Living dead

      Алиса прячет пальцы в рукавах безразмерного свитера, обхватывает ладонями кружку с чаем и смотрит на стол, ощущая на себе липкий взгляд Наташи, которая выдернула её из дома в семь часов утра и привезла на базу Мстителей, которая находилась в чёрт знает скольких километрах от города. Она старалась особо не раздражать Наташу своими разговорами — кто знает, на что способна эта безумная Романофф? Пару лет назад она хорошенько отделала Алису просто за то, что та попыталась сбежать; ввязываться в это снова нет никакого желания.       В большой круглой комнате царило долгое наэлектризованное молчание. Стены со стороны коридора были стеклянными: можно было видеть людей в серо-синей форме, которые быстро бегали по коридору со стопками бумаг, успевая говорить в гарнитур. Аткинс слышала шорохи, шаги и шелест бумаги, а ещё ощущала запах кофе и ксерокса: свежая краска на белой бумаге, которая растекалась и пачкала пальцы; бумага потом попадала в невесть какие кабинеты на пыльные полки в жёлтые папки. Подобное могло только раздражать, особенно Алиссию, которая ощущала взволнованность и раздражённость окружающих, от чего сама становилась взвинченной и недовольной, как комок нервов, причём не своих.       В голове так и билось желание, чтобы в кабинет зашёл хоть кто-то; Наташа ощущала себя вполне комфортно в этой тишине, словно рыба в воде. Алису же съедало это молчание: она ощущала, как её сдавливают стены, как волнение охватывает её с головой, а следствием стал горячий румянец на щеках и резко похолодевшие руки, от которых оттекла кровь. Вены вспухли на шее, разрезая тонкую кожу на тысячи мелких полотен, кровь быстро забегала по венам, притекая к голове, словно реки, впадающие в моря. Язык прилип к небу, во рту пересохло, а уши заложило, — она хотела провалиться под землю или сбежать; Наташа умела своим взглядом доводить до истерики, до немого волнения, до крайней точки; Алиссия ощущала себя школьницей, которую вызвали к доске для чтения доклада. Сердце замедлило свой ритм, а когда двери наконец-то распахнулись — завелось вновь, с большим напором на грудную клетку. — Мистер Роджерс, — Алиса встала с места, а потом свела брови вместе и села, словно в замешательстве, точно школьница. Она даже не поняла, почему резко подскочила с места, списала всё на раздраженность и волнение. Наташа прыснула. — Стив, что сказал Ник? Можем мы отправить девчонку к нашему Зимнему другу?       Стив выглядел взволнованно и немного взъерошено, словно он недавно проснулся или его обухом из-за угла ударили. Он вошёл с опущенной головой, но когда Наташа задала вопрос, всё же поднял взгляд, упирая его в женщину, которая пыталась разрядить обстановку, улыбаясь, правда, весьма натянуто, неестественно. Роджерс моргнул пару раз, провёл пальцами по волосам и помотал головой, словно скидывая тяготящие мысли с плеч. — Да. Фьюри дал добро, но мы должны сопровождать Алиссию, в целях её безопасности, разумеется.       Алиса кивнула, потуже затянула резинку на волосах, провела по хвосту рукой. Наташа слегка улыбнулась, толкнув её в бок, подбадривая ту и задавая настрой, но эти действия вызвали лишь непонимание и лёгкое смятение. Аткинс сейчас было не до чего, кроме предвкушения встречи и очередной волны чужих воспоминаний и эмоций, словно ей своих недостаточно. Но она сама согласилась на это, так что должна исполнять — дала же слово, а её учили не нарушать его, держать до последнего, чего бы ей это не стоило; она же должна поддерживать честь своего имени и родителей.       В голове играет какая-то странная мелодия, которая помогает отвлечься: она часто наигрывает мотивы румынских колыбельных в своей голове — они успокаивают и приводят мысли в порядок, на время это помогает и даже снимает напряжение, но когда они идут в сторону персональной тюрьмы Джеймса Барнса, волна эмоций с новой силой накрывает её.       Она чувствует дрожание рук и холод собственной кожи, в то время как внутри всё начинает гореть. Её взгляд цепляется за широкую спину Стива и старательно исследует его кожаную куртку, яркие глаза Алисы поглощают её — она находит выход из тревожащей ситуации: изучение потёртостей и пятен на куртке Капитана. Если постараться, можно даже отыскать небольшие дырочки, как от иголки, но Аткинс забыла надеть линзы, потому не видит мелочей. Она вспоминает, как исследовала куртку Нормана пару лет назад, как пришивала заплатки к внутренней стороне его кожанки и целовала воротник на удачу; он всегда смеялся, божественно улыбался, ассоциируя её со своей матерью больше, чем с собственной женой. От голоса мужа, гуляющего в голове, всё сжимается, вяжет и холодеет — она не хочет вспоминать, но вспоминает, Алиса не в силах прожить без той части своей жизни, потому что не может стереть собственные воспоминания.       