Аксиома струн

      — Твои родители случайно не волшебники?       — Отъебись.       Полумрак и дым-машины превратили танцпол в камерный ад. Ревёт бит, тени змеятся в бледных клубах, три полуголые певички вполне сойдут за Цербера: «Из уродливых его пастей вырывался душераздирающий рык…»       — Тогда откуда у них такой волшебный единорожек?       Пикап-мастер водружает перед ней «Секс на пляже». Тощая долька апельсина истекает соком-кровью.       Рожа небритая, ноздри жадно раздуваются, на лбу испарина, зрачки расширены.       Обдолбан.       — Хочешь прокатиться? — лепечет он прокуренным басом. — У моего мустанга есть коктейли покруче…       Как-то раз она выжрала литр этанола, смешав с ним всё отупляющее дерьмо, какое можно синтезировать, но её сознание осталось чистым и ясным, будто священные небеса над храмами Тальграда.       — Я держу там кое-что… — Он склоняется к её уху, и мурашки омерзения бегут по шее. Или это от песни? — …для очень, очень плохих кобылок.       Бочка синильной кислоты?       Она не умрёт.       Она проверяла.       — Ты не расслышал? Я сказала — отъебись.       Он лыбится шире, придвигается ближе, возбуждённо воняет и пялится на её волосы, заплетённые в высокую узкую гульку.       Ну и что дальше? Шутка про Фрейда?       Pianissimo.       Звук невидим и неудержим — звон вселенской струны. С оглушительным храпом придурок падает на барную стойку, его глаза закрываются, из раскрытой пасти вытекает слюна.       Леонора берёт коктейль и поднимается. Начинается медляк: ненастоящая скрипка пищит жалобно и протяжно, три безголосые сучки подвывают в такт, мигают софиты, все танцующие слиплись в потные комки… Она пробивается через них и садится за угловой столик, кладёт на язык сладкую дольку. Когда-то — много световых лет назад — она опрокинула целый ящик апельсинов, и поднялись тёмные тучи брызг, будто в грязь рухнули все солнца поднебесной…       Она помнит.       Лохмотья липли к мокрой коже, волосы лезли в рот, дождь бил в глаза, а из плеча торчала стрела — длинная, как крыло. На этом крыле Леонора неслась вперёд. Ей почти удалось — она пробежала через площадь и рынок, заскочила за угол… и напоролась на чёртову тележку. Бухнулась лицом в грязь, и грязь руганью пролилась на неё сверху. Фрукты рассыпались, будто вокруг жертвенного яка, которого забивают для духов войны…       Она не успела встать. Что-то стукнуло по затылку — подоспели доблестные стражи, — а потом, обморок спустя, когда Леонора смогла продрать глаза, она уже была на помосте. Кандалы стискивали её запястья, будто ревнивые любовники. Соскучились. Кровь стекла из плеча к груди и запеклась пораженческой перевязью.       Вот и всё?       — …презренные ли будут казнены за нарушение природного закона, за неуважение, проявленное к просветлённым чжунго, за бесчеловечность и жестокость…       Презренных ли вместе с Леонорой было пятеро. Все женщины-лаовай — чужеземки, тощие и бледные. А местные узкоглазые уроды толпились перед эшафотом — их рожи сливались в сплошное жёлтое пятно.       Во рту у Леоноры стало металлически солоно. Она сплюнула и попала в одного из жёлторожих, который подошёл к плахе слишком близко. Пацан заревел, стражник огрел «презренную ли» по хребту. Теперь во рту стало горько.       Что будет, если она сблюёт на палача? Её задушат дважды?       — …по закону Тянь и в назидание прочим в соответствии с тяжестью совершённого проступка…       Сановник никак не затыкался. Его хомячьи щёки лоснились от удовольствия, празднично украшенный шэньи с длинной юбкой и пышными рукавами скрывал фигуру — наверное, чтобы не было видно, что у сановника стоит.       — …в жертву Великому Духу Гор…       Когда он кончит?       — …ради сохранения вселенской благости и спокойствия избранного небом народа по указу солнцеликого императора Тай-ди Суя, владыки всех южных земель…       — И жополизов.       Она не сдержалась.       Новый удар был в челюсть — что-то хрустнуло, кровь пошла горлом, и Леонора выплюнула зуб… два?.. Перед глазами плыло. Палач схватил её за волосы, потащил куда-то, заставил поднять голову…       Янь-ди смотрел с небес воспалённым красным глазом.       — …по указу солнцеликого императора Тай-ди Суя, владыки всех южных земель, спасителя поднебесных народов, благодетеля…       Высокий слог. Она тоже так может.       — Глупец прославлен ныне, бесчестный властью наделен!..       Она вырвалась — всего на мгновение, — чтобы вытошнить из себя строчки знаменитой песни, но стальной кулак врезался под ребро, удавка затянулась на шее, и засмеяться не получилось. Открыть рот тоже больше не получилось. Стихи мудреца Цзя И, казнённого за мудрость, нынче не в почёте. Надо было спеть частушку, в которой Суй рифмовался с…       Смерть пахла дикой сливой мэйхуа.       Легенды гласят, что мэйхуа растёт в небесных чертогах. Круглый год она цветёт под толстой снежной шапкой, источая бесстрастный чистый запах. Из неё делают похоронные благовония, чтобы мёртвые легче возносились к предкам.       Ещё из неё делали целебные настойки, но тогда Леонора этого не знала.       — Тише, сейчас полегчает… — Хриплый голос пробился к ней как через горячую воду. — Тебе повезло. Если бы у госпожи не было нефритового пояса, тебя бы ей не продали — ты ведь оскорбила знатного чжунго, так что теперь уж не жалуйся, это ж надо ж, додумалась, ну-ну…       Солнце жрало её. Всматривалось внутрь, впивалось в губы, проникало через каждую пору, и она захлёбывалась кипятком и варилась заживо, и молилась только, чтобы её поскорее отпустили назад, в коридор, налево и прямо...       Из кошмара её вытащила музыка. Погладила по голове, как ребёнка. Боль ушла, жар сменился ночной прохладой и сознание вынырнуло из кипятка, но от затылка до бёдер всё ещё растекалась острая, жгучая мука… Выпороли. А кто обработал раны? Кому она нужна?..       Флейта звала её из темноты, тихо и нежно. Леонора стиснула зубы, заставила себя подняться и завязала пояс халата — настоящий шёлк? для рабыни? — а потом двинулась на ощупь. Прислушалась, но не услышала ничего, кроме музыки. Открыла двери.       По небу плыла розовая рассветная дымка, блеклые звёзды выглядывали едва-едва. Как веснушки. Месяц кутался в персиковые тучи и разливался мягким туманным светом, будто продолжением мелодии. Леонора пошла по ней. К стопам влажно ластились травы, пахло ночными цветами и хвоей. Исполинская сосна с обломанной верхушкой целилась в облака веткой, будто копьём, и они жались друг к другу, испуганные…       — Привет. — Музыка смолкла. — Меня зовут Фене На.       Леонора вздрогнула и отступила. Теперь она заметила: под сосной, сложив ноги как для медитации, сидела молодая женщина. Широкие ленты в её волосах развевались знамёнами непобедимой армии.       — Присядешь?       Леонора подчинилась. Сама не поняла, почему. Опустилась на скамейку, рядом с камнями бонсеки, которые должны были даровать покой, но покоя не было — в розовом тумане всё казалось иллюзорным. Словно сон. Кто эта госпожа? Голос сильный, привыкла повелевать. Полная, розовощёкая, даже в сумерках видно, что лицо благородное — круглое, луноподобное. Но длинные волосы подняты в простой хвост, как у мужчины… не похожа на чужеземку, хотя имя странное — «Фене На»…       — Скажешь мне своё имя?       Леонора, сама не заметив, ответила правду:       — Я не помню. Здесь меня назвали Сяолиан.       — «Маленький лотос». Красиво. — Незнакомка опустила флейту в ножны за спиной. Рукава у неё были широкие, на каждом расправлял пламенные крылья феникс, а над её головой топорщились сосновые ветки.       Невянущие сдвоенные иголки — символ верности.       — Тот, кто дал тебе это имя, наверное, очень любил тебя.       В висках знакомо запульсировало.       Три глубоких вдоха.       — Зачем госпожа меня спасла?       — Я надеялась, что ты согласишься помочь мне в одном очень важном деле.       Она поднялась, подошла и села рядом, как ни в чём не бывало. Будто с равной.       — В благодарность я подарю тебе вольную. — У неё было лицо чжунго. Местных. Узкие глаза, широкие скулы. — Ты ведь хочешь свободы, Сяолиан?       — Женщины не бывают свободными, госпожа. С бумагами или без.       Незнакомка рассмеялась. Голос у неё был высокий и звонкий, похожий на колокольчик. Таким щебечут соловьи в летних лесах, а не говорят:       — Я знаю, за что тебя отдали на смерть. Ты отказала своему господину, ударила его и сбежала. Редкая рабыня будет так бороться за свою честь.       Нет. Не осталось у неё никакой чести. Просто ещё и терпение закончилось.       — Я подумала, что тебе нужна свобода, что ты заслуживаешь её, что тебе хватит для неё смелости и сил… Я ошиблась?       Леонора тайком ущипнула себя за бедро, но не проснулась.       — Как ничтожная ли может помочь благородной госпоже?       — Мы должны поймать Чёрного Журавля.       Что тут ответишь? Даже бесстрастные камни бонсеки, наверное, растерялись.       — Это долгое путешествие, а я плохо знаю местные дороги, — добавила незнакомка. — Твой бывший хозяин ведь с западной равнины? Ты сможешь провести меня к зачарованному лесу?       — Ваша охрана не знает путь?       — Мы пойдём одни.       Ветер вернулся. Пробежался по саду, согнул острую верхушку сосны, и облака понеслись дальше, обнажив луну. Девять нефритов в поясе незнакомки вспыхнули, будто глаза всезнающего Байцзэ.       Пояс Императора.       Сердце Леоноры забилось в горле. Кулаки сложились сами собой, по телу пронеслась холодная дрожь, даже пальцы на ногах, кажется, поджались.       — Может, ты слышала легенду, — сказала незнакомка. — Тот, кто заглянет в глаза умирающему Чёрному Журавлю, получит вечную молодость и имя его будет прославлено в веках. Если я поймаю журавля и принесу его величеству, то он исполнит любое моё желание… Конечно, я заплачу тебе.       Может, если бы Леонора слушала внимательно, то услышала бы ложь. Может, спросила бы «почему я?».       Но возбуждение, безумная идея, давно забытая мечта охватили всё её существо:       — Значит, госпожа увидит Императора лично?       Незнакомка кивнула.       — Тогда я помогу! — Голос даже не дрогнул. — Но в награду я хочу, чтобы мне позволили поцеловать подол платья Императора!       Выпалила и замолчала.       Это была неслыханная дерзость. Преступление против космического ритуала, мирового порядка! Чтобы презренная безродная нищая ли коснулась солнцеликого?! Опустив голову и сжавшись, Леонора ждала злого смеха, оплеухи, ждала, что её прямо сейчас вернут на плаху…       — Хорошо, — просто ответила Фене На. — Думаю, ради бессмертия его величество окажет нам такую милость.       И улыбнулась. Лунный свет играл в её снежно-белых одеждах.       — А сейчас тебе нужно отдыхать. Юн сменит твои повязки.       Высокий худощавый старик выступил из тени — бесшумно, будто рысь, — поклонился им обеим, вежливо пригласил Леонору в дом. Это его хриплый голос она слышала в бреду. И как в бреду она шла следом, счастливая, ошарашенная, ослеплённая своей удачей, и не видела, что флейта за спиной Фене На сверкнула, будто стальной клинок…       Бз-з-з-з.       Цикада?       А, нет.       Смартфон.       Новое сообщение.       Она достаёт телефон из кармана, и вибрация щекоткой бежит по коже.       Чёртов апельсин.       Чёртова память.       Чёртова Система!       Леонора смотрит на экран: «репу отменили, приду через 5 мин». Хреново. Нечего Алисе делать в этом гадюшнике: у входа вечно толпятся бляди и торчки, а секьюрити всех девок норовят пощупать за жопу. Здесь самое мерзкое пойло, а ещё — самая говённая аппаратура и супер-громкий, супер-отвратительный бит — гимн дисгармонии — и рано или поздно он подействует.       Леонора очень надеется.       Когда она вываливается наружу — вечер пятницы, везде толпа, — Алиса уже ждёт. Скромно стоит в сторонке, чистая и неуместная. На ней простенькое платье по колено, из украшений — только веснушки. На шее алеет трудовая мозоль, с покатых плеч сползла ветровка. Леонора поправляет её, и круглое лицо Алисы подкрашивает румянец.       Мрачный заблёванный переулок кажется чуть менее мрачным и заблёванным.       — Зачем ты здесь торчишь? — шепчет прелестное создание. — Это же не музыка.       — Жду, когда оглохну.       Алиса качает головой. Конечно, не верит. Это одно из её достоинств: она с интересом слушает любые байки, но никогда не воспринимает их всерьёз.       — Я оставила скрипку в консе, так что на этот вечер я вся твоя! — Она бойко хватает Леонору под руку и тащит вперёд. Пухленькая, мягкая, ниже на две головы, а энергии как в атомном реакторе. — Пошли быстрей.       — Могла подождать возле консерватории.       — Да устала я ждать…       Она прикусывает язык, и можно сделать вид, что намёк не ясен. Она греет заледеневшую руку Леоноры своим теплом и опять беззаботно щебечет:       — На оркестре фагот перегаром дышал. Как меня достали эти духовики! Я на выпускной концерт сделаю причёску а-ля у тебя и всех загорожу!       — И как они будут на дирижёра смотреть?       — Зачем им дирижёр? — У неё высокий звонкий смех, будто колокольчик, но Леонора обрывает ассоциацию на подлёте. — Когда мы ездили в Париж на конкурс, мне там капельмейстер как раз про духовиков рассказывал, что…       Их каблуки стучат в едином ритме — нога в ногу. Город медленно тонет в сумерках, вдали загораются скучные электрические фонарики. Совсем не летающие. Тёмная кишка-улица тянется и тянется, но Алиса уже не здесь — она вслух мечтает о том, как станет первой скрипкой во Франции. Нет, в Германии! А лучше в Италии, да, в Риме, в Ла Скала…       До фонарей они не доходят совсем чуть-чуть.       Леонору оглушает злоба. Ярость. Визг тормозов. Рыхлый агрессивный диссонанс — магия щекочет голосовые связки, но нужно колдовать незаметно, а время уходит.       — Ах ты сука! — орёт прокуренный бас.       Он выпрыгивает из чёрного BMW, будто поджидал, подскакивает в два широких шага и сжимает её горло в стальных тисках. Придавливает к стене тяжёлым твердым телом, наверное, думает, что в нём есть сила, ха-ха… Алиса вскрикивает — рот ей закрывает другой бугай, ещё здоровее, чем первый, в огромной ладони мелькает нож, и вот это уже не смешно.       — Я тебя узнал, кобыла рогатая! — Бас буравит её мутными тупыми глазами. — Ты что мне подсыпала?! Я чуть кишки не выблевал! Говори, блядь!       Если бы она могла, она бы сказала. Но ей пережали гортань, так что приходится ждать, пока единственная извилина в маленьком мозгу дозреет до своей единственной мысли.       Бас бьёт Леонору в живот — несильно, на пробу — и убирает руку с шеи.       Можно вдохнуть.       Mezzoforte.       Вселенские струны вспарывают пространство. Есть ли у них чувство справедливости?.. Обдолбанные идиоты спотыкаются на ровном месте, падают на колени с пустыми ошалелыми рожами. Искушение слишком велико — Леонора впечатывает кулак в одну пьяную харю, потом в другую. Пусть останутся следы. На долгую память.       Хари визжат и, проливая сопли с кровью, трусят к BMW. Леонора впихивает их в тачку пинками невидимых волшебных подков.       И-го-го!       — Что… что это было?..       Алису колотит. Верх её платья разодран — успел облапать, ублюдок! — ветровка валяется в ногах, Леонора поднимает и вновь набрасывает на дрожащие плечи.       — Какие-то психи. Тише, всё уже.       — Откуда ты знаешь, что они не вернутся?       — Знаю. — Она прижимает испуганную девочку к себе одной рукой, а другой вызывает машину. Струны вьются вокруг, веселые и гневные, звенящие, полные желания отомстить, разорвать, распороть… Они не насытились.       Она не насытилась?       В такси Алиса садится очень аккуратно. Сжав коленки, опускает голову и закрывает ладонями мокрое лицо. Похоже, у неё шок. Как ей помочь?.. Леонора осторожно устраивается рядом, гладит растрёпанную макушку и слышит по току крови: на внутренней стороне бедра Алисы наливается отпечаток пальцев.       Через много улиц чёрный BMW слетает с моста.       Ну вот.       Теперь мозгомойки не избежать.       Значит, можно себе ни в чём не отказывать, думает Леонора, и светофоры вспыхивают зелёным, дорога становится ровной и пустой, зачарованный водитель давит на газ, и никто, конечно, ничего не замечает. Людям не впервой.       Едва оказавшись в квартире, Алиса несётся в ванную и захлопывает дверь. Открывает душ, будто её чистоту могло что-то запятнать. Леонора топчется на пороге, потом несмело проходит в зал. Что делать? Из неё плохой утешитель. Осознание набухает в груди печалью и гадливостью: она опять нарушила Гармонию, призвала в помощь энергию Системы, убила местных…       Шумит вода. За шумом не тонут всхлипы.       А жаль, что убила. Надо было помучить! Бросить в ров из раскалённой крови, как по местной вере положено для насильников!       Она вдыхает и выдыхает. Ей надо отвлечься.       Хочешь успокоить женщину — накорми её, поэтому Леонора идёт на кухню. Из воздуха колдует лапшу — соврёт, что заказала, — достаёт посуду — кружки с котятами? боже, Алиса, — ставит на плиту кастрюлю… и чай, обязательно нужен чай… пу ча подойдёт. Его нежный сладкий аромат исцеляет все душевные недуги.       Она помнит.       