Миротворец

Рио пытался поговорить с ним. Все это время до церемонии он преследовал своего брата и пытался поговорить с ним, пусть и понятия не имел, как исправит то, что произошло сотню лет назад. Это довольно долгий срок, но Ингрид все равно ничего не забыл. Рио видел это по глазам брата. В них читалась такая боль, что младшему принцу самому становилось больно. Он очень хотел поговорить и, возможно, вернуться к тем теплым семейным отношениям, что были у них до всего произошедшего. Однако можно ли было вернуться к ним? Этого Рио не знал, но попробовать все равно стоило. Только вот Ингрид не хотел его даже видеть. Комната брата всегда была запечатана магическим заклинанием, а просто так подойти к нему Рио не мог, потому что стража не позволяла ему приблизиться. Они исполняли приказ отца. До церемонии оставалось не так много времени. Рио скоро должен был вступить в свою вторую фазу жизни. У нагов вся жизнь была разделена на три периода. И после каждого совершеннолетия жизнь для них замедлялась. В сравнении с людьми, ему было около двадцати одного года. На самом же деле около двухсот шестидесяти. До первого совершеннолетия сотня лет для нага считалась десятком человеческих лет. После совершеннолетия она приравнивалась уже к пяти годам. Потом постепенно это число уменьшалось, и после третьего совершеннолетия сотня лет была равна едва ли не месяцу человеческой жизни. Довольно странный способ сопоставлять возраст. Рио вообще не понимал, по какой причине они стремились сопоставлять свой возраст с человеческим. И кто такие эти люди? Он не знал, пока не наткнулся на фамильный свиток, который хранила его семья. В ней содержалась часть древней истории континента. История о людях, которые исчезли, и никто больше их не видел. Утраченная раса, которая когда-то помогла им обрести разум. Рио думал, что брат не придет. Ему не было смысла приходить на церемонию совершеннолетия того, кто предал его и вынудил покинуть столицу, из-за кого он лишился права притязать на трон. Рио пытался много раз поговорить с отцом на этот счет, но король Ференс его словно бы не слушал. Однако Ингрид был здесь, среди членов его семьи. Только держался обособленно, стоял поодаль и смотрел в сторону, будто бы ему было неприятно даже смотреть на Рио. Когда тот обращался в свою настоящую форму, Ингрид лишь коротко бросил на него взгляд, после чего сложил руки на груди и снова отвел взгляд, рассматривая стены храма и цветные фрески. Старший принц просто не мог нормально реагировать на своего брата. Он не видел его слишком долго, и это забытое чувство, которое немного поутихло за то время, вспыхнуло в груди с новой силой. Было больно. Снова так больно, что хотелось скулить. Быть рядом со своей парой, однако не иметь возможности коснуться, прижать к себе — это невыносимо. Ингрид не так много знал о физической боли и о том, что испытывают наги на поле сражения, какую боль им приходится переносить, однако душевная боль, причиненная твоей второй половинкой, была не просто чем-то мнимым и мимолетным. Солдаты бы посмеялись, утверждая, что это пустяк в сравнении с тем, что им приходится переживать, защищая границы королевства от враждебного вторжения других рас в этой части континента, однако на самом деле смеяться было не над чем. «Пара» — это одновременно самая прекрасная и самая болезненная часть жизни. Потому что только те, кого ты больше всего любишь, способны причинить боль, которая разобьет тебя на куски. Ингрид думал, что ему стало проще, потому что эти сто лет у него были Амара и Цириан, однако проще не стало. Внутри все сжималось словно бы невидимыми руками, которые давили сердце, стискивали пальцами, не заботясь о том, что из-за этого волны боли окутывают тело и становится трудно дышать. Рио был его душой, его всем, его частичкой, которая, вопреки всему, не хотела становиться его. Смотреть на Рио было невыносимо. Ингрид мечтал, чтобы все