Via Virilis

      — Я не… — Келли бросил взгляд ему за спину, разглядел проекции над монитором и отступил к стене, случайно задев локтем выключатель; стало почти темно. — Я не хотел тебя обманывать, — наконец выговорил он. — Я…       — Ты — что? — в чужом голосе послышалось непонятное, тоскливое выражение, и Макс не отвернулся, как планировал.       — Я не «не хочу» тебе что-то рассказывать, — Кален опустил глаза. — Я просто не могу.       — Почему? — Иленберг подался вперед.       Мертвый вскинул руку, словно пытался его остановить.       — Не дави на меня, — фраза прозвучала тускло и безжизненно. — Дело не в тебе, — он мучительно нахмурился, подбирая слова. — То есть, в тебе, но это из-за… Потому что…       — Из-за чего? — потребовал ответа Макс и сделал еще шаг.       Чужая ладонь уперлась ему в грудь, большой палец пришелся на вырез не до конца застегнутой рубашки. Кален застыл, удержал руку — прошло два вдоха. Провел от яремной впадины вдоль ключицы, сминая воротник: бездумно, слепо, будто не понимая, что делает. И резко отдернулся, как если бы обжег пальцы.       Ничего не сказал, только губы сжал и одновременно уставился на Макса с растерянностью — выражение лица вышло крайне противоречивым. Иленберг взял его за неподвижную, безвольную теперь руку, посмотрел задумчиво.       — В чем дело?       Мертвый молчал. Еще два вдоха. А потом вдруг поднял голову, качнулся вперед и неловко, несильно прикусил Макса за нижнюю губу. Что произошло дальше, Иленберг не отследил — секундная вспышка амнезии, и он уже нависал над Келли, уронив его на кровать и прижимая за плечи к матрасу.       — Что ты делаешь? — спросил раздельно и как мог четко.       Вместо ответа Кален извернулся, вытянул шею и поцеловал его — торопливо, смазано, коротко: не то упрашивая молчать, не то просто не удержавшись… Макс так и не понял. По спине пронеслась колючая щекотная волна мурашек, он вскинул голову, судорожно глотнул воздуха — и решительно приник к губам Келли. Натолкнулся на сжатые зубы, но не остановился, буквально вынудил приоткрыть рот и, разумеется, немедленно этой секундной слабостью воспользовался. Кален невнятно простонал, но сопротивляться не стал, а через долгое, раскатанное по времени мгновение все-таки ответил. Губы у него были обветренные и мягкие, а целоваться он не то чтобы умел; но Макса это уже не волновало.       Будто несознательный утопающий, Келли обхватил Иленберга за талию, потянул к себе — пришлось прерваться, отпустить, упереться в матрас локтем, чтобы не рухнуть всем весом. Мертвый глянул и удивленно, и разочарованно, и жадно — глаза потемнели в черноту; даже в темноте, даже на смуглой коже был заметен лихорадочный румянец.       — Что ты делаешь? — выдохнул он в лицо Иленбергу его же вопрос; точно таким тоном в аналогичных ситуациях обычно просили «пожалуйста, еще».       Макс молча отстранился и рванул футболку Калена вверх, обнажая худой, мгновенно напрягшийся торс. Мертвый дышал глубоко и часто, а когда Иленберг неторопливо, без спешки вывел ладонью широкую линию от беспокойно вздымающейся груди к впалому животу, всхлипнул — коротко, болезненно — и двинул бедрами.       Вдруг мелькнула и вспыхнула нечаянным озарением мысль, что Макс всегда его хотел. Вот такого — распластанного по постели, почти замершего то ли в тревоге, то ли в ожидании, послушного, растерянного…       Иленберг сглотнул, с ощутимым усилием заставил себя выровнять дыхание. Опираясь на руку, случайно придавил разметавшиеся черные волосы и заставил Калена изогнуться в не самой удобной позе. Наклонил голову к плечу: рассматривая, запоминая.       — Макс… — протянул Келли — возмущенно? Умоляюще?       Отвечать Иленберг не планировал. Развел коленом покорно разошедшиеся бедра, губами едва коснулся соска — сразу услышал резкий, почти озвученный вдох и не сдержался: слегка прикусил. Одновременно накрыл рукой пах Калена — через тонкую ткань пижамных штанов со всей отчетливостью проступало непритворное чужое желание.       — Макс! — теперь возмущения стало больше.       Имя свое Макс пока помнил. Правда, он не поручился бы за то, что сохранит подобную ясность рассудка и дальше — а стоило бы. Наклонился, впечатывая поцелуи куда придется: по груди, ребрам, животу… Ниже оказалось неудобно, ковер поехал под ногами, и Иленберг выпрямился, чтобы удержать равновесие.       