Living dead

      На улице уже смеркалось, когда Алиса уложила Якова рядом с печкой и принялась разбирать вещи, найденные Стивом в большой коробке на чердаке: они там покоились с тех давних времён, когда Аля ещё была собой и жизнь была более-менее нормальной. Те далёкие годы своеобразной безмятежности и тишины, когда она любила и была любима, когда её наивность и невинность были достоинством. Труха и пыль — всё что ей удалось найти, сносный свитерок на два размера больше размера сына и штаны с нижним бельём, кажется, некогда это принадлежало Грэгу. Нужно было постирать вещи и успеть их высушить, конечно о глажке и речи не шло, но она должна была сделать хоть что-то, чтобы выбросить из головы ненужные мысли о Баки, своей семье и этом нелепом, неправильном побеге.       Натасканная Стивом вода была в двух более-менее сносных вёдрах, которые покоились в пристройке на улице. Своеобразный гараж, который использовали для хранения отцовских инструментов и стареньких электроприборов, которые ещё могли пригодиться, так там оказался старый радиоприёмник, телевизор и парочка магнитофонов. Ей нужно было просто всполоснуть вещи в тазу, чтобы избавить те от пыли и запаха трухи, который впитался в ткань за время пребывания на чердаке. Аткинс взяла в охапку вещи, плечо ныло и болело, рука плохо реагировала, но она весь упор делала на здоровую, лишь придерживая бельё простреленной. Так она одной рукой и ведро с водой перетащила в пристройку, сумела в таз налить и вещи бросила; закатила рукава безразмерного свитера, найденного на чердаке, с парой дырок на вороте, но пригодного для носки.       Вода была ледяной, кожа рук быстро краснела, и Алиса знала, что завтра они будут сухими безбожно испещрены мелкими ранами от холода. Но приходилось мириться с дискомфортом, маленький сын был тем, кто заставлял её думать о лучшем, он принуждал делать что-то не для себя, а для благополучия чада. Она улыбалась, счастливо и ярко, даже с болью в плече, игнорируя съедаемые холодом руки, просто делала ради удобства своего ребёнка, в полумраке лесной тиши, освещаемая лишь старенькой керосиновой лампой, что стояла на громоздком комоде, в котором хранились отцовские инструменты. Полоскала, стирая костяшки белых пальцев.       Всполохи слабого света падали на её лицо, оставляя мрачные тени на её лице. Бледная кожа, глубокие синяки после всего что ей пришлось вытерпеть, она выглядела не лучшим образом: старое, измазанное в мазуте зеркало многое ей говорило, демонстрируя все изъяны кожи. Высветленные волосы походили на засаленную солому, а тёмно-медные корни стали неприятно блестеть, точно в масле измазанные. Алисе неприятно было смотреть на себя в зеркало, а потому она упорно утыкала взгляд в таз с водой, усердно выполняя свою работу.       Яков не должен был проснуться, так или иначе она надеялась на это. Мужчин в доме не было, они ушли на обход, Аля потому и пыталась занять себя и свой разум активной трудовой деятельностью, чтобы посторонние, удручающие мысли не отвлекали её и не вводили в большее исступление и негодование. Её и так удручало нынешнее положение, а тут ещё и мысли дурные в голову лезли от одиночества и непонимания; её сын с ней в одной лодке, которая неизвестно куда выплывет. Из этого положение не вылезти, она застряла в нём и балластом висит, да к тому же ещё и мешает всем своими речами высокими.       Что ей делать?       Алиса выдыхает. Ещё и тот случай с Джеймсом, из-за которого она себя нашкодившей девчонкой считает, какой-то двоечницей за школьной скамьёй. Она не краснеет, не плачет по многим причинам, одна из которых заключается в том, что она уже не ребёнок, а вторая в симпатии к тому человеку, грехи которого она знает вдоль и поперёк, поцелуй которого очистил его взор перед её глазами, поцелуй который завязал узел в её животе и… Она сдавленно выдыхает, сдавленно, хрипло, прикрыв глаза и прокручивая то мелкое касание, мешкающую себя и ошеломлённого Джеймса. Ошибка? Точно нет. Она же не жалеет…       Опять лишние мысли, ненужные, резкие в сложившихся обстоятельствах. Уничтожительные. Как в девятнадцать, когда она узнала о беременности, когда всё вокруг твердило об аборте и о том, что она не сумеет вытащить ребёнка, что потонет в это дерьме. Не выплыла. Она самая никудышная мать, которую только можно представить: родить ребёнка, терпеть мужа, который не мог определиться что для него главнее — семья или увеселяющие самокрутки, ненависть к самой себе, недостаточное внимание со стороны мужа, нелюбовь к себе, низкая самооценка, собственная беспомощность и попечение родителей над её сыном.       