это закончилось. Он слушал тихий и глубокий голос смотрителя храма, вслушивался в заклинания и пытался сосредоточиться на них, чтобы отвлечься от мыслей, терзающих его. Постепенно стало чуть проще. Ингрид прикрыл глаза, чтобы не видеть. Только слышал, как стекает по плечам Рио вода, сотворенная заклинанием, как тонко звенит концентрированная магия, собранная в одном кубке, как поет сам храм, вобравший в себя столь могущественную магию. Когда все закончилось, Ингрид не стал никого дожидаться. Он первым сорвался с места, чтобы оказаться отсюда подальше. От родителей, которых он таковыми не считал, и от Рио, бередящего ему душу одним своим присутствием. Если бы Ингрид смог так просто отпустить, если бы не стремился к тому, что хотел себе вернуть, он бы, возможно, сбежал отсюда навсегда и никогда бы больше не переступил порога замка. Жил бы среди деревьев с Амарой и Цири. Чтобы не знать боли, не видеть того, кого не мог получить. Но он вернулся, чтобы забрать себе то, что принадлежало ему по праву, поэтому Ингрид не мог позорно проиграть тому, что творилось у него внутри. В первую очередь у него был трон отца, а уж потом он возьмет и все остальное. Он пришел сюда не по мелочам размениваться. Из главного зала доносились сотни голосов. Праздник обещал быть долгим. Все же второе совершеннолетие принца — это знаменательное событие. Такое же было и у Ингрида. Казалось, что это было в далеком прошлом, тысячи лет назад, тогда как на самом деле эти сотни лет всего лишь небольшой промежуток в жизни нага. Ингриду уже все казалось далеким, затянутым дымкой. Казалось ему сном. Он просидел в своей комнате до глубокой ночи, открыв окно и смотря из него в сторону светящегося и переливающегося красками Лазурного леса. Ингриду нравилось там. Тот лес был полон загадок и тайн, которые хотелось познать. Он впитывал в себя атмосферу того леса, впитывал его краски, его звуки, изучал культуру и обычаи здешних жителей. Это было одно из самых захватывающих событий прошедшего столетия. Ингрид так мало бывал за пределами дворца именно ради того, чтобы узнать то, чем жили другие обитатели их государства. Он был типичным выходцем столицы, не видящим дальше собственного носа. Ночной воздух был прохладным. Он приятно обволакивал, даря облегчение после дневной жары. Ингрид дышал полной грудью, чувствуя сладкие запахи фруктов и меда, слыша звучание инструментов и голоса, доносящиеся из главного зала. Празднество все еще длилось, однако Ингриду оно было не интересно. Для него это просто хороший способ отвлечь внимание. Под его окнами располагался сад, который любила королева Лилиана. Он был обширным, полным всевозможных деревьев, цветов и трав. Королева хорошо заботилась о саде вместе со своими слугами, поэтому это место было одним из достояний дворца. Ночью можно было увидеть, как в его глубине, за раскидистыми кронами деревьев, мерцают лепестки цветов, излучающих слабый свет, накопленный ими за целый день. Выглядело это поистине красиво. Лилиана очень любила эти цветы и часто приходила смотреть на них именно вечером, когда весь свет мира потухал, погружая его в глубокую тьму. Из своего окна Ингриду тоже было видно, как сад мерцал всеми цветами радуги. Захватывающее зрелище. Особенно с такой высоты. Встав на широкий подоконник, Ингрид свесился вниз, держась за карниз. У него были сильные руки, поскольку он часто лазил по деревьям в Изумрудном лесу, поэтому держаться ему не составляло никакого труда. Помогала и магия, которую он использовал, чтобы облегчить себе задачу. Наги изумрудного леса показали ему, как можно использовать даже простейшие заклинания, чтобы извлечь из них максимальную выгоду. Пусть у него и был не такой обширный магические резерв, как у Рионота, однако кое-что Ингрид тоже умел. И простейшее заклинание цепкости приносило свои плоды, пока он спускался по отвесной стене замка вниз, к саду. До земли было довольно