Резко помотав головой, Алиссия переводит взгляд на Наташу, которая покачивая своими бёдрами, идёт в сторону лифта. Алиса рассматривает её одежду, не стесняясь, разглядывает её полосатую водолазку, которая облегает красивую фигурку, точно та не спецагент, а модель. Аткинс переводит взгляд на потолок, набирает воздуха в легкие и вслушивается в стук своих высоких сапог — это её успокаивает, надоедливый звук приводит мысли на время в порядок, прогоняя резкий наплыв воспоминаний и мыслей. — Волнуешься? — Наташа слегка улыбается. Странно. Очень. — Немного, вернее, не уверена, что волнуюсь я, — она смотрит на Роджерса, неловко кивает, — хотя, я до сих пор не понимаю на что я вам. Кажется, у вас в соратниках есть король Ваканды, насколько я поняла из рассказа Наташи, он может помочь вашему другу; их техника, медицина — они на много десятилетий опережают наши технологии.       После смерти короля Ваканды все секреты этой замечательной страны вскрылись. Алиса помнила этот ряд передач по TV, а потом пересуды в кафе во время обеда и завтрака. С задержания Барнса полгода прошло, как раз около трёх месяцев назад всё и вскрылось - ажиотаж был огромным, в политике это вызвало свои опасения и тревоги. Африка никогда не считалась передовой страной, а тут такой секрет всплыл, причём так неожиданно для всех стран: Евросоюз, ООН, Интернациональная Служба Безопасности - все на уши встали, всполошились и судорожно начали принимать ряд законов и решений, которые выходили на мировой уровень. Даже мама Алисы пару раз вызванивала дочь и пыталась убедить, что в Нью-Йорке не безопасно, нужно вернуться домой и перестать маячить перед лицом спецслужб; залечь на дно и успокоится. Аткинс всего этого не понимала и понимать отказывалась, а потому просто отнекивалась и обещала навестить их как-нибудь в следующий раз.       В другой жизни... — Боюсь, Т`Чалла не настроен на оказание помощи Барнсу, — отвечает Наташа, скрепляя руки за спиной в лифте.       Роджерс и Романофф стоят как солдаты, военные из тех фильмов, которые идут по CBS, Алиса, к слову, ненавидит смотреть на кровь и солдат в фильмах.       Ей кажется, что они выглядят забавно: смазливые лица и подобный род деятельности… им под стать быть моделями и рекламировать английские бренды на закрытых вечеринках, а не чистить морды бандитам и плохим-ребятам-из-других-галактик, желающим поработить мир.       Аткинс чувствует себя не на месте, не в своей тарелке, как будто она оказалась вечером в пабе, где-то на окраине города; она часто бывала в подобных местах, потому что Норман не умел держать себя в руках, особенно когда оказывался в компании друзей. Выпивка, потасовки и вечные пьяные звонки с мольбами забрать из очередного питейного заведения; а потом пьяные поцелуи и слова благодарности вперемешку с ядовитым запахом алкоголя.       Как она перешла от размышлений о спецагентах к мужу? Кажется, это не лечится, что-то вроде патологии в её сознании — помнить его вечно, несмотря на все его косяки и недостатки.       В голове много мыслей о том, что она не сможет спасти друга Капитана Америки, и она даже не знает, почему её мысли так резко и быстро перескакивают одна на другую, абсолютно бессвязно. Раскладывая все свои действия по местам, в нужном порядке, она начинает понимать, что в теории всё легко, но на самом деле — в реальности, — всё безумно сложно, а она не настолько сильна, чтобы исполнить все желания Стива по взмаху руки.       Её взгляд сквозит тёмной пустотой, точно такой же глянцевой, как пустой экран гудящего смартфона в заднем кармане джинсов; она сбрасывает, засовывает мобильник в карман толстовки и даже не собирается отвечать на звонок брата.       