моменту уже суток трое, если не больше.       Калена Иленберг обнаружил там же, где встретил впервые — у стены сарая, запрятанного вдалеке от обитаемых троп. Хотел пройти мимо — и не смог. Проклиная себя последними словами, буквально возненавидев за безволие, Макс все же подошел ближе — и из его головы моментально вышибло все мысли о собственных проблемах. Потому что Келли… плакал?       Нет, показалось — просто его колотило, весь он был какой-то взлохмаченный и помятый, а костяшки на правой руке оказались сбиты в кровь.       — Что случилось? — вопрос вырвался раньше, чем Макс успел его придумать.       Мертвый обернулся — блестящие глаза были дикими, огромными, злыми. Увидел, узнал — все с каким-то странным запозданием — вжался в стену и неожиданно начал кричать. Вот прямо орать в голос. Нечто в духе «и ты такой же, как они, ты даже хуже», пока Макс не понял, что происходило все то время, пока он самовлюбленно копался в своих переживаниях.       От острого чувства стыда к еще более острому гневу он перешел за мгновение — будто в темном лабиринте зажегся свет, и стало сразу ясно, где дверь с огромной надписью «выход».       — Успокойся, — Иленберг почти себя не слышал, но не потому, что говорил тихо, а оттого, что накатившее бешенство будто выкрутило до минимума все регуляторы восприятия; в таком состоянии он не то что свою интонацию не осознал бы — и боли бы не почувствовал.       Макс не понял, ни в какой момент Мертвый прекратил истерику, ни зачем он буквально тащил Келли к колледжу, ни почему от них отшатывались все встречные. Ничего. Просто было очень холодно — и одновременно нездорово жарко.       Не отнимая ладони от чужого запястья, он влетел в корпус связистов и в холле же обнаружил кого-то, увлеченно что-то излагавшего окружающим, — даже не узнал. Расслышал только «эта паскуда лабораторная».       Дальше он отпустил Келли, спокойно подошел к мгновенно притихшим студентам и так же спокойно впечатал оратора лицом в ближайший вазон с экзотическими цветами. Сразу хлынула кровь, кто-то закричал, кто-то бросился к Максу — единственного взгляда хватило, чтобы энтузиаст остановился, как вкопанный.       — Еще раз. Кто-нибудь. Что-нибудь. Вякнет про Моро. Вообще дернется в его сторону. И сломанным носом. Или другими прикладными проблемами. Уже. Не. Отделается. Это ясно? — Иленберг даже не говорил — он металлически скрежетал, рубил словами напряженную тишину, прерываемую разве что сдавленными стонами пострадавшего.       Развернулся, подхватил ошалевшего Келли за руку:       — Где твоя комната?       Поселили Мертвого не в престижный «одиночный апартамент», которых было мало, а в обычную спальню на троих. Соседи оказались на месте, но едва увидели Иленберга — застыли соляными истуканами.       — Собери вещи, — бросил он Калену, разглядывая исписанное ругательствами покрывало, распоротую подушку и валявшийся под столом свитер, в котором часто видел Келли раньше и которым недавно явно протирали пол.       Ручка у чемодана Мертвого была срезана, и Макс безо всяких колебаний потащил со шкафа чей-то еще. Его обладателя, видимо, поразил внезапный приступ немоты — протестов не последовало. Иленберг помог сложить немногочисленную одежду и какие-то папки, захлопнул крышку, вытащил чемодан и Калена в коридор.       — Мы куда? — растерянно спросил Мертвый, крепко сжимая его ладонь.       — Ты переезжаешь ко мне, — отчеканил Макс тоном, не предполагавшим возражений.       Впрочем, возражений у Келли не нашлось; он вообще молчал.       Ближе к ночи выяснилось, что увольняют куратора. Поганую новость сообщил Май, который прилетел с Женевы буквально пару часов назад. В другое время Иленберг расстроился бы сильнее, но сейчас он был занят — требовалось срочно выяснить, что в действительности произошло с базой, тогда как на педагогический коллектив надежд осталось немного. А длительное отсутствие сна вовсю давало о себе знать, и многозадачность ощутимо сбоила.       — Извини, что так поздно, — Дэми решил не ограничиваться письмом, пришел сам. — Я тебе настоящий илмарийский кофе привез… — он шагнул в комнату, увидел тихо разбиравшего вещи Мертвого и осекся. Но быстро оправился, закрыл за собой дверь: — Не мешаю?       — Не слишком, — честно ответил Макс.       — Ты там полшколы распугал. Думал спросить, что на тебя нашло, но это уже неактуальный вопрос, — Дэмиан улыбнулся Келли, поставил на обеденный стол принесенный пакет, сдвинув в сторону какие-то рубашки и архивные инфоленты. — Кофе-то сварить?       — Свари, — не отрываясь от монитора, кивнул Иленберг.       Илмарийский пряный — всем замечательный сорт, кроме того, что его было практически невозможно достать, разве только на столичном аукционе лично вырвать у прочих ценителей.       — Ты как вообще? — Май принялся разбирать кофеварку, что-то зазвенело, лязгнуло. — Кален, не поможешь?       — Конечно, — за спиной послышались шаги, стук выдвижного ящика, шорох упаковки.       — Уже лучше, — Макса диалог не отвлекал, а то, что Дэми сумел непринужденно встроить Мертвого в процесс их взаимодействия, даже радовало. — Как выставка?       — Отвратительно, разумеется. Куда ты фильтры дел?       — Были внизу, — Иленберг сдвинулся влево, чтобы краем глаза видеть происходящее.       — Вот именно, что были… — Май вручил Келли три крохотные чашки: — Разогрей, пожалуйста. Вон туда их. А я пока фильтры поищу… Господи, Макс, что полная пепельница делает рядом с леденцами от кашля?       — Понятия не имею.       Комната за последнюю неделю действительно превратилась в бардак, но убираться было незачем. Кроме отсутствовавшего в тот момент Дэмиана, сюда все равно никто не заходил. А сам Иленберг настолько скатился в безразличие к окружающему, что беспорядка не замечал — хотя обычно его раздражало даже неровно лежащее покрывало, не говоря уже обо всем остальном.       Майский развернулся к Мертвому с извлеченным из буфета зимним шарфом в руках:       — Нет, ты это видишь? Запускай уборщика, здесь же сущий погром…       — А где он? — Келли огляделся с недоумением.       — Он тебе что, ничего не показал? — возмутился Дэми. — Так, поставь кофемолку, поставь. Сейчас будет экскурсия. То-то я удивился, зачем ты полки в шкафу сам протирал.       — Там какие-то опилки были…       — Опилки?! Кошмар. Слышишь, Макс? Ты кошмарен.       — Так себе сенсация, — очень может быть, что в иной ситуации подобная суета Иленберга бы не обрадовала, но в данный момент почему-то стало весело; да и в деле наметился прогресс — удалось найти доказательства того, что «взлом» осуществляли изнутри, а не извне системы.       Только болели глаза, ломило пальцы и голову оплетало заунывной душной тяжестью. Но Макс не позволял себе даже задумываться о существовании такой опции, как сон.       — Смотри, вот… — Май утащил Калена куда-то в кладовку, и голоса раздавались неразборчиво, а через пару минут Мертвый расхохотался.       — …розовый! С купидонами! Прелесть какая! — похоже, они нашли старый балдахин, который Иленберг все время забывал выбросить.       Вообще, Макс мог бы давно переселиться — и даже обеспечить себе отдельную секцию с гостиной и кабинетом. Но предпочел остаться здесь. Крохотный флигель отдали студентам, когда два года назад кто-то уронил систему энергетики пятого корпуса, и навигаторов вынужденно распределили по всем подходящим помещениям на время ремонта.       Иленберг оккупировал комнату на первом этаже — в торце здания, где раньше располагалась сорокаметровая семейная гостевая. Ободрал пошлейшие шелковые обои с барочным узором, организовал смену дизайна, выкинул лишнюю мебель, поставил недостающую: стало вполне сносно. Главное — здесь было тихо, высоченные окна с широкими подоконниками выходили на парк и маленький розарий с фонтаном, а люди забредали редко — особенно после того, как почти все переехали.       На втором этаже остались всего несколько человек, но они были незаметные и не мешали. Впрочем, Макс все равно снес все камеры безопасности и впаял в полы, потолок, стены и стекла звукоизоляцию, как на орудийной палубе военного корабля. Не то чтобы Иленберг планировал устраивать внутри испытания тяжелой артиллерии — он просто не любил лишнего внимания к себе.       