далеко, однако чувство страха Ингрид давно утратил. Оно было ему не нужно. Он не боялся смерти, если знал, что умер, пытаясь достичь своей цели. Смерти вообще не стоило бояться. Это лишь продолжение пути, о котором никто не знает и не может поведать. Боялся он только одного, потому что его душа трепетала всякий раз, как он думал об этом. Трепетала и сжималась в тисках, истекая кровью. Больше бояться ему было нечего. Спуститься получилось не так быстро, как он рассчитывал, однако вскоре ноги Ингрида коснулись твердой земли. Принц распрямился и отряхнул пыль с одежды, прислушиваясь к шорохам сада и голосам, доносящимся из замка. Теперь ему только нужно незамеченным проникнуть внутрь и использовать то зелье, что ему дал старейшина деревни. Ингрид прошел чуть вглубь сада, находя узкую тропинку, протоптанную множеством ног и не мощеную камнем, как многие другие. Эта тропинка вела к небольшой дверце потайного входа. Принц знал об этом, потому что часто бывал здесь. Не только Лилиана ухаживала за этим садом. Это было и его любимое место тоже, только мало кто знал об этом. Тропинка петляла между раскидистыми деревьями в темноте, однако изредка здесь виднелись проблески света, отбрасываемого лепестками цветов. Он практически добрался до провалом чернеющей в стене двери, когда услышал приглушенные голоса. Один из них был ему вроде бы знаком, тогда как второй Ингрид знал слишком хорошо. Его братишка. Рио был здесь, в саду. И был не один. Почему-то это напомнило Ингриду его самого, потому что он никогда не любил задерживаться на приемах, предпочитая проводить это время в постели с кем-нибудь. От мысли о том, что Рио может быть с кем-то другим, резануло внутри. Больно. Старший принц застыл, прислушиваясь к приближающимся голосам. Они шли сюда. Он нырнул вниз, скрываясь за раскидистым и пахнущим свежестью кустом самшита, аккуратно выстриженном в форме идеального шара. А голоса стали еще ближе, и Ингрид увидел, как Рио выходит с кем-то из-за угла, мерно вышагивая по широкой дорожке, мощенной мелким камнем. Стоило отблескам света упасть на лицо незнакомца, Ингрид сразу же его узнал. Эти вьющиеся светлые волосы с несколькими голубыми прядками и пронзительные, голубые глаза. Облаченный в дорогой белый камзол с золотистой вышивкой по краю, штаны из плотной кожи и удобные, мягкие туфли. Молодой граф Акагане. Одногруппник Ингрида в академии, с которым они всегда любили устраивать жаркие споры на пустом месте. Не было столь важно, о чем спорить, просто им нравился сам процесс. Акагане был довольно способным парнем, пользовался популярностью у обоих полов, с ним всегда хотели провести свой первый период «спаривания». Ингрид никогда бы не подумал, что увидит его здесь, рядом с Рио. Младший братишка светился от счастья рядом с Акагане. Широко улыбался, как никогда не улыбался Ингриду, а в его зеленых глазах застыло выражение, которое Ингрид бы не спутал ни с каким другим. Потому что он испытывал это чувство слишком долгое время и мог распознать его без труда. Обожание, безграничное, похожее на помутнение. Когда ты смотришь на человека и чувствуешь слишком много, тебя почти разрывает изнутри. Когда кто-то заключает в себе весь твой крохотный мирок. Ингрид знал об этом, потому что этим кем-то для него всегда был Рио. И теперь тот, кто был его миром, смотрел точно так же на другого человека. Акагане галантно подал Рио руку, помогая тому войти в беседку из белого дерева. Они расположились на лавочке, о чем-то непринужденно болтая. Акагане гладил шею Рио, пробегая по ней кончиками пальцев, а тот жмурился и едва не урчал от удовольствия. Он был таким податливым, открытым и ласковым, пытался прижаться теснее, подставляясь под ласкающие его руки, сам напрашивался, откровенно, но при этом пытаясь выглядеть смущенным. Он хотел этого, пусть его период должен начаться еще через пару дней. Он открыто предлагал себя, потому что был не прочь