Келли отгородился футболкой, ткнулся носом в оказавшуюся рядом подушку, затих. Макс не позволил ему отвлечься — огладил от подмышек до талии, запоминая пальцами тепло кожи и рельеф мышц. Потянул завязки на штанах — не смог отказать себе в удовольствии сделать это нарочито медленно, чтобы посмотреть, как Кален, растеряв всю свою неподвижность, будет выгибаться и шипеть, пытаясь вывернуться из пижамы самостоятельно.       Естественно, из этого ничего не вышло. Иленберг усмехнулся, стащил с него одежду и белье, аккуратно отложил на прикроватную банкетку. Вообще хотелось отшвырнуть не глядя, но он сдержался — казалось, любое резкое движение может обрушить и так истончившийся самоконтроль в одну секунду.       — Да сделай ты уже что-нибудь! — яростно зашептал Келли, борясь с запутавшейся футболкой, которая ему, надо полагать, надоела.       — В следующий раз будешь раздеваться самостоятельно, — на полтона ниже, чем обычно, но все же ровно произнес Иленберг. — И при свете.       Мертвый вздрогнул, запрокинул голову и ахнул неразборчиво. Макс не вслушивался — опустился на колени, поддел плечом его ногу, поцеловал родинку на внутренней стороне бедра. Чужие слова сейчас мешали; да и не надо было никаких пояснений — тело говорило за Калена более чем внятно, практически кричало каждым инстинктивным движением, каждым вдохом и выдохом.       Когда Макс обхватил подрагивающий член губами, Келли вскрикнул, дернулся, и пришлось с силой удержать его за бедра. На вкус он был терпкий, под языком и пальцами — горячий, а через знакомый запах собственного геля для душа пробивались тяжелые ноты чужого возбуждения.       — Макс, черт тебя дери!.. Макс! — Кален спихнул на пол подушку, сбил одеяло и застонал в голос; видимо, темп Иленберг выбрал верно.       Колено на его плече будто свело судорогой, а потом заколотило мелкой дрожью. Мертвый замолчал — даже, скорее, закусил губу или ладонь — и подавался навстречу, наконец прекратив свои нелепые попытки вывернуться. Казалось бы, такой простой, даже в некотором роде однообразный процесс — туда-сюда, расслабляя горло и сжимая губы, но в висках у Макса шумело, все тело пробивало ответным ознобом, а внизу живота тянуло — жарко, нетерпеливо, почти до боли.       Держать себя в руках становилось… сложно. Но поддаваться порыву Иленберг не собирался — на его счастье, Келли кончил раньше, чем иссякло давшее почти фатальную трещину самообладание. Макс отстранился, поднялся, вытер губы, посмотрел на разметавшегося Калена.       — Продолжаем разговор? — осведомился он, усаживаясь рядом с ним на кровать.       — Ты… Ты… — Мертвый явно не мог подобрать подходящее ругательство; ну и дыхания не хватало.       Он шумно вздохнул, кое-как оттолкнулся ногой от бортика и забрался поближе к изголовью.       — Я тебя слушаю. Внимательно, — не совсем отчетливо процедил Иленберг — пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы хоть немного успокоиться.       Келли глянул недоуменно, тревожно. Неуверенно нахмурился, так же неуверенно улыбнулся, как-то беспомощно всмотрелся в лицо Макса — и все это за пару мгновений. В итоге закрыл глаза и упал головой куда-то в подушки.       — Так нечестно, — в хриплом голосе обида перекрыла и негодование, и удивление.       — Почему? — говорить было трудно, но короткие фразы еще удавались более-менее невозмутимо.       — Потому что… — Мертвый осекся, закашлялся. — Воды можно?       — На тумбочке, — напряженно напомнил Макс.       Кален приподнялся, но вместо того, чтобы взять стакан, вдруг извернулся и вытянулся на коленях Иленберга. Макс мысленно выругался. Определенно, обнаженное, льнущее к нему тело не способствовало сохранению хладнокровия.       — Ты хотел меня отвлечь, — объяснять все-таки пришлось, хотя бесстрастным Иленберга теперь мог счесть разве что глухой. — Мы… отвлеклись. А теперь я хочу получить ответ на свой вопрос.       — Давай определимся, — Келли вцепился в плечи Макса, подтянулся, бесстыдно оседлал его бедра. — Прямо сейчас ты хочешь меня разговорить, или хочешь меня выбесить, или просто хочешь меня? Ты декларируешь первое, добиваешься второго, а судя по ощущениям, — он издевательски поерзал, — речь идет о третьем.       Иленберг сжал зубы, просто чтобы не материться вслух.       — Макс, — Кален опустил голову ему на плечо, тепло выдохнул в ткань сорочки. — Сними ты это к чертовой матери. И брюки тоже сними. И вообще, разденься и трахни меня. Пожалуйста. А потом будем дискути… — договорить ему не удалось, потому что этот мягкий, благопристойный тон и никак не вязавшееся с ним внезапное «трахни» Макса доконали окончательно.       