Грег резок и надоедлив, как старшая сестра, которая обожглась и теперь бережёт младшую от боли — странное сравнение, но Грег рисуется именно таким со всеми своими странными наклонностями, которые он сводит в большую любовь к семье; логичного объяснения его изменчивости Алиса не находит: то он ненавидит сестру, проклинает и отрекается, то падает на колени и молит о прощении, говоря что они слишком близки, чтобы разорвать связь. Это дико раздражает, вроде шизофренией не страдает, а ведёт себя как последний человек (у Алисы в голове выражения покрепче, но он её брат, потому ей стыдно за них). Грега хочется слышать меньше всего в данный момент, но в тоже время хочется рассказать ему всё — брату она всецело доверяет, но сторонится — эта парадоксальность их отношений поражает Алису до глубины души. Она не из тех, кто верит во всю эту невидимую связь между близнецами, — они двойняшки! — но брат часто ощущает незримые импульсы, которые сулят проблемы сестре — это жутко.       Они выходят на нужном этаже и Аткинс передёргивает. Стерильно белые стены сменяются на серые железные листы, которыми обшиты холодные бетонные стены. Этот этаж находится под землей, потому пугающе холоден и безразлично мертв, точно морг, а не тюрьма строгого содержания, хотя Алиса не видит разницы в данный момент: гробовая тишина одинакова, что там, что тут. Длинный коридор с холодящими стенами и полом, потолки заметно ниже тех, что были на первом этаже и герметичные помещения с пуленепробиваемыми стеклами и железными широкими дверями, — одна из самых защищённых баз на планете.       Они проходят первый пункт охраны: двое мужчин в бронежилетах в касках с оружием в кобуре на бедрах, к тому же, высокие и сильные, если, конечно, воспаленный мозг Алисы не начал преувеличивать и гиперболизировать всё вокруг, окидывают их взглядом и недовольно пропускают. Железные двери с круглым иллюминатором посередине открываются перед ними; следом идёт второй проходной пункт, где располагается высокая герметичная автоматизированная дверь с пуленепробиваемым толстым стеклом. За ним виднеется сильная фигура, стянутая в тиски высокотехнологичной тюрьмы, которая удерживает тело мужчины, сковывая руки, ноги и таз, кажется, что даже ступни прижаты к металлической камере.       Она тяжело сглатывает, слегка отступая назад. Нет никакого ощущения безопасности, точно она нагая стоит в центре офисных многоэтажных домов во время ленча. — Алиса? — Стив озабочено смотрит на Алиссию, готовый увести её обратно, в случае необходимости. — Нет, всё в порядке, мистер Роджерс, я просто слегка опешила. Не волнуйтесь.       Здесь нет охраны. Ключ-карта пропускает их внутрь, в личную тюрьму Барнса; за стеклом остается Наташа, которая в любой момент поспособствует безопасной эвакуации Алиссии из этого ада — она гражданская, так что они не могут допустить оплошности в этой ситуации.       Аткинс поглядывает за стекло, боясь поднять взгляд на мужчину, который сейчас ничуть не отличается от парализованного человека: только голова и функционирует. У него наверняка уже идёт процесс атрофирования мышц, но возможно из-за сыворотки супер-солдата, он не до конца зачахнет — Роджерс же бодрячком держится.       Алиса поднимает голову на лицо Джеймса, внутри всё рушится, словно перед отцовским ремнём, который он применял к брату. Ей действительно страшно: лицо его грозное и внушающее страх с беглым живчиком, гуляющим по шее и желваками, которые так и грозят угробить твою жизнь, разорвать тебя, как кусок мяса на охоте. Она ощущает холод, видит поверхностные воспоминания, кажется, борьба, а потом куча полиции в Бухаресте: про Бухарест она додумывает сама, потому как читала газету неделю назад.       Стив смотрит на Барнса снисходительно мягко, как мать на ребёнка, который учится ходить и падает на слабые ручки. Он не улыбается, а лишь тяжело кивает, стоя рядом с Баки, который смотрит на Стива, совершенно не замечая девушку позади него; наверняка видит, просто особого внимания она не стоит. — Ты всё же привёл девчонку? Малыш Стив просто так не сдаётся, верно? — он ухмыляется или Алисе кажется? Она просто не видит в этой ситуации поводов для ухмылок и шуточек. Хотя, эти военные странные, во всех смыслах. — Я же обещал, что сделаю всё ради твоего освобождения. Если мисс Аткинс поможет нам, то мы наверняка сможем убедить Фьюри в том, что ты абсолютно безопасен для общества, к тому же, мы не просто убедим его в этом — ты станешь таковым, — уверенно проговаривает Роджерс.       