Переливы гласных.       Так звучал странный язык, на котором говорил — пел — гость Фене На. В узкую щёлочку двери Леонора видела его: кожа чернее дикого риса, нос плоский, будто били лопатой по лицу, как бьют нечистых, губы опухшие, слегка вывернутые наизнанку, словно пчёлы покусали, а лапищи… лапищи большие, как у лесной панды! когда он брал чашу, её было совсем не видно в здоровенных пальцах. Его чёрная пышная грива вилась до пола, будто меховая накидка, а возле бедра он держал огромный мешок — наполненный грешными душами, не иначе… Настоящий яогуай. Онъёми. Таких изгоняют странствующие монахи.       Яогуай опустил на гобан белый камешек. Они с Фене На играли в го — долго и сосредоточенно. Леонора тоже играла в детстве. Потом слуги забирали её, чтобы помыть, переодеть и умаслить тело цветочным маслом, одевали в лучшее платье, а потом вели по коридору прямо и направо…       В висках знакомо запульсировало.       — Только не расстраивайся, — вдруг совершенно понятно сказал яогуай.       Фене На резко опрокинула в себя пиалу с чаем. Вздохнула.       — Не буду. Торговец меня уверял, что этот напиток исцеляет все душевные недуги, даже боль поражения.       Яогуай рассмеялся. Низко, будто медведь зарычал.       — Перенесу книги и вернусь… — Он поднялся, забросил за спину мешок. — Встретимся на прослушивании. Уверена, что не нужна моя помощь?       — Легко тебе дался местный язык, Надир. — Фене На собирала камушки в специальный мешочек. — И местные игры. Шахматы, сенет, теперь го — мог бы поддаться мне хотя бы раз хотя бы из вежливости…       А он… он обернулся, пронзительно-голубыми нечеловеческими глазами уставился на Леонору, и она отпрыгнула, вжалась в стену. Сердце ухнуло в пятки. Коленки подкосились.       Он прочёл её мысли?       Он её сожрёт?       Он расскажет госпоже правду?..       — Сяолиан?       Фене На взяла её за локоть и помогла встать. Как равной. За распахнутыми дверями больше не было демона, никого не было… неужто причудился?.. лба Леоноры коснулась тёплая ладонь, обдала чарующим чайным запахом…       Пу ча.       С куста снимают самые верхние, самые солнечные листочки, скручивают в особые бутоны, и потом они распускаются в кипятке будто хризантемы — напиток специально для Императора.       — Что с тобой? болит спина? плечо?       — Я поскользнулась, — привычно соврала она и тут же, взглянув в доброе лицо, устыдилась своей лжи. — Простите, что помешала вашей встрече, госпожа.       — Ничего страшного, я просто отдала брату книги… Что такое? удивлена? Он мне брат не по крови, конечно, но нас растили одни родители, и я люблю его как родного.       — А… а что с ним случилось? Ну то есть… почему он…       — Он из земель, где солнце светит так ярко, что всё люди рождаются загорелыми.       Леонора кивнула, словно поняла.       — Кстати, солнце уже зашло, пойдём. — Госпожа взмахнула рукой, шёлковый рукав обдал запахом хризантем. — Загадаем желание на Циминсин. Тебе нужно больше дышать свежим воздухом.       И Леонора пошла за ней следом — в облаке аромата, под нежный шёпот шёлка. Одежды Фене На шелестом подчёркивали важность каждого её шага.       В саду горели маленькие фонарики. Вокруг них носились мотыльки, и тени-крылышки трепетали на земле и на стенах, вились у подножия исполинской сосны, будто шаловливые духи-воришки.       — У нас первая звезда называется иначе, — сказала Фене На, подняв лунное лицо к Циминсин. — Знаешь, в моей стране каждый сам себе выбирает имя.       Звучала цитра. Старик Юн устроился под сосной и теперь ласкал струны, и казалось, что все тени двигаются его музыке в такт. Он играл с чувством и трепетом, но всё же не так, как госпожа — Леонора не утратила дар речи.       — Хотите сказку про Циминсин? — спросила она. — В легендарные времена жила прекрасная У Си и был у неё любимый супруг. Как-то раз злобный ван из далёких земель проезжал мимо их деревни. Увидев красавицу, он захотел сделать её своей наложницей и предложил ей все богатства поднебесной, но У Си отказалась. Тогда ван разгневался, оболгал её мужа и заточил его в тюрьму в далёкой-далёкой стране Ци, чтобы У Си мучилась в одиночестве и чахла от вины. Однако ван совсем не знал её. Она переоделась в мужское платье и пешком направилась в Ци — она шла много месяцев через горы и реки, и её нежные ноги покрывались мозолями и кровью. Когда она наконец добралась до города, то устроилась работать в ту тюрьму, куда заточили её мужа, и освободила его. А потом она явилась ко всем ванам того города и спела песню, в которой рассказала правду, и пела она так трогательно и проникновенно, что сердце злодея разорвалось от позора. В награду за свою супружескую верность У Си зажглась в небе как Циминсин — самая смелая, самая первая из звёзд. Вместе с ней ночью появляется певчая птичка цзинвэй.       Цитра замолчала. Будто спохватившись, тишину заполнили цикады и кузнечики, издалека донёсся крик пулао — дракона-колокола.       — У нас тоже есть своя У Си, — ответила Фене На.       — А как её зовут?       — Леонора.       На сосновую ветку опустилась пичужка. Окинула поющий сад взглядом, нахохлилась и, наверное, принципиально промолчала.       Бля.       Мясо сгорело, вода выкипела!.. А за стеной уже открывается дверь ванной, и шлёпают по паркету мягкие тапки, и голодный голос выдаёт:       — Какой вкусный запах!       Леонора мгновенно изгоняет дым, очищает сковороду и за секунду жарит курочку с овощами при помощи струн демиурга, из звучания которых во тьме первозданного хаоса родилась вселенная.       Рациональное Расходование Ресурсов.       — Это мне? — спрашивает Алиса.       Она подкрасила губы. В мокрых волосах сверкает заколка-бабочка, шёлковый халатик сполз с плеч и прилип к влажной коже, капельки воды совсем случайно блестят в ложбинке груди, но Леонора притворяется дурой.       — Фунчоза с курицей, — говорит она, водружая на стол тарелку.       — Ох! Откуда ты узнала? Я всегда мечтала её попробовать…        — Ты мне сама говорила. Помнишь? После благотворительного концерта, ты играла Стравинского.       — А… — По щекам Алисы разливается смущённый румянец. — Не могу поверить, что ты запомнила…       Леонора пожимает плечами. Она всегда запоминает. Она всё бы отдала за умение забывать. Она вынашивает воспоминания, гниющий плод внутри чрева, и каждый день порция трупного яда вбрасывается в её кровь.       — Фкуфно! А фто за фай? — Алиса умудряется жевать и говорить. — Необыфно пафнет.       — Пу ча.       — Пуча?       — Не самый лучший, но другого здесь нет. Настоящий пу ча я пила давным-давно в… в Китае.       Заколка-бабочка завалилась набок, помаду Алиса съела, на пухлой нижней губе блестит капля соуса. Леонора сцепляет руки в замок, чтобы не коснуться.       — Ты была в Китае? Расскажешь?       — Проездом, ничего интересного.       — Твои истории всегда интересные!       Лионель бы не согласился.       — Ну пожалуйста! — Алиса подаётся вперёд, обдавая ароматом специй и мятного геля. — Ну хоть что-нибудь! Не хочу думать о том, что случилось сегодня...       Леонора садится напротив и смотрит на свои пустые ладони. Может, ей станет чуточку легче, если она исторгнет из себя прошлое? Хотя бы чуть-чуть? Пожалуйста-пожалуйста?       — Ладно, я поведаю тебе одну старую китайскую легенду.       Алиса пытается возразить, мол, хочу правду! но Леонора поднимает руку почти дирижёрским жестом.       — Ешь, пока не остыло. Давным-давно, когда в небесах Поднебесной летали драконы, по радугам гуляли прекрасные нимфы, а в реках водились карпы-оборотни, два путешественника отправились на поиски волшебного журавля, и путь их лежал через таинственный лес…       Сначала «путь их лежал» через главную площадь города, но об этом не стоит рассказывать. Потому что плаха почернела от крови, отсечённая голова катилась по помосту, тело толчками выбрасывало кровь из разрубленной шеи, а Леонору чуть не стошнило, и спасла её только Фене На, когда сжала её ладонь в своей. Нежной и живой.       Толпа вокруг охала и ахала, возбуждённо колыхалась и жалась к месту казни поближе.       — В моей стране нет казней, — сказала Фене На.       — Принцесса… — Желудок ещё сводило от тошноты, и Леонора будто случайно склонилась к плечу своей спасительницы, вдохнула свежий чайный аромат. — Принцесса ненавидит мужчин. Когда кто-то просит её руки, она загадывает жениху три загадки. Не ответил хотя бы на один вопрос — смерть.       По толпе пробежала новая волна восторженного ропота — вели другого несчастного.       Пу-Тин-Пао! Пу-Тин-Пао!       