Он опрокинул Келли на кровать, вывернулся из рубашки, кажется, потеряв при этом пару пуговиц; накрыл собой худое тело, почти зло поцеловал, а скорее — укусил в как нарочно подставленную шею. Почувствовал, что чужие ногти с силой вычерчивают по бокам линии к бедрам, резко втянул носом воздух, приподнялся. Мертвый тихо смеялся, но зрачки у него расширились, а губы подрагивали.       — Брюки, — сипло напомнил он и взялся за пряжку ремня, неловко борясь с застежкой. — У тебя хоть смазка есть?       Макс покачал головой — проскочили какие-то нелепые мысли про массажное масло и крем, а потом он сообразил, что у него даже презервативы, если вообще найдутся, то где-то в комоде — и никто за ними, конечно же, не пойдет.       — Черт с ней, — выдохнул Кален. — Давай так…       Макс отцепил его руки от злополучных брюк, выпутался из них сам, стянул носки и белье — на это ушла, кажется, вечность. Огромная, невыносимо долгая вечность между прикосновением и прикосновением.       — Сам напросился, — предупредил он, осознавая, что ни на какие долгие прелюдии его уже не хватит; впрочем, кажется, никто и не нуждался.       Поднес пальцы к губам Келли — тот послушно втянул их в рот и принялся вылизывать, поглядывая на Макса из-под длинных ресниц. Понимал, зараза, как выглядит — а выглядел совершенно неприлично даже по меркам не страдавшего лишней стыдливостью Иленберга.       Дальше не получилось ни осторожно, ни плавно. Кален насаживался на растягивавшие его пальцы, стонал, ругался, упрашивал — так, что у Макса сбивалось дыхание. До царапин впивался в его руки и плечо, всхлипывал, кусал губы…       Смотреть на этого бессовестного провокатора, прикасаться к нему и в то же время останавливать себя стало абсолютной утопией. Келли обманчиво поддавался — но бросал вызов каждым изгибом тела, каждым жестом, каждым взглядом. Куда делась вся его скованность, все эти краснеющие щеки и скромные попытки прикрыться?       Это злило — заводило и злило до безумия, до какого-то отрешенного исступления, до жгучей необходимости взять свое и доказать Калену, что он — тоже его. Ощущений не хватало катастрофически; Макс в два рывка перевернул охнувшего от неожиданности Келли на живот.       Заставил упереться лбом в одеяло, привстать на колени. Прижался к влажной спине, жестко обхватил за плечи и бедра, чтобы не позволить хоть немного отстраниться. Прикусил за загривок и вошел резко, сразу полностью — не замечая, не соображая даже, что и самому больно. Мертвый сдавленно взвыл куда-то в подушки, рванулся, но Иленберг держал крепко.       Было тесно, горячо, почти невозможно двигаться, и в то же время, только двигаться и получалось — все остальное выцвело до полной незначительности. Что надо еще и дышать, Макс вспомнил лишь через несколько мгновений.       Он запустил ладонь между ног Келли, поймал тот же ритм и хрипло выговорил, наклоняясь к самому уху:       — Хочешь кричать… — толкнулся глубже, довел скользкие пальцы почти до головки, двинулся обратно, — …кричи.       И Кален кричал — каждый раз, с каждым выдохом. Сначала почти испуганно, потом чуть ли не требовательно и, наконец, сдаваясь, — с откровенным, затягивающим в бездну неосознанных инстинктов наслаждением. Наверное, они бы перебудили весь дом, если бы не звукоизоляция, но Макс об этом не думал. Он уже вообще ни о чем не думал. Мысли закончились, оставив его наедине с хищной, алчной пустотой в голове и податливым, гибким телом Келли под его собственным.       Сколько прошло времени, что сейчас вообще — ночь, утро, день, лето, осень, какой год — Макс не знал и не хотел знать. Понял только, что Кален напрягся, весь сжался, странно-тихо выстонал его имя и словно вдруг расплавился, почти падая на кровать… Позвоночник прошило раскаленной судорогой — сверху вниз, и оргазм обрушился освобождающей неизбежной легкостью.       Макс завалился ближе к стене, сгреб Келли, подтащил к себе. Время стало медленным и тягучим, будто густой мед, а все, что сейчас чувствовалось — это свое и чужое дыхание. Еще, может, очень громкий стук сердца и совпадающая с ним пульсация крови везде.       Теоретически, стоило добраться до душа, но… было очевидно, что никто по-прежнему никуда не пойдет. Разве что пришлось все-таки сосредоточиться и перегнуться через уютно обвившегося вокруг него Калена, чтобы добраться до тумбочки. Иленберг сделал пару глотков воды, отдал стакан Келли, сам нащупал портсигар, однако понял, что не хочется даже курить. Хотелось только лечь и расслабиться.       