Зато теперь у него была, наверное, лучшая комната во всем колледже — и в ее обстановке не нашлось места помпезному барахлу в резьбе и завитушках. Стерильный минимализм Макс, впрочем, тоже счел излишне контрастным, потому ограничился спокойным интерьером в нейтральных тонах. В целом, получилось даже с претензией на историчность — кажется, в шестом веке до новой эры похожий стиль называли «лофт».       — …кто-то — что стакан наполовину пуст. Но инженеры-то знают, что стакан в два раза больше, чем нужно. Неужели не слышал? — судя по звукам, Май вывез из кладовки робота. — Постой, повернись-ка. Да не в ту сторону. Что это у тебя на спине?       — Я… переодеться не успел, — Мертвый ответил как-то растерянно. — А где тут?..       — Макс, — позвал Дэми. — Отвлекись, пожалуйста, и выдай Калену полотенце. Он весь в какой-то побелке.       — Да-да, секунду… — Иленберг увлеченно провел по сенсору. — Я, кажется, сумел отследить время первых модификаций в базе, здесь у цикла подписи сбоят…       — Макс, — в голосе Мая послышался отчетливый укор, и пришлось обернуться.       — Что?       — Покажи Калену свой адский душ и найди полотенце.       Иленберг перевел взгляд на Келли и с досадой понял, о чем совершенно забыл. Мертвый только руки вымыл — сразу кинулся разбирать вещи, стараясь с Максом не сталкиваться и не разговаривать. А китель у него действительно был в пятнах, и черные волосы на затылке будто припорошило пылью.       — Я посмотрю, что ты здесь раскопал? — спросил Дэмиан, подошел к рабочему столу и, оказавшись спиной к Келли, многозначительно указал глазами на дверь ванной.       — Да, конечно, — Иленберг встал и поманил Мертвого. — Идем.       Душ Май обзывал совершенно зря. Отличный был душ, с уймой настроек и режимов, огромный, отделенный от остальной ванной комнаты матовым светлым стеклом…       Макс достал из шкафчика рядом с раковиной полотенце, развернулся к Калену — а тот вдруг оказался ближе, чем казалось, и в итоге они чуть не столкнулись. Келли инстинктивно ухватился за плечо Иленберга, чтобы не упасть; Макс через ткань рукава чувствовал, какие у Мертвого холодные пальцы.       — Замерз? — спросил он и автоматически протянул руку, чтобы дотронуться до гладкой смуглой щеки.       — А? — Кален посмотрел с изумлением, смешно приоткрыл губы и так замер, встретив взгляд Иленберга.       Секунды через две Макс сообразил, что его ладонь все еще касается чужого лица, и торопливо всучил Мертвому сложенное полотенце, отступил на шаг.       — Подогревать вон там. С душем сам справишься? — в горле стало сухо, Макс сглотнул и нахмурился.       Что-то с ним не то творилось.       — А что это за экра… Ай! — Келли сунулся за стеклянную дверцу, что-то там нажал и отскочил от окатившей его струи воды.       Иленберг нервно рассмеялся:       — Вообще, традиционно — сначала раздеваются.       — Да ты гений, — неловко съязвил Мертвый.       — Спасибо, что заметил, — Макс кивнул; привычный тон Калена помог более-менее взять себя в руки. — Чистка за шкафом, шампунь и гель на средней полке.       Келли куснул губу, поднял на Иленберга озадаченные глаза:       — Я одежду чистую забыл.       — Возьмешь мой халат, — отрезал Макс; его вдруг озарило, что нужно немедленно отсюда выйти.       Потому что сердце решило зайтись в приступе тахикардии, а глядя на Калена, хотелось стереть капли воды с его скулы, содрать мокрый китель и… «Никаких и!» — одернул себя Иленберг и развернулся.       — Если что, кричи, — и это «кричи» вместо «зови» тоже прозвучало… двусмысленно.       Макс рванул створку, вывалился в комнату и прижался спиной к двери, восстанавливая дыхание. Да что ж такое!       — У тебя проблема, — спокойно произнес Дэмиан.       — Сам знаю, — огрызнулся Иленберг, но понял, что Май на него даже не смотрел.       — Знаешь? — удивленно обернулся Дэми. — А… — он замолчал, но уже через мгновение мягко, понимающе улыбнулся, и Макс раздумал его убивать. — Ну, тогда у тебя одной проблемой больше.       