Крови! Крови! Быстро! Быстро!       Фене На развернулась и направилась прочь. Её сердце возмущённо билось Леоноре в ладонь, но лунное лицо осталось спокойным, осанка — прямой, и, шагая мимо местных согбенных женщин, она смотрела только вперёд. Нефритовый пояс спрятан под простыми походными одеждами, но инаковости не спрячешь.       — Кто мог так ожесточить сердце принцессы?       — Её отец, — ответила Леонора прежде, чем подумала.       — Ты видела Императора?       — Нет… — По спине градом покатился холодный пот, но голос не подвёл: — То есть издалека, случайно, в паланкине, может быть, и видела…       И Фене На, к счастью, не стала допрашивать.       — Я встретила его величество в библиотеке Запретного Города. Я же говорила тебе, что переписываю редкие рукописи для брата? Когда я принесу во дворец Чёрного Журавля, меня пустят в зал с самыми древними книгами.       — Зачем они вам, госпожа?       — В произведениях искусства есть элемент мировой гармонии, а в моей стране собирают партитуру вселенной. — Она улыбнулась, будто Леонора должна была понять. — Хотя, если честно, когда министры приказали мне найти Чёрного Журавля, я подумала: заслуживает ли вечной жизни и власти человек, который так их жаждет, что согласен на любую цену? который позволяет эти бессмысленные казни? А потом я вспомнила, что Император уже очень стар. Представляешь, целую вечность мучиться от боли в суставах?..       Леонора растерянно оглянулась по сторонам, но не увидела рядом ни одной любопытной рожи. Как будто никто не слышал, как будто всех зачаровали, и знакомый рынок привычно гудел, ослики таскали телеги, на прилавках лежали апельсины… только солнце внимательно пялилось на святотатцев. Злым воспалённым глазом. Но его ненависть вдруг сделалась жалкой и смешной, потому что теперь Леонора смеялась над ней не в одиночестве.       Дорогу к зачарованному лесу называли проклятой.       Она тянулась через каменистые ущелья, где не могла пройти ни одна лошадь, потом через горы по узким кривым тропам, где каждый шаг отдавался жутким эхом, потом через отвесные скалы, похожие на острые пики, куда не заглядывали даже вездесущие тэки… Несколько раз Леонора оступалась и едва не падала в бушующие волны Жёлтой Реки. И каждый раз Фене На ловила её, затаскивала назад, к себе и к жизни, и было непонятно, кто кого ведёт.       А ночью внизу, под горой, начался праздник. В честь нового года и богачи, и бедняки запускали в небо воздушные фонарики, и те разлетались по тёмному горизонту, похожие на рассыпанный богами жемчуг. Один фонарик — пучеглазый бумажный змей — проплывал совсем близко, так что Леонора схватила его за хвост и втащила в пещеру, где они с Фене На остановились на ночлег.       «Шар желаний» должен был донести молитву до небес. В последний вечер года люди просили о любви, здоровье, справедливости, мире и счастье…       Пу-Тин-Пао! Пу-Тин-Пао!       Леонора вытащила свечу из змея и зажгла растопу. Сухие веточки занялись мгновенно, отблески пламени заплясали на каменных стенах и на зеркальных боках флейты, которую чистила Фене На.       — Я отдам тебе вольную, даже если мы ничего не найдём. В моей стране нет презренных ли, — сказала она. — Все граждане равны.       Её длинные сильные пальцы блестели от смазки. Они скользили внутрь звуковых отверстий и оглаживали их ласковыми, любовными прикосновениями.       Леонора села у огня и остервенело вгрызалась в кусок вяленого мяса, будто так могла утолить свой голод.       — Мне кажется, не бывает стран без рабов, госпожа.       Пламя неумолимо пожирало пучеглазого змея, и в груди Леоноры, вопреки словам, разгоралась дурацкая, ещё не осознанная надежда.       Леонора тогда была наивнее и лучше, чем сейчас.       — Расскажешь ещё какую-нибудь историю?       — Какую, госпожа?       — На твой выбор.       У Фене На за спиной был полустёртый рисунок: кто-то нацарапал на стене пещеры человечка и зверя. Клыкастое чудище кусало человечка за голову, свет от костра дрожал алыми язычками, и казалось, что это из раны течёт кровь.       — В древние времена, о которых уже и не помнит никто, далеко-далеко на севере в варварских землях императорские войска сожгли одну деревню…       Кто-то говорил за Леонору. Это не она говорила, нет. Она не могла, не должна была, но слова лились на язык горькой желчью:       — Всех взрослых убили, а детей забрали в рабство. И была среди тех детей маленькая девочка: красивая, со светлой кожей и большими зелёными глазами. Она понравилась Императору, поэтому он оставил её себе. Он проводил с ней дни и ночи, одевал в лучшие наряды, дарил самые дорогие украшения… Но прошли годы. Девочка выросла, стала худой, высокой и нескладной. А у Императора появилась новая — его дочь. Глаза у неё были не зелёные и кожа не светлая, но зато она была маленькой. Императору такие нравились. Он выбросил повзрослевшую рабыню из дворца, и у неё потом сменилось много хозяев…       Глаза заслезились, наверное, от дыма.       — Что было дальше?       — Не помню. — Она закашлялась. В висках запульсировало, из носа текло, и она вытерла его тыльной стороной ладони, как ребёнок. — Я забыла концовку. Это не очень интересная история. Простите.       Где-то стучала капель. На потолке спали летучие мыши — они висели гроздьями, круглыми маленькими головками вниз, и Леонора подумала о винограде, о солнечной далёкой родине, которую не помнила, но в которой солнце тоже яркое и жаркое и совсем не похоже на возбуждённый глаз…       Сквозняк кусал её за пятки, и толстый меховой плащ почти не грел. Она села к костру ближе, обхватила себя за плечи, но дрожь не прошла.       — Ты замерзла, — сказала Фене На.       Леонора ощутила её нежные руки на своих плечах, тепло её мягкого большого тела — и прижалась к нему носом, грудью и всем существом.       — Раны не болят?       Она покачала головой. Нет. Нет, ничего не болело.       Снаружи гремел гром и начинался ливень. В нём не достигали небес тысячи чужих желаний.       — Я нагуглила китайские фонарики! Ща закажу, только надо цвет выбрать… красный?       — Алиса, если ты будешь меня перебивать, я забуду, что хотела сказать.       — Прости-прости… Но потом мы с тобой обязательно их запустим! Так что? Юноши добрались до зачарованного леса?       Лес ждал их у подножия горы. Здесь, как на могилах, всё поросло гэгэнью — листья и фиолетовые колпачки смотрели назад, словно пытались сбежать. Они печально шелестели, прижатые к земле тяжёлыми, усталыми шагами: Леонора безжалостно топтала дикие цветы. Ей не терпелось добраться до журавля, её ноги уже были стёрты до мозолей, как у той У Си, а застуженная спина болела, будто от плети… Но Фене На — благородная высокорождённая чжоу, слуга самого Императора — не роптала, и Леонора молчала тоже. Наверное, она заразилась решительностью своей спутницы.       В пышных зарослях не было ни дороги, ни даже тропинки, но у самого леса высилась огромная триумфальная арка. Мох покрывал каменную облицовку — через неё проглядывали строгие морды духов-защитников, а с пёстрой, поросшей пионами крыши взирали на незванных гостей каменные львы. Позолота ещё сохранилась на пышных гривах, во вспышках молний дождевые капли переливались драгоценными камнями.       — Я где-то видела эти пайлоу, — сказала Леонора, вытирая мокрое от воды и пота лицо.       — Я тоже. В книге из дворцовой библиотеки, как раз когда…       — Тяв!       Они вместе отшатнулись. Леонора мгновенно вспомнила: один кинжал на левом запястье, второй — в правом сапоге… И мгновенно обо всём забыла, потому что из ворот, устремив вверх девять облезлых хвостов, выскочила лисица. Рыжая, тощая, чуть больше ши-тцу, она скалилась и нервно перебирала тонкими лапками.       — Смер-ртным нельзя! Запр-ретный лес! — рычала, будто откусывала кусочек от каждого слова. — Уходите! Пр-рочь! Пр-рочь!       — Достопочтенная хули-цзин. — Фене На бесстрашно выступила вперёд, загородив Леонору, и низко поклонилась. — Пожалуйста, прими наш скромный дар и позволь нам пройти.       Она бросила лисице мешочек, полный вяленого мяса. Схватив добычу, тварь отпрыгнула, высоко и бесшумно, как блоха.       — Нельзя! — пищала она, всей мордой погрузившись в угощение. — Нельзя смертным! В запретный! Р-р-р…       Её речь совсем потонула в довольном урчании, лапы — от удовольствия, не иначе — подкосились, и, под руку с Фене На, Леонора вошла в пайлоу.       Гром за спиной умолк. Исчезли тучи и холодный ветер, исчезла лисица и скорбные заросли гэгэни. Под ногами мягким ковром расстелились изумрудные травы, дорогу залило солнце, грибы — бесценные шиитаке, энокиму, му эр — пучками росли на земле и деревьях. Груши, яблони, персики, абрикосы… тяжёлые сочные плоды низко свисали на ветках.       