провести время с Акагане. Ингрид впервые видел его таким, потому что Рио никогда сам не просил о подобном, даже если его скручивало спазмами от боли и желания, даже если все органы внутри плавились. Он вел себя обособленно, а ведь Ингрид никогда не хотел ранить его или обидеть. Он всегда заботился о чувствах Рио, о том, чтобы ему было хорошо. — Юный принц, вы уверены в том, чего хотите? — спросил Акагане. Его голос звучал хрипло, потому что он тоже был возбужден. И ему хотелось не меньше. Это Ингрид тоже был в состоянии понять. Сильные руки гладили шею Рио, проводя за ушами, где было одно из самых чувствительных мест. И Рио плавился, медом растекаясь по лавке, падая в объятия Акагане и утыкаясь лбом ему в плечо. Он дышал часто и прерывисто. Горячо. Ингрид был уверен, что горячо. Его дыхание должно было быть раскаленным. И от этого всегда по телу бежали мурашки. У Акагане, должно быть, тоже. — Я хочу, — уверенно, с придыханием, заявил Рио, поднимая глаза и встречаясь с графом взглядами. — Я хочу вас… тебя! Пожалуйста, дай мне это! К дальнейшему Ингрид старался не прислушиваться. Однако все равно не получалось полностью оградиться от звуков, не получалось сдвинуться с места. Он сидел возле куста самшита и слушал тяжелое, надсадное дыхание Рио, мокрые и пошлые звуки поцелуев, редкие фразы, которые бросал Акагане. Рио стонал в голос, не боясь, что их могут услышать. Он просил о большем, как никогда не просил Ингрида. В том, как он произносил имя Акагане, слышалось безграничное обожание. Слышалась… думать об этом Ингрид не хотел, потому что от звучания этого слова даже просто в его голове, все внутри сжималось так, что хотелось разодрать грудную клетку, только бы достать оттуда то, что так болело. Дыхание становилось все чаще, звуки поцелуев ввинчивались в голову. Рио никогда не был таким с самим Ингридом. Он старался держать себя в руках, словно бы боясь, что может сделать что-то не так. Сейчас ничего не держало его в рамках. Он выгибался в руках Акагане, держался одной рукой за его шею, а другой — за перила беседки, пока граф сильно и размашисто входил в него, до синяков сжимая белоснежные бедра. Ингрид смотрел на это, не в силах отвести взгляд, пусть и было невыносимо больно. Он смотрел и слушал, ловил каждый выдох брата, видел, как затянулись дымкой желания зеленые глаза. Как он приоткрыл рот в беззвучном крике, дотягиваясь до графа, требуя поцелуя. И тот не смог отказать, впиваясь в мягкие губы своими, заглушая последний, рвущийся из груди стон. И по тому, как они касались друг друга, как смотрели, как дышали друг другом, упиваясь близостью даже не в период «спаривания», Ингрид понял. Понял, почему так. Почему ему всегда было так больно, почему боль никогда не утихала, а становилась только сильнее. Потому что Акагане являлся парой Рио. Ровно как и сам Рио являлся парой Акагане. Они были двумя половинками одной души. Частями одного целого. Тогда почему? За что судьба так жестоко посмеялась над Ингридом? Если у его брата уже была пара, почему тогда Рио должен был стать парой ему? Почему Ингрид должен жить теперь, зная, что его душа никогда не будет целой, потому что кусочек его души никогда не встанет на место? Почему он должен так жить, отвергнутый и своей семьей, и своей парой? Чем он заслужил все это? Ингрид не знал, но хотел бы узнать. — Рио, ты слышишь меня? — внезапно раздался в тишине голос Акагане. Мягкий, вкрадчивый и немного хриплый. — Я люблю тебя, алмаэ. Останься со мной навсегда. Рио тихо усмехнулся, обнимая лицо Акагане ладонями и притягивая к себе, мимолетно касаясь губ губами. И в этом прикосновении было больше чувств, чем Ингрид когда-либо получал от брата. — Я тоже, алмаэ, тоже люблю тебя, — выдохнул он, утыкаясь лбом в лоб Акагане. Они все еще были соединены человеческими телами, тесно сплетены. И Ингриду от этого становилось еще больнее. В голове эхом отдавалось только одно — алмаэ. «Душа»! Ингрид никогда не был душой Рио. И никогда более ею не станет. У человека не может быть двух душ, как и двух сердце. И то и другое ты отдаешь кому-то одному. И свои Рионот уже отдал. Ингрид без сил осел на землю, не заботясь о сохранности костюма. Он сдавил рукой камзол, словно это могло помочь ему избавиться от боли, вырвать ее наружу, достать ее, разбередив грудную клетку. Но это не помогало. Он задыхался. Перед глазами все плыло и темнело. Казалось, слезы катятся по щекам, но, когда Ингрид коснулся одной из них, кожа была сухой. Только в уголке глаза собралась одна небольшая капля. Ему казалось, что он сейчас завоет от боли. Пришлось сцепить зубы, чтобы не издать ни звука. Он готов был скрести землю, если это поможет. Уткнувшись в нее лбом, он переживал агонию, которую и представить себе не мог. Его собственная душа разрывалась на части. Он не помнил, как добрался до зала, в котором все еще продолжалось празднество. Ингриду нужно было быть не здесь. Он должен был идти в тронный зал, куда потом заманили бы родителей, однако теперь у него был другой план, созревший пугающе быстро. Хладнокровный план, который будет проще осуществить и скрыть все, что должно быть скрыто. Он отомстит. Отомстит им всем. И родителем, и Рио, и проклятому Акагане, который забрал у него того, кто должен принадлежать Ингриду. Он получит то, за чем пришел, или погубит все. Он возьмет свой трон или разрушит его. Он заберет Рио или же убьет его. Все, чем он жил раньше, разбивалось на осколки, разлеталось. И склеить это обратно он даже не пытался, потому что не было смысла. Он просто будет строить новое. Ингрид стоял в самом центре зала, танцуя с одной из молоденьких девушек, и смотрел. Смотрел на родителей, потому что знал, какая участь ждет их совсем скоро. И внутри него было пусто. Темно и пусто. Никакого отклика, никакого сожаления. Никакой жалости. Он просто собирался сделать то, что считал нужным, наплевав на все. У него больше ничего нет и не будет. Те, кто был его семьей, исчезли, их образы растворились. Теперь он просто будет двигаться дальше, к своей цели. И плевать, чего это будет ему стоить. Когда главная дверь отворилась, и Рио с Акагане снова оказались в зале, приведя себя в порядок, Ингрид смерил брата внимательным взглядом. Тот почувствовал и обернулся. Его зеленые глаза загорелись радостью, и Ингрид про себя хмыкнул. Какое лицемерие. Несколько мгновений назад он предавался страсти с Акагане, а теперь изображает скромного младшего брата, по-детски наивного и милого. Хотелось скривиться, но Ингрид сдержался. Рио бросился к нему. Так же, как и в тот раз, когда они увидели друг друга впервые после столетней разлуки. Ингрид выхватил у одного из стражников, которые сновали между гостями для их же безопасности, тонкую шпагу и приставил ее к горлу собственного брата. Тот замер, чувствуя холод стали, касающийся шеи. Акагане рядом с ним вздрогнул, когда Ингрид надавил сильнее, вспарывая кожу и пуская кровь, тонкой струйкой скатившуюся по белой коже. — Что ты творишь? — прошипел Акагане. — Ты спятил, Ингрид? — Не стоит так переживать, — усмехнулся старший принц, видя, как гости замерли в изумлении. — Я не собираюсь убивать твою ненаглядную пару, — Ингрид усмехнулся, видя, как одинаково дернулись его брат и Акагане, услышав последнее слово. — Пока не собираюсь, — добавил он тише, убирая шпагу от горла брата и становясь между ними, незаметно опрокидывая содержимое скляночки в кубок с вином, который держал граф. — Вам стоило бы выбирать места более подходящие для подобного. И Ингрид вернулся к танцу, изредка посмеиваясь и наблюдая за реакцией родителей. Начало было положено. Осталось только взрастить из семян достойное завершение всего спектакля. Он обещал быть захватывающим. На исход Ингриду было плевать. Выиграет он или проиграет, все окажется либо разрушенным, либо станет его, и он создаст на обломках что-то новое.