В комнате уже царила чистота, от буфета пахло свежесваренным кофе — в общем, уют возвращался. А вот бодрость, увы, продолжала убывать. Адекватность, наверное, тоже.       — Что, я в расчетах ошибся? — Иленберг отлип от двери, за которой послышался шум воды, направился к столу, обходя огромный изогнутый диван.       — Можно и так сказать, — Майский хмыкнул, поправил очки. — Ты выбил бедному Лейбницу передние зубы, вывихнул челюсть, сломал нос и устроил легкое сотрясение.       — Значит, у той вазы подставка все-таки была выше, чем показалось… Бывает.       — Ник тебя пока отмазал, но он уже завтра в десять улетает, и тебе нужно что-то срочно придумывать.       «В десять? Черт возьми, в десять?!» — пронеслась мысль, но озвучивать ее Макс не стал.       — Смысл? — он подвинул себе второй стул, сел, заглянул в монитор: — О, а у тебя неплохо получается. Откуда вот эти параметры взял?       — Не увиливай. Сейчас все на взводе, и легко ты не отделаешься. Ладно бы еще подрались нормально, но в данном случае — налицо умышленное членовредительство, — Дэми вздохнул.       — Хорошая, кстати, идея. В следующий раз обязательно прибегну к членовредительству, если до кого-нибудь не дойдет основной посыл первого предупреждения, — криво усмехнулся Иленберг.       — Да до всех уже дошло. Разве что куда ты Моро дел, пока не догадались — но это вопрос времени.       — Меня это должно беспокоить, потому что..? Нет, подожди, меня это не должно беспокоить, — Макс хлопнул Дэмиана по плечу и откинулся на спинку стула. — Ника точно снимают?       — Точнее некуда. Может быть, если получится выяснить, кто взломал базу, то что-нибудь и изменится, но пока — перспективы мрачные.       — Кстати, — вспомнил Иленберг. — А что все-таки с Ройсом?       — Ты же сказал, что знать об этом ничего не желаешь, — удивился Май.       — Я передумал.       Дэми кивнул и обошелся без комментариев — он всегда был крайне тактичным, и Макс это ценил.       — Если кратко, то все с ним в порядке. Устроился на Хатоне, работает в филиале Ведендорф-групп. То ли ты что-то напутал с теми документами, то ли запись о его переводе внесли позднее. Странно, конечно, но ничего сверхъестественного. Лучше скажи мне, как ты собираешься объяснять свой акт агрессии?       Стоило сходить за кофе, но сил почти не осталось, и никакая воля не помогала. Голова была тяжелой и горячей, в затылке тянуло, а сосредоточиваться удавалось с огромным трудом.       — Для начала я собираюсь доказать им, что Келли не ломал никакую базу, а то ведь и правда могут поверить… Потом — пусть сами разбираются, кто у нас такой хитроумный интриган.       — Идея неплохая, — согласился Майский. — А раз ты в состоянии здраво мыслить, то я больше не волнуюсь. Но у тебя вид человека, который недавно восстал из могилы. Краше не только в гроб кладут — краше из гроба поднимают.       Иленберг поморщился, но решил не перебивать — вместо этого вытащил портсигар и закурил. Лучше не стало: к спектру прочих малоприятных ощущений добавилась тошнота, и сигарету пришлось затушить.       — Не хмурься. Только страшнее делается, — поделился Дэми. — Я это все к тому, что давай-ка ты хотя бы часа четыре поспишь. А я пока поковыряюсь в этой ерунде сам. Все равно выспался, пока летел… Потом позвоню тебе и разбужу, договорились?       — Два часа.       — Откуда эта пошлая манера торговаться?       Иленберг рассмеялся:       — Два — достаточно.       — Бог с тобой, все равно не переспорю. Два, так два, — Май кивнул. — Только не затягивай, хорошо? И даже не смотри в сторону кофе, я его перед уходом лично выпью.       — Ты меня когда-нибудь убьешь своей заботой, — проворчал Макс.       — Тебя когда-нибудь убьют твои сигареты, — легко улыбнулся Дэмиан и вставил в прорезь стола инфокарту. — Сейчас скину себе твою археологию и пойду. Ты стели пока, не сиди.       — Что стелить? — не понял Иленберг.       — Кажется, я переоценил твои способности к здравому мышлению. У тебя одна кровать и один сосед, — разъяснил Майский. — Как, сложилась арифметика?       — Черт…       — Вот именно, — Май отвернулся и больше ничего не сказал.       