Над её первенцем.       Она даже не успела понять, как забеременела, как вынашивала, как рожала– всё это было так сумбурно, неправильно. Она рьяно отстаивала право на рождение ребёнка, пытаясь убедить всех вокруг, что она именно этого и хотела, но не смогла даже себе это внушить. Любила ли Аля сына? Бесспорно. Но была ли беременность и рождение ребёнка осознанным шагом, взвешенным решением? Тут она уже сомневалась. Норман хотел сына, а она хотела, чтобы он любил её, чтобы стал её мужем и всегда они были вместе и счастливы. Как в дурацких сказках. Да, только не вышло всего этого. Вот она — вдова с маленьким ребёнком на руках, не знающая куда двигаться дальше. Абсолютно ничем двадцатипятилетняя Алиссия не отличается от девятнадцатилетней себя, разве что, она не боится признаться себе в том, что всё ещё с трудом отвечает за себя, а уж такая ответственность как ребёнок не способствует её становлению как человека. Вот она мать, а что дальше-то? Много ума не надо чтобы родить, а вот как содержать, растить, как вот в таких ситуациях не оказываться и ребёнка в нормальной среде воспитывать, без спецагентов, служб и прочего?!       Почему никто этому не учит?       Как же Алиса молилась каждый день на протяжении последних пяти лет, чтобы её сын был обычным, нормальным ребёнком без всего того, что окружало её с малолетства. Без бабули с секретами, без спецагентов, без опытов, без боли и страхов — самоуничтожиться он всегда успеет, а по истине насладиться свободой можно лишь в детстве, по собственному разумению Али. Григорий считал, что сестра справится, ведь она сильная, непробиваемая, упёртая, но Аля — человек, а им свойственно ломаться под гнётом обстоятельств, без поддержки рядом. А последние два с половиной года она была одна, практически одна — коллеги на работе и тихие стены дома, вечеринки в которых она пыталась забыться не утешали, а воскресные службы лишь уличали её в большем грехе. Вот так из праведницы, обожаемой дочери, любимой сестры она скатилась в отшельника, кукушку, безмолвную тень себя прежней.       И сейчас из последних сил до посинения она стирала вещи в слабо освещаемой пристройке, стирая пальцы в кровь, не замечая ничего вокруг себя. Абсолютна одна в ночной тишине, неспособная даже заплакать, потому что слёз не хватило бы на всё то, что скопилось внутри неё, никогда бы их не хватило. Смерть Нормана всё выпотрошила из неё, а уж постоянные упоминания о близких, родных, о всех этих проблемах вокруг неё сделали из неё пассивную куклу, которая теперь даже улыбаться не могла, лишь кивать, да головой мотать в зависимости от ситуации. Без лжи, без приукрашивания — вот что получают на выходе слишком самоуверенные, наивные и влюблённые люди. — Алиса, ты здесь.       Стив. Капитан Америка. Он надёжный, верный и преданный, идеальный член общества, справедливый, правдолюб — вот каким должен был быть её идеальный муж, вот такой патриот и джентльмен в то далёкое время должен был ей приглянуться и влюбить в себя. Стив крепкий, дружелюбный, улыбчивый, такой радушный, веющий уютом и теплом по духу напоминающий брата, отца, друга — он идеален в этой чёртовой системе, которая всегда будет несправедлива к нему. Он не адаптируется, а потому не сможет жить в столь чуждом для него мире, который выталкивает его как инородное тело. — Да, не волнуйтесь. Нужно было просто постирать вещи сына.       