Он дождался, пока Кален снова обнял его: смуглые руки на бледной груди заставили Макса задуматься. Но вовсе не о том, зачем он сделал то, что сделал, и что собирается делать потом — например, утром. Какое там — мысль заключалась сугубо в признании внезапной красоты за открывшимся визуальным контрастом.       Иленберг лениво подцепил одеяло, накрыл их краем — мягкая ткань приятно скользнула по коже; было тепло, словно тело равномерно грелось изнутри. Тепло, спокойно и… правильно. Да, именно «правильно» — хорошее, удачное определение.       — Макс… — позвал Мертвый через несколько минут сонной, умиротворяющей тишины.       Иленберг узнал знакомую лукавую интонацию и сразу подобрался.       «Начинается…»       — Ну, чего я еще о себе не знаю? — насмешливо хмыкнул он. — Я вовсе не такой хороший любовник, каким себя считаю? У меня маленький член? Я чудовищно самоуверен?       — Ты замечательный, — тихо выдохнул Келли куда-то ему в ключицу.       Это было… неожиданно. Макс поймал себя на том, что блаженно улыбается потолку, и решил, что настала пора вернуть выдержку на место. Моргнул, сориентировался, собственнически опустил ладонь на плечо Калена. Получилось резковато, но тот даже не вздрогнул, только прижался еще ближе, хотя еще секунду назад казалось — это физически невозможно.       — Спи, — прошептал Иленберг в гладкие тяжелые волосы. — Завтра все обсудим.       — Хорошо, — судя по голосу, Келли ощутимо полегчало, когда выяснилось, что сейчас говорить ни о чем не придется.       Макс поцеловал его в макушку и закрыл глаза; не сразу, но все-таки заснул, вслушиваясь в мерное дыхание Калена и почему-то чувствуя себя просто-таки беспримерно счастливым человеком. Тупым, неосознанным, безответственным — неважно: все равно счастливым.       Утро ознаменовалось новым открытием: выяснилось, что спать в обнимку — удобно, хотя всегда казалось наоборот. Макс не стал будить Келли, аккуратно вывернулся, подсунул вместо себя подушку, в которую тот что-то невнятно просопел, и ушел в душ, по дороге закинув вещи в чистку. Все, кроме рубашки — она пострадала сильнее, чем мнилось вчера — не то что пуговицы оторвались, а вся полочка пошла по шву.       Иленберг успел привести себя в порядок, сходить за кофе, покурить, проветрить, заказать завтрак «в номер», получить его, приступить к своему расписанию для следующей недели — когда с кровати, наконец, донеслось какое-то ворчание, едва слышное в центре комнаты. Келли высунулся из-под одеяла, недовольно зажмурился — день был солнечный, а шторы Макс поднял.       — Проснулся? — отвлекся от планшета Иленберг. — Доброе утро.       — Ты ужасен, — констатировал Мертвый. — Ты даже выглядишь не вполне по-человечески. Сущий монстр.       — Тебя ждут душ и завтрак, — сообщил ему Макс, снова утыкаясь в расписание. — И я бы на твоем месте причесался.       — Хтоническое чудовище, — Кален попытался замотаться в одеяло, но оно было слишком толстым и не заворачивалось, как надо. — Дай мне рубашку, пожалуйста.       — Я не смотрю, — Иленберг в самом деле хотел разобраться с рутиной, чтобы потом о ней не вспоминать.       — А стоило бы! — рассерженно зашипел Келли. — Я к зеркалу подходить боюсь, весь в каких-то синяках и засосах.       — С точки зрения медицины, это одно и то же, — заметил Макс, передвигая логику на пятницу, вместо механики сплошных сред; подумал, на тот же день назначил практику по стрельбе…       — Ты издеваешься?!       — Если только совсем чуть-чуть, — Иленберг все-таки развернулся, отложил планшет, с улыбкой оглядел Калена — выглядел тот неплохо, но зачем-то снова полез куда-то в подушки.       — Рубашку, — пробубнил он оттуда. — Или хотя бы халат.       Макс встал из-за стола, подошел к нему, выпутал из одеяла, взял за подбородок, придирчиво осмотрел шею. Нда. Укусил. Сильно, оказывается…       — Пусти, — Келли недовольно дернул головой, зло сверкнул глазами и отвернулся. — Что, доволен?       — Кален, — наклонился к нему Иленберг. — Кален, что с тобой?       — Ничего, — буркнул Мертвый таким тоном, который легко превратил отрицание в обвинение.       — Келли, мы не будем в это играть, — Макс ответил спокойно. — Если что-нибудь не так, скажи мне. Что — больно? Плохо? В чем дело? — и сразу понял, что ошибся, потому что Мертвый вывернулся, яростно отшвырнул одеяло и сбежал в ванную.       