И слава богу. Макс и без того чувствовал себя идиотом.       На всякий случай Иленберг завел будильник, но Дэмиан действительно позвонил через два часа. Макс смутно помнил, как перестилал белье, искал второе одеяло, что-то говорил выбравшемуся из душа Келли — в памяти отчетливо сохранился только момент, когда он рухнул на диван и закрыл глаза. Открыть их обратно оказалось дьявольски сложно, но Иленберг справился.       Выдрался из сна, натянул брюки, поставил кофе, стараясь не шуметь, и ушел умываться. Холодная вода и илмарийский пряный сотворили чудо — Макс даже ощутил себя местами живым. До утра, правда, это впечатление успело померкнуть — зато Иленберг сумел восстановить картину обрушения базы буквально по секундам.       Надо признать, Дэмиан помог ему неоценимо. Дэмиан — и стимуляторы, которые все-таки пришлось колоть, как Макс ни старался этого избежать. Тем не менее, через шесть часов, когда он собрался навестить куратора, из зеркала смотрело не небритое чудище бледно-серого цвета, а вполне похожая на Максимилиана Иленберга личность.       Улица встретила туманом и прохладой. Макс еще полчаса назад отправил Нику сообщение, но, как выяснилось, не разбудил и не слишком удивил просьбой уделить ему немного времени. Колледж просыпался позже — занятия начинались около девяти, и пока даже в административной части было почти безлюдно. Тем более странной выглядела картина, на которую Иленберг наткнулся уже внутри — из кабинета Шнайдена очень мрачный Корф тащил за локоть почти падающего Персефону. Сценка напомнила полотна древних живописцев, изображавших какие-нибудь обличения блудниц: у Кристиана даже волосы растрепались… высокохудожественно.       — …сказал, напишешь. Прямо сейчас, — Беса было трудно узнать — тихий, резанувший ощутимой угрозой тон, сумрачное выражение лица и откровенно ледяной взгляд никоим образом не вписывались в его привычный имидж.       Макс все-таки кивнул, проходя мимо — банальную вежливость никто не отменял — и удостоился ответного жеста. Похоже, на сей раз Корф навещал куратора не в связи со своими выходками. А у Шнайдена, кажется, аншлаг был еще с вечера…       Ник выглядел немногим лучше самого Иленберга пару часов назад. Ночь, что ли, выдалась со склонностью к метаморфозам, и все стали не похожи сами на себя?..       — Здесь полный анализ произошедшего, — после приветствий Макс сразу перешел к делу, выложив на стол инфокарту; утомлять такого Шнайдена лишними расшаркиваниями не хотелось. — Очевидно, что так называемый «взлом» сымитировали. Вероятнее всего, воспользовались терминалом товарища Ассенти, — напрямую обвинять преподавателя радиационных процессов было бы глупо. — Я приложил текстовую выкладку к основным файлам.       — Макс, — куратор никогда не сокращал имена студентов, но сейчас Иленберг вполне понимал его мотивы. — Я вам… тебе очень признателен. Ты проделал огромную работу, эти материалы обязательно окажутся у директора. Моро это спасет.       — А как насчет… тебя, Ник?       Шнайден невесело усмехнулся:       — Меня — едва ли.       — Почему? — признавать даже частичное поражение оказалось трудно.       — Потому что меня увольняют вовсе не из-за всей этой истории. Насколько я понял, кому-то принципиально важно сменить пятому курсу куратора. И это единственная причина.       — Но они могли оставить тебя в школе. Или, — Иленберг нахмурился, — ты сам отказался?       — Конечно, нет, — махнул протезом Шнайден. — Я бы вас дотащил до выпуска хоть уборщиком. Но, — щека майора дернулась, — не судьба.       Макс помолчал. Сказать было особенно и нечего. А им самим не слишком осознаваемая надежда на глазах преображалась в отчетливую горечь.       — Я хочу попросить тебя быть осторожнее. Это очень неприятная, но еще более — странная ситуация, — Ник справился с собой быстрее, вернулся к ровному тону. — Мне она не нравится не только по очевидным причинам. Мне не нравится, что некто сумел продавить свое решение через сопротивление родительского комитета. А ты знаешь, кто у вас там заседает…       Иленберг кивнул. С такой точки зрения он случившееся не рассматривал, но теперь понял — стоило бы рассмотреть.       — Понятия не имею, кого пришлют мне на замену, но смотри в оба. Вы уже взрослые, и все-таки — мальчишки. А здесь что-то крепко не так. Извини, что я все это высказываю, понимаю, похоже на параноидальный бред…       — Не похоже, — впервые Макс позволил себе перебить куратора. — Ты… Какие-нибудь контакты оставишь?       Шнайден вручил ему визитку, помолчал. Иленберг стиснул зубы, протянул руку:       — Спасибо, Ник.       — Спасибо, Макс, — ладонь у куратора была твердой и неживой. — И давай-ка, выше нос. Не хороним ведь? Покойники обычно по-другому выглядят.       — Примерно так они и выглядят, — улыбки не получилось, но какое-то ее подобие Иленберг изобразить сумел. — Просто ты разговорчивее.       — А хоронить разговорчивых — уголовно наказуемо. Да, кстати. О наказаниях… — Шнайден быстро сделал копию с какой-то еще инфокарты. — Вот, держи. Слушать на досуге не советую, но если пристанут насчет «драки» — будет, что предъявить. Думал обойтись без этого, но сам уже решить проблему не успею, — по его лицу прошла тень, и Макс сообразил, что пора на выход: наблюдать слабость сильного человека было стыдно.       — У меня, похоже, все… Удачи тебе, Ник.       Шнайден привлек Иленберга ближе, потрепал по плечу, широко и искренне улыбнулся:       — Береги себя.       В комнату Макс вернулся в паршивом настроении. А послушав запись с выданной Ником инфокарты, и вовсе ощутил приступ слабо контролируемого бешенства. Пожалуй, надо было слушаться, когда его просили не потворствовать собственному любопытству — в наушниках мелодичный голос Персефоны излагал подробности направленных против Келли комбинаций.       Иленберг понятия не имел, как это удалось зафиксировать, тем не менее, Криса хотелось удавить. Желательно — собственными руками. Впрочем, через десять минут выяснилось, что Макс опоздал — Кристиан буквально полчаса назад написал заявление о желании перевестись в другую школу и спешно уехал.       Надо было будить Мертвого, идти на завтрак, заниматься семинарами, лекциями, тренировками, всеми обычными делами — но Иленберга не оставляла мысль, что ничего не кончилось. Скорее — это было своеобразное затишье после стремительно произошедших событий и перед чем-то другим…       Но рутина в конечном итоге победила паранойю — неделя прошла спокойнее некуда.       Новый куратор оказался безликим чинушей, который ни во что не лез. Шнайден написал с Нидрефа, что устроился в местном университете — а это был хороший вариант. К Максу привязались насчет избиения невинных и отвязались, стоило отдать запись Персефоновых откровений. Школа недавнее потрясение переварила и постепенно снова превратилась в несколько суетный, но в целом — знакомый безопасный мирок.       Келли обживался, устраивая вокруг себя почему-то не раздражавший Макса хаос. Запах чужого шампуня в собственной ванной становился привычным, как и чужие вещи в шкафу, чужая бритва на полке, чужие планшеты на тумбочке. Иленберг выяснил, что на диване вполне комфортно спать; наловчился распутывать свитые Каленом «гнезда» из пледов и покрывал, на которых зависал уборочный робот; вспомнил полузабытый навык курить в вентиляцию…       Как ни забавно, они теперь почти не общались. Перекидывались парой слов с утра и вечером, изредка обсуждали что-то по учебе, молча смотрели какие-то фильмы или проекционные реконструкции. У Мертвого прорезалась внезапная страсть к истории Раскола и последних лет Альянса, он выходил увядшую было пальму — единственное растение в их комнате — и запомнил, сколько ложек кофе Макс предпочитает на чашку.       Во всем этом прослеживалась некая неуловимая противоестественность, но Иленберга пока все устраивало — оказалось, он порядком вымотался, и нуждался всего лишь в определенной стабильности.       Впрочем, недолго музыка играла.       