В животе заурчало.       — Не стоит рисковать, — сказала Леонора сама себе. — Никто не возвращался из запретного леса.       — Ты знаешь, почему?       — Из-за жадности, — ответила Леонора. — В мифических местах нельзя брать ничего, кроме того, за чем пришёл. Из-за жадности в мифе о боге богатства Вай Юнфэна покусали оводы так, что всё лицо распухло, Большой Клоп с роднёй в волшебном чане сгорел, а Ху Сы с женой превратились в птиц аохэнняо — до сих пор летают и кричат: Кэаохэн сыла! умерли с досады!..       В противовес её мрачным словам рядом запел скворец. У самого носа пролетела бабочка — ярко-розовая, как вишнёвый лепесток.       — Похоже, — сказала Фене На, — твои хозяева были образованными людьми.       — Да. Но образование не делает человека человеком, что бы там ни писали древние…       Леонора прикусила язык и оцепенела, ожидая вопросов. Но вопросов не было. Фене На словно чувствовала, каких тем не стоит касаться — лишь склонила голову, понимая и разделяя чужую печаль. Она закрыла Леонору собой от лисицы-оборотня, и это было больше, чем слова.       Лес оказался бесконечным. Тропинка вела и вела вперёд до самого заката, и среди сказочных пёстрых дубровников, кобчиков и зуйков не было ни одного журавля. Кроны деревьев полыхнули в последних солнечных лучах, а потом пришла ночь, светлячки сменили бабочек, сверчки — певчих птиц. У корней дородного дуба Леонора и Фене На устроились на ночь, и над ними на ветках блестящими желудями зависли звёзды.       Хотелось спать, но Леонора не могла уснуть. Невкусные мясо и лепёшки застряли в горле, а воздух вокруг был полон дурманящих сочных ароматов…       — Вы уже придумали, как поймаете журавля, госпожа? — Леонора решила заесть неприятный вкус приятной беседой.       — Духа нельзя поймать, — ответила Фене На, — он быстрее и сильнее любого смертного. Но его можно позвать за собой.       Она, похоже, и не собиралась ложиться: вытащила из ножен свою возлюбленную флейту. Даже в сумерках её окружал лёгкий, едва различимый золотистый ореол, какой бывает вокруг будд… Или так отражался лунный свет?       Она поднесла инструмент к губам, сыграла несколько тихих, кристально-чистых нот, и все звёзды-жёлуди вдруг качнулись, будто в танце.       — Ты тоже сможешь играть, если позанимаешься, — сказала Фене На. — Хочешь попробовать?       Хочу.       — Смотри. — Она села Леоноре за спину, вложила флейту в дрожащие пальцы, прижала мундштук к непослушным губам. Он был солёный, как невкусные лепёшки, но рот наполнился слюной. Пришлось сглотнуть. — Приподними голову, плотно обхвати кончик губами и произнеси «ту».       От тёплого дыхания по затылку, спине, даже по ягодицам бежали мурашки. Одежда прилипла к коже.       — Отводи язык назад, — шептала Фене На. — Он закрывает и открывает поток воздуха. Направляй воздух спокойно, плавно… Хорошо, а теперь зажми клапан. Вот так. — Она надавила на палец Леоноры и ещё теснее грудью прижалась к её мокрой спине, и длинные пряди нежной щекоткой скользнули за ворот. — Дыхание нужно брать глубоко, вот сюда… — Её ладонь опустилась на низ живота, и дышать Леонора перестала совсем. — Теперь выдыхай.       Получилось? нет? Она не поняла. Слишком громко билось сердце, и ей казалось, что ещё чуть-чуть — и весь лес, вся Поднебесная, все горы и реки забьются в этом оглушительном ритме.       — Давай я покажу.       Когда Фене На забрала флейту, Леонора укусила себя за щёку, чтобы не податься навстречу, отодвинулась, стала смотреть в другую сторону… Бесполезно. Потому что она целиком осталась в руках своей госпожи — будто стала флейтой, и каждое движение пальцев отзывалось внутри, каждая нота гудела — от головы до пят, — каждая интонация прошибала насквозь, и последний такт смешался со стоном — Леонора запрокинула голову, и жёлуди-звёзды вспыхнули пронзительным небесным светом совсем рядом. Потом она упала. Уткнулась лбом в колени. Все мышцы расслабились, за наслаждением пришли горечь и страх и осознание своей нечистоты. Она вытерла мокрые глаза.       — Ты очень чутко чувствуешь музыку, — донёсся из тьмы голос Фене На.       Совсем не в музыке было дело.       Не только в ней.       Но, возможно, госпожа ничего не заметила. А возможно, только что Леонора лишилась единственного друга.       Она отвернулась и легла на бок в волшебном, полном чудесных деревьев, цветов и птиц лесу — и осталась в пустоте.       Ей снился дворец.       Опять.       Длинный коридор, прямо и направо, в Золотые Покои. Она рвалась из рук своих провожатых, но её держали как железными щипцами, дверь приближалась: высокая, украшенная росписью из золотых хризантем, тяжёлая. Никогда не хватало сил открыть её изнутри: ни руками, ни ногой, ни плечом, ни криком — и оставалось только просить давай лучше играть или читать или писать иероглифы пожалуйста пожалуйста       — Следуй за мной, — пропела флейта, поставив всё на свои места.       Леонора вдруг поняла, что она взрослая и что больше она не должна идти прямо и направо. Она вырвалась из стальных тисков, схватилась за протянутую руку и       Пустота закончилась.       — Добро пожаловать в Нетленну, — сказала Фене На.       Это был зал. Но вместо стен — груды камней, а вместо купола — бесконечный небесный свод. И зеркало под ногами. Бесцветные люди в бесцветных одеждах бесшумно ступали по стеклу, в котором ничего не отражалось, и вместо лиц у них были бесформенные пятна.       — Ты ещё не настроена, — объяснила Фене На. — Мы сейчас в сердце Лада. Если вслушаешься, сможешь различить знакомые мотивы.       Лад? Мотивы? О чём она? Как различить?.. Леонора слышала только шорох. Будто лился водопад из шёлка. Звук был мягким и гладил по голове как мама, и было сложно сосредоточиться на чём-то ещё.       — Вселенных бесконечное множество, — сказала Фене На. Человек-призрак прошёл через неё насквозь. — Понимаешь, что это значит? Абсолютно всё — возможно, и каждая история — правда. Мы собираем их.       — Заче…       Её голос был как писк комара, или скрип телеги, или ослиный крик, неуместный и фальшивый, и Леонора зажала себе рот.       — Миф и символ — это язык, — ответила Фене На. — На них говорят человеческие души. Во сне, как сейчас. Смотри.       Среди серых груд вдруг появилась огромная змея с лицом прекрасной юной девушки, и Леонора воскликнула:       — Это же Нюйва!       Вся омерзительность испарилась из её голоса, к пальцам ластились вселенские струны, она узнала мотив:        — Нюйва создала людей из глины, сначала женщину, потом мужчину… А это Юй! Он остановил всемирный потоп…       Вокруг матери-прародительницы явились боги солнца и луны, и духи пяти стихий, и Первый Император, и великие герои, и историю каждого Леонора проговаривала вслух, и интонации складывались в мелодию, а мелодия проливалась с языка на пол и расцветала цветами из золота и серебра.       — Значит… — шёпот рассыпался жемчугом, — это волшебство позволяет вам создавать любые сокровища?       — Скорее оно помогает нам понять, — слова Фене На были агатами с острыми гранями, — что такое настоящие сокровища.       Она встала перед Леонорой и посмотрела в глаза, как равной.       — Слушай.       Их губы встретились, и из небесного свода вытянулись сосновые ветки со сдвоенными нефритовыми иголками. Они ткнулись в щёку Леоноры. Влажные. Холодные. Круглые… почему круглые?..       Она проснулась.       — Тяв! — лисица отпрыгнула, взмахнув девятью хвостами, и зашипела: — Поговорить! Только поговорить!       Леонора выхватила кинжал, села так резко, что голова закружилась. Сердце колотилось в горле, дивный новый мир исчез как не бывал. Фене На дремала неподалёку, прижавшись щекой к толстому древесному стволу, укрытая длинными волосами, словно покрывалом.       — Поговорить! — повторила лисица. Её тощее тельце дёргалось, будто от холода, она нервно переминалась с лапы на лапу. — Есть предложение!       Рядом с умирающим костром Леонора нащупала длинную крепкую ветку. На всякий случай.       — Я принесу тебе журавля, — едва слышно лепетала лиса. — Ты никогда его не поймаешь сама. Не найдёшь. Я знаю, где он. Я принесу тебе персики бессмертия. И бесценные жемчужины. Я выведу тебя из леса, я покажу безопасный путь. Ты купишь свободу. Ты придёшь к Императору. Ты будешь делать всё, что хочешь.       Подслушивала?       — И? — одними губами спросила Леонора. — Какова плата?       — Мясо, много мяса, сейчас!       