Потому что, в свою очередь, слова Иленберга в точности повторили его же вчерашний вопрос, с которого все началось. А Макс так хотел отложить выяснения хотя бы до после завтрака. Не вышло. С другой стороны, теперь ничего не мешало перестелить белье и вернуться к своим делам…       Мертвый вышел из душа минут через десять — с влажными волосами, в темных джинсах и серой футболке. Догулял до обеденного стола, тоскливо посмотрел на еду, похитил стул и сел рядом с Максом — боком, очень аккуратно.       — Извини, — наконец, заговорил он. — Я веду себя, как истеричка. Это потому что боюсь.       — Чего боишься? — Макс расслышал, что голос у Келли дрожит — но скорее от напряжения, нежели по другим причинам.       — Всего, — не слишком содержательно пояснил Мертвый. — Тебя. Себя. Этого разговора. — Он обвел рукой комнату и повторил: — Всего.       Иленберг вздохнул:       — Я не смогу тебе помочь, если не буду знать, что происходит.       — Ты и так не сможешь мне помочь, — очень буднично и уверенно сказал Кален.       Макс посмотрел на него с сомнением, нахмурился. Ему это не нравилось. Очень не нравилось. Нет, не неведомые обстоятельства, так тревожащие Келли — а его недоверие. В глобальном смысле. Но некоторые вещи не лечатся словами — только действиями.       — Не думай, будто мне хочется выставлять тебя беспомощным, — Мертвый опустил голову, сцепил руки на коленях. — Я знаю, ты привык, что все проблемы решаемы, и привык сам их решать. Но не эту. Ты просто не понимаешь… — он умолк.       — Чего не понимаю? — Макс потянулся взять его за руку, но Келли отодвинулся вместе со стулом; деревянные ножки противно проскрежетали по паркету.       — Не понимаешь ситуации. Не понимаешь, что для этих людей ты — мальчишка, а имя твоего отца ничего не значит.       — Имя моего отца и для меня ничего не значит, — признал Иленберг, совершенно четко осознавая, что так оно и есть. — Кто эти загадочные «люди»?       Кален сгорбился, подтянул к себе коленку, но охнул и вернулся к исходной позе, заставив Макса задуматься, какие обезболивающие полегче в данном случае лучше предложить. Впрочем, спорить на тему таблеток, да и вообще перебивать — сейчас не хотелось. «Позже».       — Я не знаю. Действительно не знаю! — Келли вскинул голову, поймал взгляд Макса. Замялся и выпалил: — Но это все правда. Про лабораторию.       — Что ты имеешь в виду? — версий про чертову лабораторию напридумывали столько, что Иленберг в них даже не особенно разбирался — было противно.       — Я не могу, — выдохнул Мертвый, вцепился в край столешницы. — Я… Я никому не рассказывал. Никогда.       Макс решительно поднялся, потащил Келли со стула, заставил встать. Удержал за плечи, заглянул в лицо и спросил:       — Как ты думаешь, почему мы с тобой переспали?       Кален моргнул, озадаченно куснул губу и поморщился — вчера переусердствовал с этим жестом; видимо, теперь повторять его было больно.       — Понятия не имею. Может, я хорошенький, а может, тебе просто стало скучно, — он устало повел плечами, как будто хотел сбросить с них чужие руки.       — Во-первых, ты — красивый, — отрезал Иленберг и вздохнул. «Ну хорошо, раз уж сегодня день откровений…» — А во-вторых, я люблю тебя. И…       — Ты — что? — Кален воззрился на него с ужасом, а потом фальшиво, жалобно, нервно рассмеялся. — Ну бред же, Макс. Что ты несешь? Какое «люблю»? — И неожиданно попытался аргументировать: — За пару месяцев? После одной ночи? Слушай, я… Ты мне ничем не обязан, а…       — Тихо, — пришлось прижать пальцы к его губам, чтобы успокоить. — Не перебивай меня.       Келли, как ни странно, послушно замолчал.       — Если ты ждешь, что я начну рассказывать, как увидел твой нежный облик и застыл, будто пораженный громом, или, скажем, только что принял свои подлинные чувства и не могу их больше скрывать, — то мне придется тебя разочаровать. Ничего такого я говорить не собираюсь, — невозмутимо объяснил Макс. — Это не признание, как тебе, видимо, показалось, а логический вывод из объективных фактов. Ни один другой человек не вызывал во мне столько эмоций. Ни на кого другого я в жизни не тратил столько сил и времени. Никого другого я не стал бы защищать в аналогичной ситуации. Ни за кого другого я бы так не беспокоился. И спать с кем-то другим здесь я бы тоже не стал.       