Алиса улыбается, выжимает вещи и развешивает на натянутую у входа верёвку, подходя к Стиву. Ей хочется побыстрее закончить и согреться в доме, проскользнуть незаметно и уснуть глубоким сном, чтобы никто больше не мешал ей. Она бы предпочла вообще проснуться в своей кровати завтрашним утром, но и место подле сына её устраивает. — Славный мальчуган, видимо на отца похож всё же больше? — она кивает, встряхивая кофту. — Ты прости меня, я дурак, что втянул тебя в это, болван, не стоило, наверное, подвергать вас такой опасности. — Ты действовал из лучших побуждений и пытался нас спасти, я благодарна, Стив, так что не извиняйся — я не приму подобное от человека, который защищал меня и моего сына, попутно рьяно отстаивая права своего друга. Ты достоин уважения и толику спокойствия, хотя бы на эту ночь. — А ты достойна того, чтобы тебя больше не дёргали по пустякам из желания защитить кого-то за твой счёт. Ты мать, а мы паразитируем на твоей доброте, — он криво улыбается. — Может на то я и мать, чтобы в каждом видеть дитя и стремиться защитить его от угрозы, особенно от несправедливого наказания.       Она улыбается, проскальзывая между ним и дверным косяком. Алиса улыбается, думая, что её слова с трудом могут кого-то ободрить, но она таит надежду, что всё же у неё имеется какой-никакой дар убеждение и Стив будет куда спокойнее в её обществе.       Когда она входит в дом, внося за собой холодок декабрьской ночи, тут же видит Якова, который засыпает на руках Джеймса, обнимая мужчину за шею, убаюкиваясь лёгкими раскачиваниями Барнса. Мужчина действует по наитию, он не знает правильно делает или нет, верны его действия или он косячит там и сям. Но ребёнок, кажется, засыпает и он радуется этому, наверное, куда больше, чем следовало бы. Когда он вошёл в дом со Стивом и обнаружил рыдающего на печи ребёнка — сердце его ёкнуло, он испугался и намеревался рвануть на поиски матери чада, но был остановлен Стивом. Роджерс сам ушёл на поиски Алисы, оставляя мальчугана на попечении Баки, у него всё же опыта в обращении с детьми побольше, пусть всё и осталось в сороковых.       Когда-то давно, наверное, уже в другой жизни, он укачивал малышку Бекки на руках, чтобы она быстрее заснула. Даже будучи шестилетней девчушкой, она лезла к нему на руки, утыкала лицо в стык между шеей и ключицами и засыпала, обнимая его за шею. Сопение малютки успокаивало самого Джеймса, и он с чистой совестью старшего брата укладывал самую младшую в колыбельку, целя в лобик. Его спящий ангелок всегда морщил лоб, а потом переворачивался на живот, подсунув руки под подушку, проваливаясь в глубокий чистый детский сон.       Так теперь и Яков, потерянный малыш, не знающий где его мать и испугавшийся одиночества и темноты с легкостью пошёл на руки к мужчине, быстро принял его теплоту и засыпал точно на руках у отца или дяди. Барнсу не пришлось долго успокаивать его или делать каике-то невообразимые вещи: он просто погладил мальчишку по спине и слегка покачал на руках, говоря, что мамочка не оставит и скоро придёт. Он и сам успокоился, когда говорил все эти невообразимые для него слова — слова нежности для ребёнка, когда в недалёком прошлом убивал или думал о том, как убьёт его мать или как пытался и впрямь убить Алису. Страшно думать, но в более ближайшем прошлом его мать целовала его. И это более невообразимо и странно, даже пугающе, но вместе с тем волнительно и до одури в голове приятно.       Алиса улыбается. Это первое что он видит, когда её красные щёчки мелькают на горизонте — она искренне правдиво улыбается, подходит к ним и целует сына в макушку, а потом кивает на печку. Джеймс аккуратно кладёт ребёнка, а Аля укутывает сына одеялом и смотрит не мигая на Джеймса. — Спасибо, — шепчет она одними губами, а он лишь кивает, не зная, что сказать. — Ты очень помог.       На самом деле не очень, думается ему, но отчего-то приятно на душе от подобных слов со стороны красивой женщины. Он замечает её красные руки, всё ещё слегка мокрые и покусанные морозом — хмурится, нашла чем себя занять на сон грядущий. Не женщина, а сплошное бедствие, неугомонная как новобранец, вроде Стива во времена Второй Мировой. — Это? Я стирала, прости, — она прячет руки за спиной. — Всё хорошо? Врагов не видно?       