Глупое животное. Припасов осталось чуть-чуть — не накормить и такую мелкую шавку. Лепёшек ей предложить? Неужто в лесу мало живности?..       — Жирное-жирное, вкусное… — мечтательно тянула лисица, делая шаг к Фене На. — Тяв — и всё…       Она пискнула и отпрыгнула назад, зажмурившись. Леонора выставила палку — сухой кончик ещё горел, — поднялась на ноги, готовая поджечь злобную дрянь ещё раз. Лиса оскалилась, из глаз покатились человеческие слёзы, запахло жжёной шерстью. Злобно тявкнув, она рванула к кустам — девять тощих хвостов мелькнули и исчезли.       Фене На что-то пробормотала во сне. Повернулась на другой бок. Не проснулась.       А значит, можно было остаться на страже, и Леонора осталась. Села рядом со своей госпожой, глядя на её спокойное красивое лицо. Вслушалась в уханье сов, шелест листьев, пение сверчков, в каждый шорох…       До самого рассвета она пыталась найти в лесной гармонии знакомые мотивы, но чудесная способность исчезла. Увы. Презренная ли не умела обращать груды камней в богов, её голос не рассыпался драгоценными самоцветами, она не ощущала вселенских нитей в пальцах. Нелепая грёза.       — Ты почему меня не разбудила? — утром спросила Фене На. — Ты не должна дежурить всю ночь.       — У меня бессонница, госпожа.       Фене На покачала головой и пообещала сыграть колыбельную.       «Нетленна», тихо повторила Леонора.       Слово осело сладостью на языке.       Нет! Ерунда. Фантазия расшалилась. Раньше был коридор, прямо и направо, а теперь вот — мир без рабов и с музыкой. Чушь. Сны не бывают вещими — сны говорят только о самом спящем, о его страхах, желаниях и надеждах, Леонора знала. Леонора видела много снов.       Они продолжили путь, и проклятый лес продолжил испытание. Лес соблазнял их саньчжушу — деревом с белоснежными жемчужинами, за которые можно было купить и свободу, и дворец Императора, и саму Поднебесную. Лес дразнил их жирными шижоу на ветках, и целой поляной из хмельных ягод, и ручейками из молока, и листьями из яшмы… Лес не скупился на предложения, но Фене На будто не замечала их.       Потому что в её стране разбирались в сокровищах?..       Хватит, хватит путать реальность со сном!       — Сяолиан, ты совсем измотана, — сказала Фене На вечером. — Сегодня я буду сторожить первой.       Но стоило закрыть глаза, как вернулся коридор, и служанки, и прекрасные наряды, и аромат благовоний, и Леонора очнулась в холодном поту. К гуям такой отдых! Она осталась лежать, слушая, как Фене На подыгрывает сверчкам нежную, светлую мелодию. Под неё сложно было представить, что совсем недавно смерть казалась смешной и желанной. Нет, умирать не хотелось.       Но такова плата.       Всё решено.       Лиса вернулась после полуночи и с новой тактикой: подползла, опустив уши и поджав хвосты, а за каждым из хвостов прятался лисёнок. Маленькие пушистые комочки крались за мамой лапа в лапу, все вместе морозили Леонору печальными голодными глазами.       — Я просто хочу прокормить детей, — шептала хули-цзин. — Твоей хозяйки нам надолго хватит…       Леонора приладила кинжал к палке, чтобы получилось копьё. Она молчала. Она чувствовала себя драконом, который охраняет сокровище.       К утру хулицзинское семейство, возмущённо пофырчав, исчезло, как исчезает любая нечисть под лучами солнца. Но на следующую ночь лиса вернулась опять, и её хвосты зло топорщились, а с тощей морды не сходила почти человеческая ухмылка, и шёпот был как змеиное шипение:       — Вы ничего не найдёте. Вы тут навсегда. Вы умрёте, и я съем вас обеих. Как съела всех до вас. Как съем всех после вас. Тяв!       Она облизнулась длинным окровавленным языком — и правда кого-то сожрала, похоже, — но Леонора не ощутила ни страха, ни ненависти. После трёх бессонных ночей сил почти не осталось. Тихое рычание убаюкивало, хвосты качались будто игрушки над люлькой, и Леонора царапала шею, чтобы не спать, и утром её пальцы были в крови. Она вытерла их о лист лопуха. Она была сильной и могла бы обходиться без отдыха неделями, да, но потом она вдруг очутилась на чём-то мягком и уютном и поняла, что вот здесь — её место. Глубоко вдохнув, она решила, что останется так навсегда…       Фене На аккуратно отстранила её от своей груди.       Был день. Под ногами была тропинка.       Они шли.       — Ты сейчас же ляжешь и отдохнёшь! — потребовала Фене На. — А потом ты расскажешь, что, гуй побери, ты делаешь ночами, чтобы довести себя до…       — Т-с-с, — сказала Леонора.       Но Фене На и сама замолчала, потому что тоже услышала. Клёкот. Впереди, за рядком сосен, в солнечных лучах блестело озеро. А на его берегу, на тонкой длинной ноге, стоял миниатюрный журавль, и свет радугой переливался на его перьях.       Чёрных.       Сонливость прошла как не бывала. Фене На выхватила флейту и аккуратно двинулась к воде, но веточки предательски хрустнули под её ногами, и птица вздрогнула. Обернулась. Её маленькая головка склонилась набок, в длинном красном клюве дёргались лягушачьи лапки.       — Не двигайся, — прошептала Фене На.       Она поклонилась, как кланялась лисице. Потом осторожно, не отрывая от журавля взгляда, поднесла флейту к губам. Но не успела сыграть и первую ноту — рыжее пламя выпрыгнуло из леса. Зарычав, оно выбило инструмент, схватило его девятью хвостами и исчезло. Только злобный хохот остался.       Дрянь!       Надо было её убить!       Надо было…       Фене На растерянно застыла на месте, а журавль расправил крылья и поднялся в воздух, и думать времени не осталось.       Голос Леоноры от недосыпа хрипел, мелодию она помнила не всю, пришлось импровизировать… но ей повезло. Она успела, и птица услышала. Обернулась вновь. Неподвижно зависла в воздухе, как умеют только демоны и боги. А потом плавно спустилась на землю, встала на изящную лапку. Лягушка выскочила из открытого клюва.       Кажется, ещё никогда у Леоноры не было такого благодарного слушателя.       Она не знала, сколько раз пришлось повторить мелодию, прежде чем журавль наконец покорно склонил головку и замер, будто статуэтка из гладкого оникса. Правда, статуэтка получилась лёгкой и тёплой и в её маленькой груди быстро-быстро билось сердце. Леонора ощутила всё это, когда подняла журавля, чтобы завернуть в плащ и передать Фене На. Руки дрожали. У обеих.       Нет.       Нет, это земля содрогалась. Вдруг стало темно. Грянул гром, ветер зашумел в листве, по глади озера пошли сердитые волны, а деревья зашевелили кронами, как клубками змей — будто вот-вот были готовы на собственных корнях ринуться в бой.       Вы взяли что хотели, говорил лес. Теперь убирайтесь.       Схватившись за руки, Леонора с Фене На бросились по тропинке назад, и в этот раз путь был короче — лес гнал их. Лес двигался и изменялся. Мокрая земля скользила под ногами, холодный воздух бил в спину, ветви — без персиков и без жемчужин — хлестали по макушкам, поторапливая. Что-то древнее, гигантское, хтоническое гудело, выло и стонало, и было страшно обернуться. Леонора слышала бешеный стук крови, шумное дыхание — своё? Фене На?.. А потом впереди, возле пайлоу, замаячил свет, и Леонора рванулась к нему вместе со своей госпожой, проскочила через волшебные врата — кто-то цапнул её за лодыжку ледяными когтями, но в последний миг отпустил, — и упала на колени. Перед глазами всё плыло. Холодный воздух колол горло. Она с трудом понимала, что говорят незнакомые мужчины в тяжёлых, сверкающих доспехах, крик чудища всё ещё звенел в ушах…       Фене На очнулась первой. Вышла вперёд, загородив Леонору от чужих взглядов, и теперь можно было посмотреть на знакомое алое солнце и безмятежные небеса.       Мир больше не дрожал.       Разгневанный лес закончился.       — …не будем терять время, — говорил один из солдат. — Император ждёт. Садитесь, вашу рабыню мой человек отвезёт домой.       — Моя спутница, — отвечала Фене На, — отправится ко двору вместе со мной. Император дал мне нефритовый пояс, делайте что вам велено.       Она стояла прямая как стрела, Чёрный Журавль посапывал в её объятиях, будто ребёнок, и девять драгоценных камней переливались на её поясе. Когда только успела надеть?..       Солдат нахмурился, но спорить не стал.       Конечно, он не смог ей отказать.       Кто бы смог?       Ни прекрасные, увитые цветами арки, ни монументы могучих драконов, ни расписные стены, ни золотые петушки на крыше не могли спасти дворец — эту уродливую груду камней. Даже музыка не спасла бы. Леонора помнила, что гости Запретного Города всегда восхищались его красотой, но сама она, ступая по знакомым дорожкам, не ощущала ничего, кроме отвращения. Как в любом дворце любой из вселенных, здесь жили ложь и насилие, и фигуры благородных героев-спасителей, защитивших эти земли от вулканов, землетрясений и потопов, взирали на потомков холодными мраморными глазами. Наверное, думали: «Оно того стоило?»       