Алиса бы не отказалась, хотя бы от двух пятых его уверенности. Она-то душит маленькие ростки уверенности, которые пробиваются сквозь толщу сомнений и недоверия, сквозь страх и дрожащую уязвимость её сознания, беспощадно рубит их, перекрывая кислород.       Аткинс не нужны все эти соприкосновения рук или тела — она вообще ненавидит подобное, — Алиса давно научилась заглядывать в головы людей через глаза — главные органы восприятия информации. Конечно, она не прибегает к этому постоянно: во-первых, это весьма больно в психологическом и отчасти физическом плане; во-вторых, она не может пялиться на людей долгое время, беспрерывно копошась в их голове, как в навозной яме — в данном случае, поверхностные воспоминания людей и впрямь отвратительны. И к тому же, она должна научиться доверять людям, хотя весьма часто в них ошибается, но надежда в ней живёт.       В серо-голубых глазах Барнса нет ничего, кроме леденящей нутро хищности — животное внутри него пугает, бьет под рёбра и кричит о своих правах на это тело. Её сознание схлёстывается с сознанием двуликого, объединяясь в некий симбиоз: она ощущает его уверенность, лёгкий страх и на эти эмоции сознание выдаёт воспоминания о войне, о его участии в Ревущей команде. В сознании пробегает силуэт слабого паренька с кляксой вместо лица, потом первый поцелуй с девушкой, черты которой она с трудом разбирает, следом — получение аттестата и повестка, отправка на войну. Хронология сбита, спутана, как веретено ниток. Она не разбирает события, которые быстрой чередой сменяют друг друга: в них нет убийцы, значит, Зимний никогда не ощущал уверенности в своих действиях. Скорее всего, он и не задумывался, а лишь выполнял — это привычное действие, у которого нет эмоции, как у рефлекса.       Алиссия видит идущего рядом Стива с оружием наперевес — их встречает пехота, в которую вернулись почти все солдаты. Они празднуют, выкрикивают имена и радуются, восхищенно кричат, словно одержали победу в войне; маленькая битва против ГИДРы была выиграна, но впереди война — все это осознавали, а в особенности Барнс — она чувствует это, так же ясно, как голод: чувство неизбежного будущего поедает желудок, съедает внутри всё, предварительно обливая кислотой. Она до боли остро чувствует его страдания, его мысли, чувства — больно и горько, так что хочется плакать.       Она хватает ртом воздух, катится назад и с трудом ловит равновесие, смотря на взволнованного Роджерса, который быстро подхватывает её за плечи, не позволяя упасть. — Ты в порядке? — он взволнованно оглядывает её неестественную бледность. Алиса уверенно кивает, оступаясь на месте.       Баки морщится: в его голове словно щупальце побывали, выуживая ненужные мысли, вытаскивая воспоминания — склизкое, мерзкое ощущения вмешательства его злит и до банального раздражает отсутствием стыда. Он зло смотрит на Алису, которая опирается на его некогда лучшего друга, а потом запрокидывает голову — ему кажется, что так он выбьет остатки мерзких ощущений из своей головы — не выходит. Барнс снова смотрит на друга, который выпроваживает мисс Аткинс из его камеры, та скрывается с Наташей, которая поддерживает её за железной дверью, ведущей на свободу. Он злится ещё больше; он сам не понимает, откуда берётся это чувство, чем оно питается, но он почти доходит до пика гнева: показатели меняются, резко скачет давление, сердцебиение учащается.       Он успокаивается так же резко, как и заводится, эмпатка скрывается из поля его зрения: тишина окутывает его мягкой волной, а остатки склизких щупальцев уходят вслед за хозяйкой, как верные собачонки. В голове возникают ассоциации с Медузой Горгоной, только он не обращается в камень, лишь раздражается, становясь бешеным Зимним Солдатом или отголосками того парня из второй половины двадцатого века.       Она видела всё это? Видела его грязную жилку убийцы? Барнсу плевать если честно: о его грехах кто только не знает, так что ещё одна душа, знающая о его «ошибках» не так страшна, не критично в его случае; миллионы людей смотрящие новости и читающие ленты в соцсетях тому подтверждение. К тому же, это должно волновать его в последнюю очередь; он больше грезит о том, что эти кандалы снимут с него, и он сможет свободно передвигаться по камере, не стеснённый ужасной клеткой, которая ограничивает его во всём, как младенца пелёнки. И он не теряет надежду на свободу, пусть та и тлеет где-то в уголке тёмной души Зимнего Солдата. И эта девчонка, маленький, но шанс.