Аля проходит на кухню и зажигает фитилёк, стол озаряется приглушённым светом — Баки присаживается, Аля садится напротив и улыбается. Её шутка оказалась не смешной, но Джеймс стерпел, уже не плохо. — Выглядишь хуже, чем вчера, — подмечает Джеймс. — А говорили ты знатным кавалером был или женщины клевали на подобные комплименты в их сторону раньше? — она жмурится, топя в лёгкой улыбке Баки, который теперь тоже слегка усмехается.       Всё же сумела. — Нет, но ты правда выглядишь изрядно бледной и уставшей. Тебе бы отдохнуть и по возможности сил набраться, всё же скоро нам придётся покинуть тебя, и ты должна… — Джеймс, успокойся, я даю тебе честное слово скаута, что обязательно позабочусь о себе, ты лучше подумай как сам в дальнейшем жить собираешься, а не мной голову забивай.       Фраза двусмысленная и глупая, но она вырывается прежде, чем она осмысливает предложение. Джеймс жмурится, не знает, как реагировать, думает, что следует проигнорировать, но прикушенная губа в слабом мерцании света способствуют лишь нарастающему желанию и ничему более. По мере того, как он становится человечнее его естество тоже просыпается и начинает напоминать о себе: Красная комната и Наташа были давно, теперь это лишь смутное и неяркое воспоминание. Алиса же другое и он даже не знает почему, просто она нечто иное в его странной жизни с чередой убийств и стираний памяти. — Стив сейчас придёт, а я, наверное, вправду, лучше спать пойду.       Она подрывается с места, и он следом, смотрит на неё и дорогу перегораживает, думает, что не может их последний разговор вот так закончиться. Они может и не увидятся больше, не будет больше возможности в тиши наедине остаться. Четыре дня — всё кончится, кончится пребывание в этом доме, разговоры со Стивом, Алиса к которой он степенно привязывался, закончится всё и на смену придёт новое, неизведанное, нежданное. Пока это что-то не пришло, пока оно ещё даже не примелькалось на горизонте, он хотел снова ощутить себя живым, настоящим, присутствующим тут, находящимся рядом с Алей.       Он притягивает её и целует. Нежно в приоткрытые губы, запечатлев на израненной коже, покрытой лёгкой обветренной корочке, свой горячий след, почему-то его тонкие губы походят на вольное обжигающее пламя. Алиса не сопротивлялась, она тоже ощущала это, она желала его близости, хотела чувствовать ответные чувства Джеймса. Это не было из большой любви, но это было из сильной привязанности и чувства необходимости, когда ты просто должен отвлечься, понять, что вам нужно, утвердиться в том, что вы друг другу не безразличны и вроде как пока ещё нужны. Потому они отдавались этому желанию целиком, целовали другу друга; невинность поцелуя постепенно переходила в более страстный, когда горячие руки Баки пошли вверх по её спине, накрывая её затылок рукой, а нежные женские ручки в это время сжимали его кофту на груди, царапая ткань ногтями. Им нужно было прекратить, ведь скоро должен явиться Стив, но они не могли оторваться: страх быть застуканными, адреналин, чувство осуществленного желания, влечение — всё это навалилось на них белым шумом и страстным поцелуем и нет боле мыслей ни о чём, кроме теплоты на устах и тёплых чужих руках. — Джеймс, — Алиса упёрла свой лоб в его, облизнула раскрасневшиеся губы, — Стив и Яков… — Я знаю, — он ещё раз целует её, порывисто, мимолётно, точно беспризорный мальчишка ворующий кусок хлеба, — давай разберёмся с этим, когда будем готовы. — А если мы никогда не будем готовы? — она улыбается, трётся носом о его щёку, точно мурлычет, — когда ты излечишься, мы обязательно во всём разберёмся, да? Поэтому, ты просто обязан поскорее вернуться.       Джеймс проводит здоровой рукой по её волосам, перебирает выбивающиеся прядки и целует в висок, кивает. Она приятно пахнет мылом и холодком, ещё очень мягкая и податливая, она бы хорошо вписалась в отношения с тем Баки из сороковых; Барнсу даже кажется, что будь у Алисы в те годы ребёнок, он всё равно бы не упустил возможности быть рядом с ней, до того она стала ему приятна, что он бы не слушал мнение общественности.       Алиса тепло улыбается, прикусывает нижнюю губу, она восстанавливает дыхание и смущённо прячет взгляд, а потом уходит, пожелав спокойно ночи перед тем, как раствориться в гостиной и залезть на печку к своему ребёнку.       Они обязательно разберутся, но не сейчас и уж точно не сегодня.