В детстве эта мысль не давала Леоноре покоя. Но тогда ей не хватило смелости действовать, ей мешала глупая надежда: а вдруг за высокими стенами мир — иной?       Но мир оказался везде точно таким же.       Журавля у Фене На забрал один из мерзких чинуш: сказал, что птицу нужно помыть и подготовить для заклания. Он же отдал «героинь» — он их сам так назвал, умильно скалясь, — в руки слуг, чтобы раздели догола и обыскали. Леонора вновь ощутила себя товаром на невольничьем рынке, но, стиснув зубы, выдержала новое унижение.       До цели оставалось совсем чуть-чуть. В висках пульсировало, от злого веселья хотелось петь, но нужно было покорно и кротко молчать и опускать глаза, как должно всем женщинам, и Леонора молчала.       Потом слуги облачили её в «приличные» одежды и под охраной, как под конвоем, вместе с Фене На повели по коридору. Шёлк длинных платьев шелестел по каменным плитам, будто смеялся. Тот самый поворот направо остался позади, но бешеный стук крови не умолк, от возбуждения и страха намокли руки, судороги сводили мышцы.       Она должна успеть. Если в её жизни и был какой-то долг, то только этот.       Вонь благовоний стала комком в горле — «героинь» окурили какой-то дрянью, очищающей от всех болезней. В голове помутилось. Леонора поймала взгляд Фене На, и госпожа улыбнулась ей, мягко коснулась плеча, будто прочла мысли. Будто благословила. Но разве могла она — такая добрая, такая милосердная! — благословить на преступление?       Император и правда ждал. Сидел на золотом троне, облачённый в золотой чаофу, и смотрел из-под золотого гуаня, на котором свисали золотые шнурки — солнечные лучи. Пялился на вошедших единственным глазом. Вечно воспалённым и красным, блестящим от слизи. Его второй глаз, всегда прикрытый седой прядью, был пуст и слеп с рождения.       «Он устремлён в небеса!» — так объясняли уродство своего повелителя придворные лизоблюды.       Едва переступив порог тронного зала, Леонора рухнула на колени, распласталась на полу, так подобострастно, как положено, как только могла. Так, чтобы Император не увидел лица. Конечно, много лет прошло — он не узнает, да и сколько таких рабынь он сменил?..       — Ты удостоена чести личной встречи с богом, искательница, — раздались сиплые, дрожащие слова. Трон стоял в месте с лучшей акустикой, незаметные стальные экраны усиливали голос сына неба, но даже они не могли скрыть его старческую немощь. — Скажи, какую награду ты выбрала.       Леонора перестала дышать. Ей и в голову не пришло напомнить о своей просьбе…       — Ваше величество, — ответила Фене На, — позвольте моей сестре поцеловать подол ваших одежд.       За дверью послышался тихий ропот. Толпа слуг, как всегда, внимала каждому слову повелителя.       Скоро они завизжат как свиньи.       Леонору охватило то ли бешенство, то ли восторг.       — Ты уверена, искательница? — Похоже, даже сын неба удивился. — Разве тебе не нужна наша библиотека?       — Я уже нашла всё, что искала, ваше величество.       — Да будет так.       Леонора двинулась вперёд — мелкими шажками, склонившись низко-низко, и раны на спине и пояснице отдались ликующей, радостной болью. Совсем чуть-чуть. Осталось совсем чуть-чуть. Оказавшись у подножия трона, она уткнулась носом в пол, бросила короткий взгляд из-под ресниц на стражу. Два лучших воина всегда были рядом с небесным сыном, потому что небесный сын не рассчитывал на помощь Отца. Потому что на небесного сына покушались много раз... но увы, убийцы не знали секрета. Император так боялся смерти, что держал при себе несколько клинков: один в причёске, два на запястьях, один — в правой туфле. Специальный мастер изготавливал обувь для владыки, снаружи ничего не заметишь... Леонора видела эту туфлю перед собой прямо сейчас. Если правильно коснуться, выскочит лезвие. Если правильно вогнать его в больной императорский живот, то не помогут ни лекари, ни журавль.       Она успеет. Она тысячи раз представляла этот момент, мечтала о нём, просыпаясь после кошмаров, оттачивала в уме до совершенства. А потом она любила мечтать, как невидяще расширяется единственный зрачок, как уходит жизнь из склизкого глаза и как она стоит и хохочет в мёртвое лицо…       Конечно, про хохот — ерунда. Этого Леонора уже никак успеть не могла. Его величество охраняли самые быстрые воины: они проткнули бы ей грудь или горло перерезали…       Ей?..       Нет. Не только ей.       Леонора поняла, что не может двинуться.       — Не робей, дитя, — милостиво сказал сын неба. — Мы разрешили тебе.       Она выдохнула.       Коснулась губами мягкого шёлка и попятилась назад.       Двери открылись, выпуская их с Фене На, а потом закрылись перед их носом. Слуги вокруг, забыв о приличиях, пялились на Леонору с непонятным выражением — то ли жалость, то ли недоумение, — и над всеми ними благородный Юй могучими руками разгонял морские волны, спасая мир, а за стеной остался живой Император, который теперь станет бессмертным, а где-то рядом ещё был коридор с поворотом направо.       Но всё это больше не имело над Леонорой власти.       Комок в горле исчез.       — Прости, я забыла сказать, — шепнула ей Фене На. — Ты свободна.       — Да, — ответила Леонора. — Я знаю.       Она почувствовала, как губы растягиваются в улыбке, и потянулась, чтобы вновь сжать ладонь Фене На в своей. Но кто-то закричал. И взвился долгожданный свинячий визг. Распахнулись закрытые двери, все стражники бросились в зал.       Чёрный журавль, зависнув в воздухе, как умеют только боги, проглатывал солнечный глаз. Залитое кровью тело сына неба медленно сползало с трона.       В наступившем шуме Леонора ясно различила голос:       — Журавль внимательно слушал тебя.       — Значит… тот сон был реальным?       — Только сны и реальны.       — Нас сейчас убьют. Я не хочу, чтобы ты умерла…       Она замерла на полуслове, потому что вокруг неё тоже всё замерло. Даже клинок стража. Он был у самого её горла, но не двигался.       Время остановилось.       Фене На держала над собой флейту — ту самую, которую похитила лиса, — и серебристое сияние портала подсвечивало её лунное лицо.       — Я могу перенести тебя в любое место. Или ты можешь пойти со мной, в мой мир, но пути назад не будет. Что ты выберешь, Сяолиан?       — Леонора, — ответила она, принимая протянутую руку. — Меня зовут Леонора.       — Эй!       — Эй?       — Что-то случилось?       — Чего замолчала?       В ушах шумит. Звук дробится. Леонора встряхивает головой. Оглядывается, вспоминая, где она.       Земля. Квартира Алисы. Память. Трупный яд.       Ох, проклятье.       — Нет, нет… просто задумалась. Итак, путешественники принесли журавля во дворец и передали Императору. Но стоило его величеству взять волшебную птицу, как она выклевала его единственный глаз. Конец.       — Как конец? — От возмущения Алиса даже подпрыгивает на месте, и старый диван, на котором они сидят, поддерживает её грустным скрипом.       Когда они успели уйти из кухни? Леонора даже не заметила. Теперь они в зале, и перед ними — отключённый чёрный экран телевизора, по которому скользят тени из открытого окна. Вечер. Солнце почти ушло.       — Рассказывай дальше! — требует Алиса. — Что стало с героями?       — Не знаю. Может, их убили, а может, они перенеслись в другой мир. Люди потом говорили, что это духи справедливости наказали злого Императора.       — Ну ладно. — Любительница хэппи-эндов недовольно надувает губы. — А кто получил вечную молодость?       — Принцесса. Она стала бессмертной и её имя осталось в веках, хотя и не совсем так, как она бы хотела, наверно. Её звали Турандот.       Алиса несколько секунд удивлённо взмахивает длиннющими ресницами, а потом её круглое лицо расплывается в улыбке.       — Ты всё выдумала! В либретто нет никакого леса и никаких лис, а у Императора даже имени нет… — Она спотыкается, сообразив. — Ладно. Ещё вопрос. Ты говорила, что в эту волшебную страну попадают только избранные. А меня бы взяли? Есть… какие-то критерии?       Хороший вопрос.       Леонора смотрит на вселенские струны. Звук проходит через тело Алисы — красивый, звонкий, но бессмысленный. Она талантливая девочка, однако таланта недостаточно для истинного звучания.       — Не знаю, — врёт Леонора. — Ты ещё спроси, почему солдаты сами в лес за журавлём не сходили. Это же просто сказка.       — Ну нет. Просто «сказки» так не рассказывают!       Алиса лукаво улыбается, и она совершенно права. Кажется, яда в крови Леоноры стало чуточку меньше. Кажется, она добилась облегчения, которое не принёс алкоголь. Поэтому Леонора не противится, когда Алиса переплетает их пальцы. Тепло нежной щекоткой поднимается от ладони вверх, до груди, и пусть это благодарность, а не любовь, Леонора думает, что, возможно, ещё есть шанс. Возможно, не всё потеряно. Поэтому она не двигается, когда Алиса тянется за поцелуем…       Аромат пу ча. Леонора успевает его услышать. А потом она глохнет. Её прошибает холодным потом, в ушах безумным воем взрываются тысячи дьявольских труб — все фальшивые, диссонанс за диссонансом. Подкашиваются колени, боль прокатывается от пяток до головы, но каким-то чудом, стиснув зубы, Леонора успевает добежать до ванной.       Её рвёт так, будто она хочет выблевать сердце. Омерзение бьёт волна за волной. Следом — чувство вины, и желание смерти, и жажда вернуться в Систему прямо сейчас, и молить о прощении, будь что будет только бы это прекратилось пожалуйста пожалуйста       Она цепляется за унитаз. Потом цепляется за раковину, потом за какую-то полку, но встать нет сил. Она ползёт к ванне, выворачивает кран на всю, суёт голову под ледяную струю. Считает удары обезумевшего сердца. Дышит глубоко и ровно. Раз-два. Нужно переждать. Три-четыре. Просто переждать.       Вечность спустя она, опираясь о бортик, поднимается. Шея затекла, и мозги от холода онемели, а лицо вообще не чувствуется. Наверно, сейчас она не отразится в зеркале. Вокруг всё троится, взять полотенце получается только со второй попытки, но оно падает из дрожащих рук. Леонора поднимает его, едва не рухнув опять, и трёт щёки и нос, куда жизнь возвращается маленькими иголочками. Мышцы живота тверды как камень, но, кажется, приступ тошноты отступил.       Дура.       Никогда ей не абортировать этот плод. Бесполезно и пытаться.       Дождавшись, когда ноги перестанут дрожать, Леонора переплетает причёску и выходит из ванной. Она уже придумала, что скажет. Нахлебалась в баре какого-то дерьма и отравилась — ничего подозрительного, поцелуй ни при чём, нужно извиниться, конечно…       Но струны насмешливо звенят, и от дурного предчувствия в голове опять мутится.       Алиса стоит перед телевизором. Идут новости: спасательная служба вытаскивает из реки чёрный BMW, два трупа увезла машина скорой. Ограждение на мосту не повреждено, как будто машину перенесла и швырнула вниз чья-то огромная рука. «Неизвестно, как автомобиль оказался в воде», — говорит диктор.       Алиса поворачивается, и лицо у неё белее мела.       — Ты… поэтому сказала, что они не вернутся?       Нужно что-то быстро соврать. Что-нибудь про случайность, совпадение, обратиться к рациональному мышлению, но голова у Леоноры ещё болит и занемевший язык слушается плохо, поэтому она не успевает.       Закрыв глаза, Алиса медленно сползает на пол.       Она не падает — Надир подхватывает её на руки. Аккуратно опускает на диван, укрывает пледом, будто добрый папочка, и закрывает окно, из которого дует холодный вечерний ветер. И только потом поворачивается к Леоноре, чёрный мрачный дух мести. Смотрит сверху вниз своими нечеловеческими голубыми глазами — под правым бледное пятнышко ожога — и говорит:       — Ты нарушила протокол, Леонора. Девочка заподозрила, что ты не простой человек, и я стёр её память. Не пытайся больше с ней общаться, пожалуйста.       — Из-за подозрения?! — Нет, Леонора совсем не хотела злиться, у неё нет на это сил, но: — Я бы убедила её! Какого чёрта ты вмешался?!       — Я действую по правилам.       — Засунь их в жопу!       Он качает головой, не задетый её гневом, неуязвимый для её магии, и кулак чешется хотя бы в челюсть ему врезать. Но вокруг Надира — непрошибаемый щит, его литальли, так что всё, что остаётся, это скрипеть зубами.       Бросив на спящую Алису прощальный взгляд, Леонора переносится домой.       Потрясающе. Весь её яд снова с ней.       Всё бессмысленно.       — Книги в подвале, — цедит она так холодно, как может, так, что голос предостережением пульсирует на струнах. — Я выполняю свою работу, я открыла тем хмырям портал. Проваливай.       — Опять дашь мне Оруэлла? — Надир улыбается, даже не думает исчезать. Неспешно расхаживает по её дому, величественный и умиротворённый, как испанский священник, проповедующий тупым индейцам. — Шутка, повторённая двадцать три раза, становится не смешной.       — Я не шучу.       — Я пришёл не за книгами, Леонора. Возвращайся в Нетленну. В твоём присутствии на Земле нет никакой необходимости.       Опять.       Леонора плюхается в кресло и закидывает ногу на ногу, как будто может позой обмануть своего мучителя или себя.       — Ты не мог бы ещё разок превратиться в лису? Я тебя дожгу.       — Ты боишься вернуться, — продолжает Надир, — потому что знаешь: оказавшись в Храме, ты не сможешь не признавать очевидное…       — Очевидное что?! — Она впивается ногтями в подлокотники, чтобы не вскочить, но бешенство подбрасывает и корёжит её ударом тока. — Что ваша Система — сборище тупоголовых лицемеров?! Ну нет, нет, хотел поговорить, так заткнись и слушай! Знаешь, о чём я сегодня рассказала Алисе? О «прослушивании». Об испытании верности, которое вы мне устроили. Испытание твердолобости и зацикленности, потому что Системе не нужны те, кто умеет сомневаться. Системе нужно было знать, смогу ли я отказаться от смысла своей жизни ради...       Она не может подобрать слово. Надир печально опускает взгляд, будто понимает что-то своей промытой пустой башкой.       — Я скорблю по Фенене так же, как ты. Но моя сестра любила тебя и не хотела бы…       — Плевать мне, чего она хотела! — Леонора всё-таки вскакивает с места. Пол дрожит под её ногами. Всё дрожит, книги носятся по воздуху и рвутся на куски. — Ей нужен был альт, и она его получила! Очередную боевую единицу для вашей сраной армии! Не вышло бы со мной — забрала бы Юна, о, ты думал, я не пойму, зачем ей тот несчастный струнник?! Знаешь, что с ним стало? Нет, тебе всё равно и ей было всё равно! Она читала мои мысли, она знала, о чём со мной говорить и как себя вести, на какие точки давить, чтобы получить хренову абсолютную связь — вашу священную и пречистую литальли!       Надир меланхолично смотрит на ручки, чашки и столовые ножи, застывшие у его шеи. Потом делает шаг Леоноре навстречу, и она делает шаг назад и шипит как змея, но звук опять отскакивает от щита, будто мягкий резиновый мячик.       Всё бессмысленно.       — Я не осуждаю тебя. Ты убедила себя, что Фенена — зло, потому что так тебе легче смириться с потерей. Но поверь, никто не требует, чтобы ты одна справлялась с этой болью. Возвращайся, и мы все разделим её с тобой, никто не будет покушаться на твою свободу…       — Мою свободу? — Она бы расхохоталась, но тогда её, наверное, опять вырвет. — Я даже убить себя не могу!       — Никто не вёл тебя к алтарю насильно, — всё так же миролюбиво продолжает мудак. А ведь когда-то Леонора завидовала этому непрошибаемому спокойствию всистемных, их безоговорочной уверенности! — Ты знала, что все литальли навсегда связаны с Нетленной. Твой голос — часть хора.       — Убирайся!       — Ты убила местных. Леонора, ты теряешь разум.       — Если для того, чтобы разорвать связь, мне придётся раздолбать вашу Систему к чертям, я так и сделаю!       Наконец он хмурится и по щиту бежит гневная рябь: через время и пространство супруга Надира, такая же правильная правоверная дура, сжимает рукоять меча. Ха-ха. Задело вас, значит.       Леонора радостно втягивает их злость глубоким вдохом и хочет ещё, подбегает к окну и распахивает его, и орёт на всю улицу:       — Нетленна! Тальград! Литальли! — Она оборачивается к Надиру. — Ну — и? Где ваши боги? Где наказание? Смотри! Я не корчусь в муках!       — Разве?       Слово-пощёчина, и Леонора замолкает. Ветер холодит затылок, но она не двигается — просто смотрит, как Надир возвращается в зев портала.       — Нетленна обвенчала вас, но не она заплетает тебе волосы, — говорит он, ступая в золотистое пламя. — Мы будем ждать.       А потом он исчезает и становится тихо. Только машины сигналят где-то далеко и обрывки книг с обречённым шелестом спускаются на пол. Будто шёлк.       В голове пусто, до неё добрался ветер.       Леонора идёт в спальню, стаскивает с волос траурную вуаль, распускает причёску и достаёт каркас — золотую флейту. Прижимает к губам, дует «ту».       Ни звука.