Ты же постоянно оказываешься исключением из любых правил и заставляешь меня испытывать множество переживаний, которые в данный момент нет смысла формулировать вербально. Но могу тебя заверить, я абсолютно убежден в правильности выбранного глагола для обозначения всего вышеперечисленного.       И мне глубоко наплевать на то, что ты можешь оказаться каким-нибудь плодом генной инженерии, чужих технологий или бог знает чего еще. Мне безразлично, ешь ли ты на завтрак младенцев, перестрелял ли толпу народа, завербован ли имперской разведкой… Это все не имеет ни малейшего значения в данном контексте.       Мертвый смотрел на Иленберга завороженно, распахнув темные глаза, — но испуга в его взгляде больше не было. Шок, пожалуй, был.       — Ты идеально, образцово, восхитительно ненормален, — высказался он после паузы, сообразив, что Макс молчит и ждет реакции. — Ты настолько невменяем, что как будто генеришь вокруг себя отдельную искаженную реальность. И… в ней даже не страшно, потому что она полностью безумна. Какой смысл бояться того, что не можешь даже осознать?       — Отлично. Значит, половину наших проблем мы уже решили, — безмятежно кивнул Иленберг. — Теперь дальше. Очевидно, что я все равно выясню то, что меня интересует, — но будет гораздо проще и быстрее, если ты расскажешь сам. Потому что я вовсе не собираюсь сидеть, ждать и ничего не делать. Развернуть — или понятно?       — Понятно, — Келли коротко рассмеялся. — Почему у меня такое чувство, как будто меня одновременно изнасиловали и обвенчали?       — Я прогуливал прошлогодний курс телепатии, — хмыкнул Макс, все-таки отпуская его плечи. — Так что?       — Давай сядем. Голова кружится, — Мертвый качнулся в сторону, как если бы и впрямь потерял равновесие; ухватился за локоть Иленберга.       Стулья были отвергнуты, и в итоге Макс усадил Келли на диван у окна, устроился рядом, по здравому размышлению отказавшись от идеи отвлекаться на аптечку.       — Ты прав. Будет лучше, если я расскажу, — Кален красноречиво вздохнул. — Иначе ты — со всей своей отвратительной самонадеянностью — и правда ринешься искать ответы самостоятельно. Тем самым разворошишь это осиное гнездо и… Ладно. Хорошо. Обними меня?       Макс улыбнулся — ситуация оставалась довольно… гнетущей, но сейчас, во всяком случае, наметился некий вектор к выходу из нее. Мертвый привалился боком, положил голову Иленбергу на плечо и принялся рассказывать — сбивчиво и тихо.       — Я не помню своих родителей. Вообще ничего до 14 лет не помню. Все начинается с корабля — я летел на нем куда-то… с кем-то взрослым… Не помню. Не важно. Помню только разноцветную полосатую обивку кресел в тесном салоне — у нас были дешевые места. И еще химический запах пластика, смешанный с хвойным ароматизатором. Дальше — ничего. И потом сразу: какая-то авария, или нападение, или что-то такое.       Помню, как меня заталкивают в рекомпрессионный скафандр, он слишком большой, и я не вижу, что происходит снаружи. Кажется, меня пристегнули к креслу, и был жуткий грохот — потом тишина и невесомость. Не знаю, испугался я или нет, но воздуха осталось на семь часов и двенадцать минут — мигал таймер. Эти цифры помню совершенно отчетливо, как будто вижу наяву.       Мне почему-то казалось, что где-то на корабле должны еще оставаться люди, которые точно отправят сигнал о помощи… — Кален сбился, замолчал, и Макс гладил его по голове минут пять, пока он собрался с силами продолжить. — Время шло, а ничего не менялось. Что-то вокруг было страшное, хотя ничего, кроме тел погибших, я не видел… — он не к месту усмехнулся. — Свой ужас помню даже слишком хорошо, а что его вызвало — не понимаю. Не знаю, почему я так испугался.       Еще там, прямо напротив меня, в дальнем конце салона, был пролом в открытый космос — черная дыра с зеленым разводом посередине. Как будто корпус корабля просто треснул. Когда воздуха осталось часа на полтора, послышался звук. Шипение, треск, завывание, будто от ветра. Такой… нечеловеческий, бессмысленный. Я уже понял, что никто не прилетит никого спасать, но вслушивался какое-то время. Потом перестал — от этого становилось только хуже.       А потом там, в разломе напротив, возникли как будто россыпи цветных светящихся капель. Такая огромная, сплетенная из них воронка, что ли. Или розетка, как в соборе… Трудно объяснить, но было очень красиво, — в голосе Келли прорезалась откровенная мечтательность. — Жаль, я не могу тебе показать. Ты бы понял.       