Вечер субботы не задался изначально. Макс неожиданно сам для себя завалил контрольную по ксенопсихологии, а удовольствоваться восемьюдесятью баллами не позволило самолюбие. На тренировке потянул лодыжку, что для человека, занимавшегося таэ-сай с семи лет, было попросту позорно. Потом позвонил отец и устроил форменный скандал по поводу того, что Макс не поздравил мачеху — к слову, уже новую — с днем рождения.       В общем, состояние у Иленберга было так себе. А еще и Мертвый удружил — за каким-то дьяволом заперся на старый кодовый замок, и минут пятнадцать возился с ним изнутри, пытаясь открыть Максу дверь. И после еще отказался объяснять, что он там делал — а комната была в откровенном беспорядке.       — Может быть, соизволишь хотя бы прятать следы своей диверсионной деятельности? — Иленберг честно попытался пошутить.       — У тебя же тренировка еще полтора часа должна быть! — заявил Кален, чем, мягко говоря, ситуацию не улучшил.       — А, то есть я тебе еще и помешал? Может, мне вообще выйти?       Мертвый ничего не ответил, демонстративно продефилировал в кладовку и принялся там чем-то громыхать. Макс вздохнул, открыл гардероб взять домашнюю одежду, и тут на него сверху свалились какие-то серебристые провода. С удивлением Иленберг опознал в них те самые ленты, которые заметил еще при знакомстве с Каленом, но про которые и думать забыл.       Стало любопытно — он подошел к терминалу, забил в поиск параметры. И чуть не присвистнул от изумления. Потому что это были никакие не ленты и не провода, а детали древнего вениктианского парадного облачения. Ну, то есть модели деталей.       — Келли, — позвал Макс через пару минут, упустив из виду, что он вообще-то на Мертвого злился. — Келли, иди-ка сюда.       — А? — Кален высунулся из-за двери. — Что случилось?       — Ты никогда не говорил, что увлекаешься вениктианской культурой… — Иленберг не договорил, потому что смуглое лицо Мертвого вдруг стало серым, и он буквально бегом бросился к шкафу, собрал с пола опрокинувшееся на Макса имущество и принялся запихивать его в сумку.       — Какого черта ты тут обыск устраиваешь? — зло выпалил он; вообще смотрел так, будто Иленберг поймал его на чем-то непристойном.       — Обыск? — Макс недоуменно нахмурился. — Что ты несешь, они сами на меня упали. Прятать надо лучше.       — И что еще на тебя «упало»? — напряженно поинтересовался Келли; до Иленберга сначала дошло, что неадекватная реакция вызвана страхом, а потом — что «модель» никакой моделью не являлась.       — Откуда у тебя этот... реликт?       «Ну что он, музей обокрал, в самом деле?»       — Это… провода от старого планшета, — как-то нелепо соврал Кален. — И это не твое дело! — с суровостью обиженного пятилетки отрезал он, а Иленберга накрыла волна внезапного раздражения.       — Не мое? — он сощурился. — Не мое, да?       — Не твое, — подтвердил Мертвый с вызовом. — Тебя это все не касается!       — Оригинальная мысль. То есть ты живешь в моей комнате, прячешь в ней какие-то непонятные штуки, запираешься, придумываешь чушь — и это все меня не касается?       — Истерику прекрати, — процедил Кален насмешливо. — Если тебя так это все нервирует, я могу съехать!       — Куда, интересно? — Макс подошел к нему ближе, посмотрел сверху вниз. — Или все, проблемы за тебя решили, и можно вернуться в привычный антураж?       — Да пошел ты! Что ты вообще знаешь о моих проблемах? — если кому-то здесь и требовалось «прекратить истерику», то это Мертвому — он, конечно, не орал, а язвил, но принципиальной разницы Иленберг сейчас не видел.       — Ничего, — холодно отозвался Макс. — Я ничего не знаю о твоих проблемах. И о тебе самом — тоже. Мне, конечно, хотелось бы верить, что ты — по крайней мере, иногда — говорил правду, но теперь приходится усомниться.       — Отвали от меня, — бросил Кален. — С чего ты вообще взял, что я вру?!       — С того, что ты врешь, — злость ушла, и стало вдруг очень обидно.       — А почему я должен с тобой откровенничать? — вот эта фраза точно была лишней.       — Потому что я заслуживаю хотя бы минимальной честности, — Иленберг пожал плечами. — Я же не прошу тебя рассказывать мне что-то, чего ты не хочешь рассказывать. Но в лицо ты мог бы и не врать.