***

— Я видела победу, кажется. Сначала было очень душно… огонь? Да! Это был огонь, мост в сером помещении, как в Гулаге, вернее, переход, выстланный железной сеткой, там всё горело… потом праздник. Всё смазано, какие-то лица, в голове их много. Пехота, сто седьмой пехотный полк, люди и женщина… не могу разобрать. Немного информации до войны и всё. Простите, но я говорила, что всё сразу не получится.       Алиса ощущает вину, хотя наперёд знала, что не сможет сделать всё сразу. Но внутри всё равно скребётся кошка, которая наседает на совесть и рвёт в клочья её слова, будто те ничего не стоят. Ощущение жуткое, противное и до боли знакомое. Голова болит, боли усиливаются, когда она разминает шею или говорит, как при простуде; она ощущает слабость во всём теле, в каждом суставе. Шею ломит. Алиса склоняется над столом, берёт кружку и опустошает её, выпивая воду.       Наташа кладёт руку на плечо Аткинс и ободрительно кивает, слегка улыбаясь: — Никто и не надеялся на помощь по щелчку пальцев. Всё же спасибо, что не бросила нас. Тебе неприятно, но ты нам помогаешь, мы ценим тебя уже за это.       Романофф хлопает ту по плечу и уходит к Стиву, который сосредоточенно таращится на точку в углу комнаты. Он задумчив, сконцентрирован и глубоко заинтересован мыслями, которые как назойливые мухи лезут в его голову. Окинув взглядом Алисию, которая вот-вот да уснёт, он переводит взгляд на Наташу, чьи руки сжимают его запястье, пытаясь тем самым привлечь к себе внимание и подарить малое ощущение какой-то уверенности в себе. Он кивает, отшатывается и смотрит на дверь. Стивен поддается к ней, отводит её от стола, где сидит Алиса. — Я тут думал о словах мисс Аткинс: может нам и впрямь стоит поговорить с Т`Чаллой? Все уже знают, что подрывник не Баки, а наш конфликт можно уладить — не такой уж он критичный. Может, он посодействует нам в этом вопросе? — Стивен, — Наташа тяжело выдохнула, — ты просишь о невозможном. Даже если мы договоримся, то как, скажи на милость, переправим Барнса, вернее, как вызволим его из этого места? Напомнить тебе, кто учредил его?.. Старк ненавидит Баки, а, следовательно, мы вряд ли сможем сделать хоть что-то. Давай понадеемся на девчонку, а после решим; дай ей шанс, прошу. Посмотрим, как она себя проявить, что сумеет сделать, хорошо?       Роджерс поднял глаза на Алису, которая уснула на столе; неужто на плечи этого ребёнка легли обязанности по опеке над его другом? Она же такая… отличная от всех их, гражданская, не умеющая за себя постоять, слабая и немного раздражительная; смотря на неё, можно испытать лишь жалость к девушке, которая чем-то обязана Щ.И.Т.у, а чем, за какие такие заслуги? Он хотел поинтересоваться у Наташи, но вопрос всё время не вписывался в контекст их разговора; сейчас бы он был уместен, да не ко времени всё. Голова снова забита разными мыслями, которая идут наперебой, как современная музыка: эти оглушительные голоса и инструменты, которые соревнуются кто кого обыграет в громкости. У него роящиеся мысли вперемешку с пчёлами и мухами — жужжат и кусаются, пуская отравляющий яд в нейроны мозга, отравляя его сознание. — Я и не отказываюсь от предоставления ей шанса. Просто не могу смотреть на Баки в том месте, не могу, — он обречённо выдыхает, ощущая давление камня на сердце, — тяжело привыкнуть к этому.       Стив садится на стул, упирает локти в колени и вздыхает, роняя голову в ладони, которые скрепляет на затылке. Он морально отощал, как человек, прибывший с фронта; его покидали жизненные силы, всякое желание бороться за право справедливости — все чувства отмирают, постепенно разрушаясь изнутри, как клеточки нервной системы в организме студента перед экзаменом. Он хотел бы облегчить страдания Барнса, но мог лишь уничтожать себя внутри за бездействие, за гложущее чувство, которое обгладывало его кости, поедая органы, обжигая их кислотой. Его усталость и злость на себя — всё это с ним уже долгие годы.