Иленберг был мало увлечен красотами неизученных космических явлений, но конкретно данное зрелище представлял прекрасно. В мемуарах пресловутого Рекальде были отсылки к снимкам его безымянного приятеля — при чтении казалось, адмирал не писал имя из соображений конспирации. Макс с огромным трудом, но раскопал две голограммы в архиве какого-то музейчика планеты на окраине человеческого космоса. Не оригиналы, конечно — копии с изображений, хранившихся на местной орбитальной станции еще во времена Альянса; подпись уверяла, будто это световая инсталляция. Рекальде называл ее «окном аппроксимации» и упоминал в связи со своей экспедицией в зону вениктов.       Так что в целом, Иленберг уже примерно понял, что будет дальше, но перебивать Мертвого, конечно, не стал. Однако продолжение оказалось неожиданным:       — Потом появилась девочка. Лет двенадцати или тринадцати, темноволосая, красивая. Знаешь, бывают такие серьезные, почти взрослые детские лица… Она сразу оказалась рядом с моим креслом, стояла безо всякого скафандра, даже без кислородной маски — на ней был только странный синий мундир. По размеру, представляешь! Я здесь уже выяснил, что такие носили члены экипажа Стикса. Только на петлице у нее оказался вышит вензель Ахерона… Не знаю, почему.       А вот Макс знал.       — Потому что все пять линкоров, которые построили для правящего дома Альянса, изначально имели одинаковые эмблемы. Только у экипажа Леты вышивки были золотые, а на Флегетоне носили герцогский крест. Когда через пару месяцев начался Раскол и Мартин да’Шшаэ основал Союз, Стикс остался его флагманом — как и Ахерон у будущего императора. Форму менять не стали, она даже сейчас на Стиксе такая же, как триста лет назад. А эмблемы, конечно, переделали, но не в тот же ведь день.       Вообще, наличие какой-то девочки в мундире казалось сомнительным. Помимо прочих очевидных возражений — кто и зачем стал бы шить форму на ребенка, да еще и с таким строгим соблюдением малоизвестных реалий? Но придумать это Кален точно не мог — он в истории той эпохи пока откровенно плавал даже на базовом уровне.       — Ты был на президентском корабле? — странно, но Келли всерьез удивляли подобные мелочи — и это после того, что он рассказывал!       — Был. Не отвлекайся.       Мертвый кивнул — без особого энтузиазма, но все-таки согласился.       — В общем, она говорила про какие-то расчеты, извинялась, как будто была в чем-то виновата. Я считал, что у меня галлюцинации, и особенно не вслушивался… Воздуха оставалось минут на сорок. И тут в скафандре ожил коммуникатор. Я подумал, что спасатели нас все-таки нашли, и хотел ответить, но девочка вдруг схватила меня за руку, сказала, надо молчать, — Келли усмехнулся. — И надо было молчать. Только я не послушался. Там сок где-то был, можешь принести?       Иленберг сходил до стола и обратно, притащил весь поднос, все же достал обезболивающее и заодно налил себе кофе. Кален покосился на таблетки презрительно, неожиданно цапнул рогалик, с непонятным злым остервенением макнул его в джем и принялся жевать.       — Шейшас… Подофди.       Макс на дух не переносил, когда кто-нибудь разговаривал с набитым ртом или, например, сразу нарезал стейк на маленькие кусочки, но сейчас почему-то даже отголоска раздражения не мелькнуло.       — Ешь спокойно, никто никуда не торопится. — Он вытащил портсигар и повернулся: — Не против?       Мертвый покачал головой, сосредоточенно взялся за стакан с соком.       — Знаешь, — внезапно выговорил он, — вот я рассказываю, и как будто — не про себя. Будто с нынешним мной такого просто не могло случиться… И даже понимание, что это все ненадолго — не помогает.       Иленберг отметил странное «ненадолго», но ничего не спросил. Рано.       — Ну, а потом меня нашли. Девочку они, похоже, не видели в упор. Кажется, она дала мне свою сумку… Но у нее вроде бы не было ничего с собой. Не помню, откуда взялись вещи, но они были точно не мои, хотя болтались в прицепленном к скафандру ранце.       — Вениктианские вещи? — уточнил Макс.       Кален кивнул.       — Ну и… это оказались никакие не спасатели. Дальше все скучно — вывезли на какую-то станцию, накачали снотворным, и потом была только лаборатория, — он поежился, прижался к Иленбергу, не обращая внимания на сигаретный дым. — Они утверждали, будто я знаю какие-то формулы, сначала уговаривали сказать, потом требовали. Потом поняли, что я почти ничего не помню. И принялись… В общем, был там один, его называли Третьим…       — Что они с тобой делали? — Макс сам поразился, сколько обжигающе-холодной ярости прозвучало в этом вопросе.       — Третий считал, что такая память должна восстанавливаться быстрее в… стрессовых условиях. И проще сказать, чего со мной не делали. Они… — Кален зажмурился и оборвал сам себя.       Иленберг заставил себя дышать ровно, бережно обнял Келли за плечо, коснулся губами его виска.       — Не надо. Я понял.       — Самое страшное было, когда выяснилось, что я в самом деле знаю эти проклятые формулы, — выдохнул Мертвый тихо. — Они мне снились, и иногда я мог записать какую-то часть. Но я ничего в них не понимал, до сих пор не понимаю! — его голос рванулся почти до крика.       — Все. Я же сказал, я понял. Что дальше?       Келли сглотнул, с каким-то удивлением посмотрел на свои пальцы, вцепившиеся в воротник Иленберга.       — Извини. Дальше… Дальше я сбежал, если вкратце. Младенцев на завтрак есть не пришлось, а вот про толпу убиенных ты почти угадал, — скучным тоном сообщил он. — Я их взорвал. Вместе со всем зданием.       Неизвестно, какой реакции Мертвый ждал, но Макс понял, что его ничего не удивляет, не возмущает и не тревожит. Ну взорвал — и что? Вполне естественный поступок.       — И ничего не скажешь? — заглянул ему в лицо Келли.       — Могу разве только порадоваться, что ты догадался захватить с собой свое имущество, — Иленберг пожал плечом.       — Оно не совсем мое. Совсем не мое. Наверное.       — И как ты оказался здесь? — с вениктианским барахлом, конечно, стоило разобраться, но позже и отдельно.       — Они меня вычислили. Я стер все данные, но, видимо, у них что-то осталось. Не знаю, почему меня не отправили дальше… на опыты. Я думал, все кончено, а меня зачем-то сунули сюда. Даже вещи все оставили… Похоже, они не знали никаких точных примет. И вообще, было ощущение, словно что-то изменилось. Они стали вежливее, что ли. Заливали, будто я выиграл какой-то приз, как в лотерее. Мне показалось, они были не совсем уверены, что я — это я.       У Макса зазвонил коммуникатор, и Кален вздрогнул.       — Ответишь?       — Не сейчас.       — А что — сейчас?       — Ничего, — Иленберг покачал головой. — Мне нужно подумать. А тебе, кстати — оформить работу по философии. И — ты уверен? Насчет таблеток?       — Ее еще написать надо, — забота об успеваемости казалась на общем фоне дикой. Но медицину Келли упрямо проигнорировал, вздохнул с непритворной печалью: — Прочитать я все нужное прочел, а вот изложения сочинять ненавижу.       — Я набросал тебе основные разделы еще вчера, — уведомил его Макс. — Так что только оформить и подлить немного воды.       — Когда ты все успеваешь? — Кален посмотрел с суеверным восторгом, но тут же исправился. — Ты же должен практиковаться в мизантропии, а то все навыки растеряешь!       — Онтологический материализм задает нужный настрой. Глобальные принципы бытия измельчают жалкую человеческую душонку, — патетично откликнулся Иленберг с видом человека, знающего толк в измельчении жалких душонок. И рассмеялся.       Мертвый эхом улыбнулся, а потом внезапно выдал:       — Не делай так больше, ладно?       Собственная обескураженность Макса порядком развеселила, но проявиться внешне, видимо, успела еще раньше. Во всяком случае, тон Келли сразу обогатился искренним раскаянием:       — Не думай, я тебе очень признателен… Просто мне не хочется, чтобы ты вообще все за меня делал. Обезболивающее, кстати, я тоже сам выпить могу. И уже выпил, просто действует не моментально.       Что ж, такие доводы вполне имели право на существование. Иленберг понимающе кивнул:       — Договорились. А теперь доедай, бери куртку, и идем гулять, там отличная погода. Гулять можешь? Мне не придется тебя нести?       Кален шутливо ткнул его локтем в бок.       — Отлично. Вернемся, и примешься за философию, раз уж я оказался таким недальновидным. Обещаю — больше никакой заботы. Только тирания.       Мертвый сдавленно хихикнул, но уже через мгновение глянул беспокойно, опять куснул губу — как и следовало ожидать, тут же непроизвольно скривился:       — Макс. А ты…       — Я — всегда я. И перестань себя грызть, перед тобой целый завтрак. А то скоро у тебя появится новый синяк, и обвинить в этом меня уже не удастся.       Кален странно моргнул, торопливо опустил глаза — и вдруг прижался ближе, поцеловал коротко в скулу.       — Спасибо.       Иленберг не стал спрашивать, за что.